История Франции. С древнейших времен до Версальского договора - Уильям Стирнс Дэвис

Когда развязка стала приближаться, диктатор сделался угрюмым и недоверчивым. Его стала сопровождать охрана из верных якобинцев с дубинками, а его заявления звучали все более зловеще[178]. «Все развращенные люди должны быть изгнаны из Конвента», – заявил он. Кого он имел в виду? Те депутаты, которые чувствовали, что находятся под угрозой и отчаянно боялись за свою жизнь, были готовы свергнуть тирана. Робеспьер знал про их ропот и интриги против него, но 26 июля обратился к Конвенту со страстной речью в обычном для него духе:

«Существует заговор против народной свободы. Силу ему дает преступная интрига в самом сердце Конвента…

Накажите предателей! Очистите Комитет! Раздавите все фракции и установите на их развалинах власть справедливости и свободы!» Вместо аплодисментов его встретило молчание: депутаты явно были против него. Камбон[179] (храбрый человек) открыто заявил: «Настало время сказать всю правду. Один человек парализовал решимость всего собрания. Этот человек – Робеспьер».

Обсуждение закона окончилось полным поражением диктатора. На следующий день каждая из сторон пересчитала и организовала своих сторонников, и Робеспьер попытался противостоять надвигавшейся буре. Но его криками прогнали с трибуны, причем кричали не только умеренные, но и большинство его старых соратников-якобинцев. «Отбросим до конца занавес [сдержанности]!» – громогласно призвал Тальен. «Долой тирана!» – отозвались ему депутаты. Робеспьер пытался добиться, чтобы его услышали, но безуспешно. «Чистые и добродетельные люди!» – взмолился он, протягивая руки к тем, кто когда-то его восхвалял. В ответ он увидел каменные лица и услышал визгливые вопли. Кто-то крикнул ему с верхней скамьи: «Негодяй! Кровь Дантона душит тебя!» Депутаты Конвента встретили одобрительным криком предложение отдать под арест Робеспьера, его брата и трех сторонников диктатора, в том числе молодого, необузданного и красноречивого Сен-Жюста. «Республика погибла, разбойники торжествуют!» – крикнул свергнутый вождь, когда его волокли прочь из зала.

Но борьба еще не закончилась. Коммуна еще была на стороне Робеспьера, и она контролировала парижские тюрьмы. Ни один тюремный надзиратель не пожелал принять арестованного диктатора. Отряд муниципальных служащих отнял Робеспьера у конвоиров и торжественно привел в ратушу. На улицах раздались крики: «Да здравствует Робеспьер!» Отряд вооруженных горожан, которых возглавлял широко известный отчаянный авантюрист, агитатор Анрио, отдал себя в распоряжение свергнутого диктатора. Депутаты Конвента провели несколько мучительных часов в страхе, что на них вот-вот нападет толпа и перережет их всех. Однако Национальная гвардия после недолгих колебаний решила поддержать Конвент, а не Коммуну. Правительственные войска окружили ратушу и захватили мятежников, которые уже были объявлены вне закона. Робеспьер пытался застрелиться, но неудачно: пуля только разбила ему челюсть. Он был еще жив, когда в знаменитый день 10 термидора (28 июля 1794 г.) в 5 часов вечера его везли в телеге для смертников по улицам Парижа сквозь толпу, которая ликовала и громко требовала его крови. Двадцать два его друга поднялись на эшафот, а потом этот путь проделал и сам ужасный «диктатор». Когда его голова упала, воздух задрожал от аплодисментов[180]. Террор окончился.

Многие из тех, кто сверг Робеспьера, были так же безжалостны и неразборчивы в средствах, как их враг. Но они приобрели огромную популярность как люди, которые (так казалось французам) остановили террор, и не могли поставить под угрозу свое новое положение, возобновив казни. Конвент, который так долго был запуган, снова обеспечил себе свободу действий. Выжившие депутаты-жирондисты вернулись из изгнания. Якобинский клуб был закрыт. Те члены Революционного трибунала, которые особенно сильно злоупотребляли своей судейской властью, сами были казнены. Очень многие политические заключенные были выпущены на свободу, а остальные могли уже не опасаться смерти без честного суда. Франция, и особенно Париж, очнулась от тяготевшего над ней кошмара. Это было не просто возвращение к умеренности в политике республики. Французы даже были не против монархии, в особенности потому, что верили в возможность вернуть королей назад на таких условиях, которые обеспечат сохранение великих свобод, завоеванных в 1789 г. Правда, роялистов ослабило известие о том, что в 1795 г. несчастный дофин, сын Людовика XVI (хрупкий мальчик, которого лишили родителей и не дали ему достойных опекунов), умер в тюрьме, очевидно из-за небрежности или чего-то худшего со стороны его грубых тюремщиков[181]. Наследником престола Бурбонов теперь был брат покойного короля, граф Прованский, известный реакционер, находившийся в изгнании. Однако роялистские настроения усиливались. Парижские буржуа снова почувствовали себя уверенно и теперь поддерживали реакцию.

