Фантастическое путешествие II - Айзек Азимов

Моррисон выдохнул:

— Они опять пропустят нас.

Конев ничего не ответил, но перегнулся через Дежнева, чтобы самому связаться с Гротом. На какой-то момент оранжевый эллипс еще больше вытянулся, но после резкого окрика Конева вновь превратился в круг. Игла была теперь совершенно рядом и была направлена на них. Неожиданно все вокруг пришло в движение. Неясные очертания эритроцитов и случайных лейкоцитов задвигались в на-: правлении иглы. Корабль двинулся вместе с ними.

Моррисон видел, как оранжевый круг надвинулся на них и внезапно исчез. Конев сказал с мрачным удовлетворением:

— Они всосали нас. Так что теперь мы в безопасности. Грот обо всем позаботится.

Моррисон сделал все, чтобы прогнать мысли, чтобы отключиться от происходящего. Будет ли он возвращен в нормальный мир или ему суждено провести остаток своих дней в пробирке — от негр ничего не зависит.

Он закрыл глаза и попытался ни на что не обращать внимания, даже на биение сердца. В какой-то момент он ощутил легкое прикосновение к своей левой руке.

Это, наверное, была Калныня. Моррисон медленно убрал руку, словно говоря: «Не сейчас».

Через некоторое время он услышал слова Барановой:

— Аркадий, передай им, пусть эвакуируют Сектор С.

Моррисон невольно задумался, будет ли проведена эвакуация.

Сам бы он эвакуировался и без приказа, но там могли оказаться безумцы, готовые отдать все, лишь бы оказаться рядом при возвращении первого экипажа, исследовавшего живое тело. «Будет что рассказать внукам», — усмехнулся он.

«А что происходит с такими людьми, — задумался он, — если у них не оказывается внуков, если они умирают слишком молодыми, чтобы увидеть их, или если...»

Смутно он осознавал, что намеренно погружается в эту философию. Нельзя не думать абсолютно ни о чем, особенно если ты провел большую часть жизни в размышлениях, но можно думать о чем-нибудь незначительном. В конце концов, на свете столько всего, что...

Он, должно быть, уснул. Он никогда бы не подумал, что может быть таким хладнокровным. Но это не было хладнокровием.

Это — усталость, спад напряжения, чувство, что кто-то другой, а не он, будет принимать решение. И; возможно (хотя он не хотел признавать это), нагрузка была слишком велика для него, и он просто отключился.

Он вновь почувствовал легкое прикосновение к руке, пошевелился, открыл глаза. Слишком яркий и слишком обычный свет заставил его быстро заморгать, на глазах появились слезы.

На него смотрела Калныня:

Просыпайтесь, Альберт.

Он вытер глаза, начиная осознавать окружающее, и спросил:

— Мы вернулись?

Вернулись. Все в порядке. Мы в безопасности и ждем, пока вы придете в себя. Вы ближе всех к двери.

Моррисон оглянулся на открытую дверь, попытался приподняться и рухнул в кресло:

— Я слишком тяжел.

Калныня ответила:

— Я знаю. У меня такое ощущение, что я — слон. Не спешите, а я помогу вам.

— Нет, нет, все в порядке, — он отстранил ее.

Комната была заполнена людьми. Он видел чужие лица, наблюдающие за ним, улыбающиеся ему. Моррисон не хотел, чтобы они видели, как молодая советская женщина помогает американцу встать на ноги.

Медленно, слегка покачиваясь, он поднялся и очень осторожно направился к двери. Несколько рук тут же подхватили его, не обращая внимания на его слова: «Все в порядке. Мне не нужна помощь».

Внезапно он резко произнес:

— Подождите.

Перед тем, как ступить на землю, он обернулся и нашел взгляд Калныни.

— Что случилось? — спросила она.

Он ответил:

— Мне просто захотелось последний раз взглянуть на корабль, потому что вряд ли я когда-нибудь еще увижу его.

Моррисон с облегчением заметил, что сойти на землю помогали не только ему, но и всем членам экипажа. Казалось, все идет к импровизированному празднику, но Баранова сделала шаг вперед (она выглядела очень взволнованной) и сказала:

— Товарищи, я уверена, у нас еще будет время для торжеств, но сейчас мы просто не в состоянии присоединиться к вам. Нам нужно отдохнуть и прийти в себя после трудного испытания.

Ее слова были встречены приветственными криками. И только Дежнев сохранил присутствие духа. Он взял стакан с какой-то прозрачной жидкостью, водой или водкой. Что касается Моррисона, то у него не было никаких сомнений в содержимом стакана. Широкая улыбка на влажном лице Дежнева подтверждала его догадку.

Моррисон спросил у Калныни:

— Сколько прошло времени?

— Думаю, больше одиннадцати часов, — ответила она.

Моррисон покачал головой:

— А словно больше одиннадцати лет.

Она слабо улыбнулась:

— Я знаю, но часам не хватает воображения.

— Еще один из афоризмов Дежнева Старшего?

— Нет. Один из моих.

— Чего я по-настоящему хочу, так это ванну, душ, свежую одежду, хороший обед, возможность покричать вволю и хорошенько выспаться. И именно в этом порядке, на первом месте — обязательно ванна.

— Вы все это получите,— ответила Калныня,— как и все мы.

Так и было. Обед показался Моррисону в высшей степени вкусным. Во время их плавания на корабле напряжение подавляло аппетит, и теперь, когда он чувствовал себя в безопасности, голод вовсю навалился на него. Главным блюдом за обедом был жареный гусь огромных размеров. Разрезая его, Дежнев приговаривал:

— Не торопитесь, друзья мои. Мой отец говорил: «Переедание убивает быстрее, чем недоедание». Сказав это, он положил себе в тарелку самый огромный кусок.

Единственным не из экипажа за столом был высокий светловолосый мужчина. Его представили как военного представителя Грота, что и так сразу было видно. Он был в форме и с множеством наград. Все были чрезвычайно вежливы с ним и в то же время скованны.

Во время обеда Моррисон снова почувствовал какое-то напряжение. Военный часто посматривал на него, но ничего не говорил. Из-за его присутствия Моррисон так и не сумел задать самый важный вопрос, а когда тот ушел, Альберта совсем разморило. Если бы возникли какие-то осложнения, он бы не смог отстоять свою точку зрения.

И когда он наконец-то бросился в постель, его последней мыслью было то, что осложнения возникли бы так или иначе.

Завтракали поздно, в два часа дня. К Моррисону присоединилась только Баранова. Он был слегка разочарован, так как ожидал увидеть Калныню, но раз ее уже все равно не было, он решил не спрашивать о ней. У него было много других вопросов.

Баранова выглядела усталой, невыспавшейся, но счастливой. «Или же, — подумал Моррисон, — “счастливой” было слишком сильным словом, скорее удовлетворенной».