Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая - Анатолий Знаменский

«Именем социальной революции, за нашу правду, братцы, — вперед!»

Сдобнов сидел на высоком стоге сена с биноклем и все видел.

Черт его знает, было, по-видимому, и боевое счастье написано у него на роду, у Миронова, думал Сдобнов... Эскадрон Пономарева, вылетевший из рощицы следом за прорвавшимся через белые заставы каре, рубил онемевших от ужаса «стариков-молодцов» так, что по кустам и открытой луговине только разбегались фигурки в погонах, и слышался отдаленный вой, да шашки мелькали под солнцем, и глухая красноармейская матерщина сотрясала воздух. Батарейцы Стороженко с трех залпов уничтожили батарею противника (завтра будут говорить, что с двух! Тут своего рода именитость мироновских пушкарей).

Получасовой бой на одном, береговом, направлении решил исход дня. Из-под хутора Ярского, лесом, с большим опозданием выскочила конная лава — сказали, что там вроде ждал своего часа, в засаде, известный по всему Дону каратель есаул Лазарев...

Сдобнов с биноклем скатился с высокого стога, крикнул едва ли не панически ожидавшим в балочке кавалеристам:

— Мордовии! На выручку!

Миронов с охраной уже ждал конницу.

Ему тоже хотелось самолично взять Лазарева, тем более что в Усть-Медведице ждет результатов этого боя сам командующий Северной группой Донской армии генерал Фицхелауров...

На чистой поляне сблизились две лавы.

Навстречу Миронову летел, пригнувшись к гриве тяжелого вороного дончака, всадник с белыми погонами есаула... Копыта рыжего мироновского коня глухо строчили по мягкой зеленой дернине. Миронов медленно и расчетливо вынимал из ножен узкую, легкую на взмахе шашку.

Встречный всадник уже принимал положение к рубке, и за двадцать — сорок шагов Миронов с огорчением увидел, что скачет на него не Лазарев, а старый знакомый, есаул, штабист и лизоблюд Игумнов...

«И штабные калеки вылезли за Дон, пленить Миронова! Ну хорошо, тут никакой рубки не надо, жирно для такого вояки...»

В тот самый момент, когда головы лошадей сравнялись, в тот неуловимый миг, когда Игумнов уже замахнулся шашкой, Миронов рванул поводья, взвил коня на дыбы. Шашка его повисла на темляке, он выхватил из кобуры наган и в упор выстрелил в белую кокарду. Рыжий конь диким прыжком сдал в сторону и пошел карьером дальше...

Никто уже не кричал «ура», была молчаливая сеча — десять, пятнадцать минут, пока эскадрон не смял окончательно вражеской сотни, не пошел вдогон за рассеянной массой всадников.

— Товарищи, сдающихся в плен — не рубить! — закричал Миронов, и командиры в несколько голосов повторили его приказ. И задние всадники из бегущих начали соскакивать с лошадей и с обреченностью поднимать руки.

Да, в бою есть своя логика, своя стихия, есть и ее понимание у хорошего командира.

Засаду белых на михайловской дороге вырубил Блинов.

Миронов подозвал командира Булавинского дивизиона Воропаева, спросил устало:

— Потери большие?

— Большие, Филипп Кузьмич. Человек аж восемь да еще пятнадцать рането, никода такого, понимаешь, не было. Жарко было, да и злые все, как собаки!

— Вот чего... Возьми теперь в оборот гимназистов. Только не озоруй, как только побегут — плетей им! Ага. Загоняй в самый Дон, чтобы помнили, мамам рассказали... — и махнул рукой: — Революционное крещение!

Под вечер бой затих, Миронов дал команду отходить к Михайловке.

На той стороне Дона взгорье было пустынно, не осталось ни души.

Сдобнов ехал рядом, стремя в стремя, раздумывал о виденном и слышанном за эти часы. И поражался воинскому таланту и выдержке этого человека, его чувству момента, пониманию бойцов, дерзости и лихости в атаке.

...Едва расседлали коней и умылись в попутной станице Арчединской, Миронова нашел какой-то боец с перевязанной головой и большой красной царапиной вдоль щеки, из пехотинцев Федорова. Не прикладывая руки к фуражке, спокойно и по-штатски попросил своей властью пресечь ненужное кровопролитие. На окраине станицы командир батальона Федоров готовится самосудом расстреливать своих пленных. Там их много, целую полуроту можно сколотить, но люди у него обозлены, поэтому он и решил дать волю им...

— Он что, с ума сошел? — закричал Миронов как ужаленный. — Пошли!

Следом за командиром кинулись Сдобнов и Степанятов. Боец-пехотинец, довольно пожилой мужчина в крепких трофейных ботинках с обмотками, уверенно шагал рядом с Мироновым.

На луговине, за станицей, пленные — тут их было человек семьдесят, не меньше, — раздетые до кальсон, многие без рубах, рыли длинную канаву. По всей видимости, могилу. В стороне стоил конвой с ружьями. Сам Федоров с видом победители прогуливался взад-вперед, ударяя по пыльному голенищу длинным прутом.