В 1795 г. даже было восстание роялистов, и оно было близко к успеху.

В 1793 г. Конвент принял ультрадемократическую конституцию, в которой сильно ощущалось влияние якобинских взглядов. Однако она не вступила в силу, а как только Робеспьер был свергнут, она была вообще отвергнута. В 1795 г. депутаты написали другую конституцию, которая была честной, но не вполне успешной попыткой избежать ошибок 1791 г. и создать республиканскую власть, которая будет далека и от крайнего радикализма, и от монархии. В этом документе был очень нужный французам список обязанностей и прав граждан, но в нем было и одно спорное положение: депутаты попытались лишить низы общества избирательного права и допустили до голосования только мужчин, которые прожили год на одном месте и платили налоги. Граждане, отвечавшие этим признакам, избирали выборщиков, а те избирали членов Законодательного собрания, которое состояло из двух палат. Одна палата называлась Совет пятисот и предлагала законы на рассмотрение, а другая палата, Совет старейшин (в нее входили двести пятьдесят депутатов, дольше работавших в собрании), проверяла и утверждала эти проекты. Исполнительную власть Конвент отдал в руки не президенту и не королю, а комиссии из пяти «директоров». Они контролировали министров, дипломатию, армию и гражданских чиновников. Советы должны были выбирать этих директоров сроком на пять лет, и каждый год один директор уходил в отставку[182]. Три директора могли говорить от имени всей комиссии. Творцы новой конституции надеялись, что такая исполнительная власть будет прочной и позволит не опасаться диктатуры.

В действительности эта система была слишком искусственной, чтобы хорошо работать даже в мирное время и с дружественным послушным народом. Но Конвент к тому же принял постановление, которое обязательно должно было сделать новую схему непопулярной. Депутаты Конвента, в особенности те, кто голосовал за смерть Людовика XVI, до ужаса боялись, что выборы дадут роялистам большинство в новых законодательных палатах. А это было весьма вероятно: так сильны были отвращение французов к террору и желание начать жить мирно после смуты предыдущих лет.

Поэтому Конвент, защищая себя, постановил, что две трети новых законодателей должны быть выбраны из числа членов уходящего Конвента. Так депутаты могли быть уверены, что роялисты по крайней мере еще несколько лет будут не более чем меньшинством.

Респектабельные парижане, к этому времени уже полностью взявшие верх над якобинскими низами, пришли в ярость из-за этой явной попытки ненавистных радикалов продлить свою власть, сменив ее облик. Национальная гвардия была реорганизована и теперь подчинялась реакционерам. Но 5 октября 1795 г. (13 вандемьера) примерно 40 тысяч вооруженных роялистов пошли маршем на здание Конвента, чтобы попытаться силой сменить правительство способом, которому их хорошо научили Дантон и Марат.

Положение Конвента было опасным. Теперь у него было очень мало друзей в Париже, но регулярная армия (преданная республике) была на стороне Конвента. Небольшой военный гарнизон столицы пришел в ярость при одной мысли, что ненавистные Бурбоны могут вернуться. Депутаты назначили своим главой энергичного Барраса, а он выбрал своим главным заместителем некоего Наполеона Бонапарта, молодого офицера-артиллериста, который отличился во время осады Тулона, а теперь сидел без дела в Париже, ожидая нового назначения. Бонапарт быстро завладел всей артиллерией, которая была в лагере Саблон. Эти орудия, а также 6 или 7 тысяч своих солдат он расставил на выгодных позициях вокруг дворца Тюильри, в котором заседал Конвент. Роялисты бодро и смело шли к старинному дворцу, рассчитывая, что одержат победу, как дантонисты в 1792 г. Но Бонапарт и его артиллеристы были не такими, как Людовик XVI и его швейцарские гвардейцы. Роялистов встретил смертоносный огонь артиллерии: орудия молодого офицера обстреляли продольным огнем набережные Сены, и «вихрь картечи» скосил наступавшие колонны как траву. После безуспешной попытки собраться вместе восставшие побежали, и на этом сражение закончилось.