Стальные гробы - Герберт Вернер

На первом этаже появилась женщина и сказала:

– Это хорошо, что вы приехали. Мы здесь гадали, придет ли кто-нибудь, чтобы позаботиться о мебели. Хотя бы вы.

Я узнал в женщине супругу хозяина дома и спросил:

– Вы можете открыть нашу квартиру? У меня нет ключей.

– Я поищу. Попрошу также соседей помочь убрать вашу квартиру.

Из одной ее случайной реплики я понял, что мои родители уехали по делам. После того как женщина вручила мне ключ, я вошел в квартиру и осмотрел повреждения.

Двери подсобных помещений были сорваны с петель. В комнатах со стен попадали картины. Пол был усеян мелкими предметами, снесенными со столов. Разбилась только стеклянная и фарфоровая посуда. Однако мебель, кровати и пол покрывал толстый слой пыли. Перед уборкой квартиры я облачился в старую одежду, которую нашел в своей комнате. Затем открыл входную дверь, услышав стук. Ожидая увидеть в качестве помощников крепких мужчин, я с удивлением увидел вместо них четырех женщин среднего возраста, одетых в серую рабочую форму. Они вощли, словно в свою квартиру. Все вместе мы начали передвигать мебель, протирать ее, выносить в вестибюль и передние комнаты. Далеко за полдень женщины ушли, не ответив на выраженную мною признательность за помощь.

Переодевшись в морскую форму, я пошел в армейский информационный центр, получил талоны на питание, послал телеграмму своему новому начальству, объяснив причину моего отсутствия на месте службы. Несколько телеграмм отправил по другим адресам в расчете, что они найдут родных и вызовут их домой. Затем стал искать место, где можно было бы перекусить. Четыре ресторана, где сохранялось великолепие довоенного обслуживания, были разрушены до основания. В пятом, на Кайзерштрассе, белоснежные скатерти сменили бумажные подстилки, а элегантных официантов – мрачные матроны. Безвкусный ужин вызвал неприятные ощущения после великолепных блюд, которые мне подавали в Марселе. Злая ирония состояла в том, что французы, проигравшие войну, питались, как короли, мы же, победители, жили на картошке и эрзацах.

Разоренный город снова погрузился во тьму ночи, и его жителей вновь охватил страх перед начавшимся воздушным налетом. Я вернулся в наш разбитый дом и прислушивался к объявлениям по радио, пока налет не прекратился.

Проснулся от бьющего в лицо солнечного света и с изумлением озирался по сторонам в своей странной и в то же время хорошо знакомой мне квартире. На стене напротив моей кровати висел рисунок обнаженной женщины, который я нарисовал, когда мне было 18 лет. Мать постоянно интересовалась, кто позировал мне в таком юном возрасте. Рядом висела репродукция картины Рембрандта «Мужчина в шлеме» и чуть подальше гипсовая маска «Незнакомки из Сены», снятая с неизвестной красавицы утопленницы, которая была обнаружена в знаменитой реке Парижа лицом вниз. На стене напротив окна я повесил мои флотские трофеи – эмблемы, флаги, ленты. На полках вдоль стен стояли книги, которые я покупал в книжных магазинах, разбросанных по всей Европе. Такова в основном была моя комната, из которой я в 1939 году ушел на войну. Мне говорили, что она будет выиграна в течение нескольких месяцев. Тем не менее четыре года войны продвинули меня к вершинам избранной военной профессии. Я вновь подавил чувство пессимизма, которое в последнее время зрело во мне сильнее и сильнее. Скоро, очень скоро мы доведем эту проклятую войну до победного конца…

В темноте повернулся ключ в замке от входной двери. Вернулись мои родные. Мать и Труди были шокированы, отец же произнес со вздохом:

– Увы, нам придется привыкать к потерям. Могло быть и хуже. Но мы снова вместе, и давайте выпьем за это.

Папа раскупорил две бутылки мозельского. Мы выпили за мое двойное повышение, за счастливый случай, спасший родителей и сестру от бомб, за нашу стойкость перед лицом воздушных налетов союзников. Вместе провели время в кабинете отца до трех часов ночи, беседуя и прислушиваясь к предупреждениях по радио об отдельных прорывах вражескими самолетами нашей системы ПВО. Затем мы рискнули отправиться спать, поскольку налетов союзников на Франкфурт не ожидалось.

На следующий день поздно вечером я сошел с приползшего как черепаха поезда в порту Нойштадт на Балтике, где были организованы командирские курсы. Я нашел свободную кровать в одном из чистых деревянных бараков и бросился на матрас, набитый соломой.

Утром в 08.00 я обнаружил, что небольшая группа будущих командиров уже занимается в стимуляторе. Он представлял собой сложное сооружение, напоминавшее помещение рубки подлодки. Оно было установлено над большим водоемом и могло передвигаться в любом направлении среди макетов транспортов, танкеров и эсминцев. Стимулятор позволял будущему командиру осваиваться с техникой и приемами торпедной атаки в погруженном положении до тех пор, пока выбранная тактика не отрабатывалась им до мельчайших деталей. Получив достаточный опыт в боевых условиях, я легко справлялся с учебными заданиями. После двухнедельной практики и скучной жизни в бараке я порадовался переезду в Данциг для занятий боевыми стрельбами.

В конце января я сел в поезд, шедший в Данциг. Платформа вокзала кишела пехотинцами разных званий и рангов. Они штурмовали вагоны поезда, который должен был отправиться в долгое путешествие на фронт в Россию. Я устроился в дымном купе с несколькими армейскими офицерами. Они пыхтели закрутками из русской махорки, низкосортного табака, который выучились курить за неимением лучшего. Я предложил им выкурить ароматические турецкие сигареты, которые еще были доступны нам, флотским офицерам. Это предложение значительно улучшило отношения между пехотой и ВМС, а также воздух в купе. Пока поезд двигался на восток, мы говорили о войне в целом и русской кампании в частности. Фронтовики были единодушны в убеждении, что им удастся сдержать неослабевавшее советское наступление на широком фронте.

– Мы отдадим им несколько квадратных метров на том или ином участке, но это будут тактические уступки, – сказал один офицер.

Другой, опытный вояка-пехотинец, заметил:

– У Советов нет нашей промышленной мощи. У них нет средств продолжать свои атаки или помешать нашему контрнаступлению.

– Их топорная техника не устоит против нашего нового оружия, – поддержал разговор третий собеседник. – Пусть только придет лето.

Я поговорил еще с несколькими фронтовиками, и они высказали общее убеждение, что к весне новое оружие и стратегия радикально изменят несколько затруднительное положение наших войск на различных фронтах. Когда поезд подъехал к Данцигу, я пожелал им удачи в битвах на русском фронте.