— А-ат-ставить! — еще издали закричал Миронов.

Федоров остановился. Прекратили работу и пленные, выпрямившись, воткнув лопаты в рыхлую землю. Два «старика» из красновских «молодцов» но привычке вытянули руки по швам.

— Сволочи. До последнего отстреливались! — смачно плюнув, сказал Федоров, не чуя вины, и прямо глянул в глаза командира. На рослого красноармейца в новых обмотках, отлучавшегося за Мироновым, взглянул коротко, уничтожающе:

— А ты, Бураго, почему бегаешь? Помкомвзвод, называется! По какому праву?

Рослый красноармеец со странной и нездешней фамилией Бураго невозмутимо начал расстегивать верхнюю пуговицу гимнастерки. Достал какую-то бумагу и передал в руки Миронова. А командиру батальона Федорову сказал с напряженным спокойствием:

— Бегаю я... по праву члена большевистской партии, поскольку вынужден. А вы поступаете неправильно, товарищ батальонный... — И добавил в сторону Миронова: — Приехал я с пополнением, товарищ комбриг. Ну и решил побыть сначала рядовым бойцом в бригаде, ознакомиться. Так что не обижайтесь.

В руках Миронова было предписание: принять нового комиссара бригады Б. X. Бураго и обеспечить ему широкие права политического руководителя. Миронов передал бумагу коменданту штаба и члену партии Степанятову и протянул руку красноармейцу:

— Спасибо за своевременное появление, товарищ... комиссар! Давно ждал, даже просил об этом в штабе, у Снесарева, но не думал, откровенно, что вы уже в частях...

— Я очень доволен увиденным, товарищ Миронов. В бою все очень видно и понятно.

— Вы давно на фронте?

— Вообще-то я питерский, воевал там. Потом вызвали в Москву, прибыл на Юг в отряде Сталина. Теперь — к вам.

Пленные стояли, онемев, облокотясь на черенки лопат. Ближние слышали весь разговор, дальние с недоумением и надеждой смотрели, переглядывались. Один какой-то молодой казак, непризывного вида, стоявший ближе других, вдруг закрылся локтем и заплакал. Рыдание вышло приглушенным и тявкающим, со спазмой в горле.

Миронов холодно взглянул на Федорова:

— Постройте пленных!

— В одну шеренгу! Ста-а-ано-ови-ись! — все еще не остынув, почти не понимая происходящего, закричал Федоров, и гибкий прут беспокойно защелкал по высокому пыльному голенищу, оставляя рубцы.

Миронов, сопровождаемый явившимся из рядовых политкомом бригады, Стенанятовым и Сдобновым, медленно прошел вдоль шеренги полураздетых казаков. Вглядывался пронзительно в лица, ища бывших полчан, но знакомых не оказалось, видимо, тут были мобилизованные из дальних станиц. Возможно, с Донца и черкасских низовий.

Остановился перед ними, положив руку на эфес с красным темляком. Левой рукой огладил и взбил длинные усы.

— Из каких вы станиц, казаки? Прошу отвечать!

Посыпались не в лад выкрики: каргинские, еланские, вешенские, с Чира, слащевские... Миронов поднял руку:

— Видите, каких дальних казаков засылает генерал Краснов под Усть-Медведицу? А почему? Потому что местные казаки, за малым исключением, не станут воевать с красными частями Миронова! Они знают тут, кто за правду, а кто за старые привилегии помещиков и генералов! — Перевел дыхание, ободряюще кивнул хлюпающему в ладонь парню, едва не угодившему на тот свет: — Казаки, красновская авантюра неминуемо лопнет, как только мы сорганизуемся на прочной воинской дисциплине и уставном порядке! Россия пошлет сюда новые войска, лозунги и порядки Советской власти неминуемо победят и будут жить, они — народные! Вот, видите сами, из Петрограда прислан к нам и политический комиссар, который самолично был в бою рядом с нами и даже, видите, ранен!

— Легко... — неловко поежился плечом стоявший рядом Бура го.

— Правда — за нами. Обмозгуйте все это, дорогие мои земляки, и разберитесь, куда вы попали но темноте и неразумию... — Помолчал Миронов, давая людям не то что разобраться в чем-то важном, а хотя бы прийти в себя. Рыхлая земля с тихим шорохом скатывалась в ров, плыла из-под босых, шевелящихся пальцев и переступающих пяток... И — резко, как команду: — Кто согласен и готов служить в красной бригаде Миронова — два шага вперед, арш!

Черт возьми, команда не простая, от смертной казни — к жизни!

Шестьдесят семь пар босых ног, иные в ржаво-грязных, неразмотанных портянках, шагнули вперед. Два шага — от смерти к жизни... Четверо пожилых вояк остались стоять на мосте, вытянув руки но швам, с покорностью пленных врагов. У всех на тонких пропотелых нитках гайтанов висели на груди модные крестики.