История Франции. С древнейших времен до Версальского договора - Уильям Стирнс Дэвис

Комитет, исправляя таким образом отчаянное положение внутри страны, одновременно выполнял еще больше работы на границе. Война почти превратилась в смертельную схватку между всеми старыми монархиями Европы и молодой республиканской Францией. До этого времени армии почти полностью состояли из профессиональных солдат, которых медленно набирали, а затем медленно обучали. Их было ровно столько, сколько мог без труда оплатить, снарядить и прокормить король, которому они служили. Среднестатистический монарх с отвращением отказался бы от массового набора солдат в войска: крестьяне научились бы в армии пользоваться оружием и вскоре могли бы повернуть это оружие против властей. Такие соображения не могли сдерживать якобинцев, и они издали постановление о массовом призыве новобранцев в войска. Сначала призвали 300 тысяч человек, потом больше, и к концу 1793 г. у Франции были под ружьем не меньше 750 тысяч человек – на удивление много, если учесть, какими трудными тогда были транспортировка, продовольственное снабжение и вооружение армии. Из церковных колоколов были отлиты пушки, все мастерские были превращены в оружейные фабрики. Военный министр Карно благодаря своему изумительному дарованию преодолевал все практические трудности, которые создавало содержание такой большой армии.

Новобранцы часто были очень плохо обучены, но у них были несгибаемое мужество и готовность умереть за Францию и права человека под любимым трехцветным знаменем, превращавшие их в грозных врагов для механически обученных наемников, которых послали воевать против них. В те дни, когда еще не было пулеметов и колючей проволоки, мало было таких позиций, которые защитники могли бы удержать, если на них шли в штыковую атаку отчаянные энтузиасты, которым было все равно, жить или погибнуть, лишь бы товарищи, идущие сзади, смогли донести их знамя до победы. Именно эта пылкая отвага народа, который только учился быть свободным, решила исход многих сражений. Еще одним мощным фактором, решавшим очень многое, была поразительная физическая выносливость французских крестьян и их способность к долгой непрерывной ходьбе. Вероятно, поодиночке они были намного лучшими бойцами, чем по крайней мере часть более крупных и широких в кости северных солдат, которых направили против них. Этому же французские пуалю научили весь мир в 1914 г.

Но храбрость, энтузиазм и физическая сила не могли совершить всё. Прежде всего, они не могли научить французских генералов технике ведения боя. Сначала именно это было главной слабостью Республиканской армии. Новые офицеры – торговцы, кабатчики и, возможно, сыновья пахарей – еще должны были многому научиться. Но под давлением обстоятельств эти очень молодые офицеры-новички быстро набирались опыта. Центральный комитет безжалостно отсеивал бездарных и наказывал неумелых. При каждой армии находились минимум два депутата Конвента, которые должны были видеть все, докладывать обо всем и, что самое главное, были должны временно отстранить командующего армией от должности при любых признаках того, что он не справляется со своими обязанностями. «Генералы необученных новобранцев знали, что должны побеждать, если хотят жить. Депутаты и Революционный трибунал считали неудачу предательством, и немало военных, например Вестерман и Гюстин, искупили свои поражения смертью на эшафоте».

Эта армия освобожденной Франции была самой умной и верной своей стране государственной армией, которую видел до сих пор современный мир, и ее усилия не могли не дать огромных результатов. Короли и удобно устроившиеся на своих местах военные чиновники Европы были в смятении: перед ними была новая сила, материальная и моральная, которая снова и снова вступала в бой с хорошо обученными, но равнодушными солдатами их регулярных армий. Большую часть 1793 г. французы удерживали свои границы лишь с помощью самого отчаянного напряжения всех сил, но осенью ход войны явно изменился в их пользу. Англичане и ганноверцы были вынуждены снять осаду Дюнкерка, австрийцы потерпели поражение возле Ваттиньи (около Мобежа) от Журдана, одного из самых компетентных военачальников, которых нашел Карно[173], а возле Вайсенбурга в Эльзасе австрийцы были отброшены за границу Франции. В декабре того же года Тулон, крупный морской порт на юге, который отдался в руки англичан, чтобы не покориться якобинцам, был снова захвачен французской армией благодаря мастерству молодого артиллерийского офицера, фамилия которого была Бонапарт. «Пусть лучше погибнут 25 миллионов человеческих существ, чем единая и неделимая республика!» – говорили французы в эти критические дни, и республика не погибла.

