Год 1942 - Давид Ортенберг

Я никогда не спрашивал Шолохова: что принес для газеты? Ниже я объясню - почему, но на этот раз я не мог удержаться:

- Михаил Александрович! Есть что для "юбилейного" номера?

- Есть... - И положил мне на стол 12 страничек, напечатанных на машинке, над которыми стоял заголовок "Наука ненависти".

Я отодвинул все свои бумаги в сторону и сразу же стал читать. Эта тема была жгучей всю войну для армии, народа и, понятно, для газеты. Не было почти ни одного номера "Красной звезды", чтобы мы к ней не обращались. Сколько было выступлений Алексея Толстого, Ильи Эренбурга, Константина Симонова и других наших корреспондентов, сколько было документов, фотографий напечатано за минувший год! Выступил в газете и Шолохов еще в августе 1941 года.

В один из этих дней мне принесли сообщение нашего спецкора о страшном изуверстве гитлеровцев. На Смоленском направлении, близ Ельни, разгорелся ожесточенный бой. Когда наша часть перешла в контрнаступление, немцы выгнали из домов женщин и детей и, заслонив ими свои окопы, продолжали вести бой. Как раз в это время у меня сидел Шолохов. Я показал ему это сообщение. Увидел, как запылало его лицо гневом. А в завтрашнем номере газеты появилась его небольшая статья, в которой каждое слово стреляло гневом и ненавистью к фашизму.

А вот ныне - очерк на целую газетную полосу. Сюжетная линия повествования - рассказ лейтенанта Виктора Герасимова о том, что он увидел и пережил в немецком плену. Очерк поразил меня силой чувств, в котором со множеством психологических деталей показаны страдания советских воинов, оказавшихся в лагерях смерти. Не буду пересказывать очерк. Хочу лишь отметить: его важность ныне была исключительной. Но, пожалуй, мне легче всего это сделать словами Алексея Толстого. У меня на столе лежала как раз статья Толстого "Убей зверя!", подготовленная для того же номера газеты, что и очерк Шолохова. Вот заключительные строки статьи Алексея Николаевича:

"Товарищ, друг, дорогой человек, на фронте и в тылу, если ненависть твоя стала остывать, если ты к ней привык - погладь, хотя бы мысленно, теплую головку твоего ребенка, он взглянет на тебя ясно и невинно. И ты поймешь, что с ненавистью свыкнуться нельзя, пусть горит она в тебе, как неутомимая боль, как видение черной немецкой руки, сжимающей горло твоего ребенка".

"Наука ненависти" и звала к тому, чтобы ненависть не остывала, чтобы с ней не свыкались.

Обстановка на фронте резко изменилась. После харьковского окружения и в дни начинавшегося нового наступления немецких войск вновь, как и летом прошлого года, со всей остротой встал вопрос о плене. Вновь надо было напомнить, что плен - хуже смерти. "Наука ненависти" с исключительной силой предупреждала, какие страдания, душевные и физические, ждут того, кто очутился вольно или невольно в плену, звала сражаться с врагом до последнего дыхания.

Это я и сказал Михаилу Александровичу. Ответил он всегда подкупающей улыбкой.

А теперь, отступая от сюжетной линии своего повествования, хочу рассказать, почему еще мы были рады выступлению Шолохова. С первых же дней работы специальным корреспондентом "Красной звезды" Шолохов бывал на разных фронтах, но далеко не всегда его поездки завершались корреспонденциями, очерками. Они давались ему с большим трудом. Писателю, привыкшему неторопливо обдумывать каждое слово, трудно было писать в номер. Михаил Александрович сам болезненно переживал это. Помню такой случай. Не раз наша газета писала о воздании воинских почестей погибшим воинам. На эту тему печатались статьи, корреспонденции, передовицы. Попросили мы и Шолохова выехать на фронт, посмотреть, как там это происходит. Отправился он в путь, побывал в полках и дивизиях, но очерк, увы, не получился. Спустя много лет, вспоминая этот эпизод, он говорил своему биографу Исаю Лежневу, что газетная работа ему никогда не удавалась.

- Особенно остро я ощутил это во время Отечественной войны. Я не умею скоро писать. Никакой я не газетчик. Нет хлесткой фразы, нет оперативности, столь необходимой для газетной работы.

В такой прямой форме и, по-моему, даже с явным преувеличением Шолохов нам подобных признаний в годы войны не делал, но мы сами старались без особой необходимости не загружать его оперативными заданиями. Вскоре после включения Шолохова в краснозвездовский строй я однажды сказал ему:

- Михаил Александрович, как вы отнесетесь к такому предложению: ездить по фронтам и писать только то, что вам будет по душе?

Он посмотрел на меня своими синими, лучистыми глазами, кивнул головой. И отправился моложавый полковой комиссар по фронтам, как бы сейчас сказали, в автономное плавание, к героям своих будущих произведений, сражавшихся за Родину.

Нам, конечно, хотелось, чтобы об увиденном Шолохов рассказывал сразу, но все же мы не торопили писателя. Пришло время, и вот сегодня опубликована его "Наука ненависти".

Получили очерк Николая Тихонова "Ленинград сражается". Выслал своевременно, но он задержался в пути. Опубликовали на следующий день. Это тоже итоги за минувший год. Нет в очерке ни одной строки, не заслуживающей внимания. Все интересно, все важно. Но я хочу рассказать о том, что произвело на меня и, смею думать, на всех читателей особое впечатление.

"Среди населения захваченных советских районов спешно распространялась подлая газетка... Писаки из рижских белогвардейцев и прибалтийских немцев печатали вздор о том, что немцы ворвались в Ленинград... Один партизанский отряд, не имевший рации и получивший в деревне такую немецкую грязную газетку с известием о взятии Ленинграда фашистами, собрал экстренное собрание. После долгого обсуждения партизаны, не имевшие связи с другими отрядами, написали краткий протокол этого совещания. "Слушали: сообщение немецкой газетки о взятии немцами Ленинграда. Постановили: считать, что Ленинград не взят и не может быть взят никогда".

Впервые было откровенно рассказано о тех муках, которые пережили ленинградцы в минувшем году.

"Ленинградцы несли неслыханные трудности. На весах истории их паек в сто граммов серого хлеба (таков был прежде этот паек) перетянет любые мешки с золотом... Братские могилы умерших за время блокады, могилы, говорящие о непреклонном духе бойцов, горожан, останутся навсегда памятником массового героизма. Без света, без воды, без дров в лютую зиму жил город и работал непрерывно на оборону... Они увидели бедствия, каких не помнит мир... Пережили - и не смутились духом, не ожесточились сердцем, не замкнулись в молчании...

Начинается второй год нашей Великой Отечественной войны. Оглядываясь на прошедшие месяцы, мы видим, как возмужали юноши, как выросли дети, как помолодели старики. Но мы видим и поседевших от горя мужчин и женщин. Мы видим еще, скольких с нами уже нет. Всех коснулась война - и старых, и молодых, и совсем юных...