Пока великий идеал – мечта о мире, свободном от рабства, где будут царить свобода, равенство и счастье для людей, – побуждал молодежь Франции сражаться и страдать на границе, якобинцы – повелители этой молодежи – более зловещим образом удерживали свои позиции в Париже и пытались осуществить там свою программу. Революция, разумеется, сопровождалась параличом экономики на значительной части территории страны. Фабрики не имели ни потребителей для своей продукции, ни сырья, ни рабочих. Крестьяне не решались обрабатывать свою землю и везти зерно на рынок. В Париже усиливался голод, а голодная столица становилась опасной. Ассигнации обесценились почти до того же уровня, что валюта Конфедерации в Америке 1865 г. Конвент и Комитет боролись с этим кризисом мерами, которые осуждают все современные экономисты. Но применение этих мер было не совсем безуспешным. Те, кто спекулировал зерном и ассигнациями, часто и внезапно оказывались перед страшным Революционным трибуналом. Суровый Закон о максимуме регулировал цены на зерно и муку и угрожал смертной казнью тем, кто продавал их по более высокой цене. Всех фермеров и перекупщиков, которые отказывались продавать свои запасы по установленной законом цене, арестовывали. Благодаря судьбе, которая послала Франции в 1793 г. очень большой урожай, и природной изобретательности низов французского общества, которая помогала им справляться с тяжелыми условиями жизни и с драконовскими законами, этот год прошел без невыносимых страданий.

Ситуация в экономике после 1793 г. еще долго оставалась тяжелой, но положение было далеко не таким невыносимым, как в России в 1917–1918 гг. Французская буржуазия и французские крестьяне (даже самые большие доктринеры среди их вождей) оказались гораздо практичнее и умнее, чем русские советы, большевики и мужики в первые два года преобразования и тяжелых мук своей страны.

Итак, Париж жил своей собственной жизнью: Конвент слушал бесконечные речи ораторов, Комитет и Трибунал собирались на заседания для своей мрачной работы, Карно организовывал свои четырнадцать армий. Работали театры, издавалось бесчисленное множество газет, большинство которых были полны грубых нападок на личности политиков. Во всех винных погребках и винных магазинчиках жизнь бурлила, а иногда грохотала, как гром. Но каждого человека ни на секунду не отпускал страх перед «республиканской бритвой» (так прозвали гильотину). Когда это время закончилось, кто-то спросил у Сийеса, видного депутата Конвента, что тот делал в эти годы. «Я жил», – ответил тот. Этого короткого ответа было достаточно, ведь годы, о которых идет речь, были временем террора.

Несмотря на звон оружия, долетавший из-за границы, и на напряженную ситуацию внутри страны, Конвент находил время, чтобы серьезно заниматься вопросами преобразования страны, которые требовали его постоянного внимания. Далеко не все принятые тогда законодательные акты были плохи. Введенная тогда новая система мер и весов – знаменитая метрическая система – оказалась такой хорошей, что вскоре на нее перешли почти все цивилизованные страны, кроме тех, где говорят по-английски. Специальный комитет отважно разрабатывал разумную систему народного образования, в которой были начальные школы, средние школы и педагогическое училище для подготовки компетентных учителей. Другой комитет пытался создать кодекс гражданских законов, но эта трудная задача была решена только при Наполеоне. Меньше достойно похвалы то, что революционеры пошли в атаку на прежний календарь, который назвали «рабским», потому что названия дней и периодов в нем напоминали о римском деспотизме (июль, август) и о христианских праздниках. Этот календарь они заменили новым, «природным», составленным поистине в духе Руссо. Первым днем новой эры стал день провозглашения республики – 21 сентября 1792 г. С него начался «первый год». Согласно реформированному календарю, год состоял из двенадцати месяцев, которые носили новые имена[174] и делились не на недели, а на декады, состоявшие из десяти дней. Первый день каждой декады был праздником в честь «республиканских добродетелей», а воскресенье, напоминавшее о «суеверии», было полностью упразднено.