Стальные гробы - Герберт Вернер

Марика с горечью в голосе объяснила, почему она разрушила нашу любовь. Это была классическая история. Где-то в марте 1938 года она встретила студента-юриста. Он соблазнил ее одной веселой и счастливой ночью в карнавальный сезон. Вскоре она обнаружила, что беременна. В результате брак и рождение ребенка, которого она не хотела. Последовали унизительные годы супружеского насилия, как называла она свои брачные узы. С надеждой в сердце на новую жизнь она вновь встретила меня. Это обострило ее боль и печаль за неудачно сложившуюся жизнь.

– Пожалуйста, не покидай меня, – взмолилась она. – Не уходи именно сейчас, когда мы нашли друг друга. Давай воспользуемся этой счастливой возможностью. Проведем твой отпуск вместе.

Сначала я возражал, но трудно было не уступить перед ее пылкими признаниями и растущим желанием. Я предложил ей поехать со мной в Обердорф, где нас никто не знал и мы могли представиться как муж и жена. Я купил ей билет и получил наш багаж в камере хранения. Затем мы сели в поезд.

В отеле клерк провел нас в двуспальный номер. Когда мы закрыли дверь на ключ, закончились восемь лет нашей разлуки и война.

Во время нашего скромного по военному времени завтрака я поднял вопрос о лыжной прогулке. Марика оказалась не только любвеобильной, но также чуткой и отзывчивой женщиной. После того как я арендовал лыжный инвентарь, она проводила меня до крохотной станции, откуда ходил подъемник к вершине Небельхорна, самой высокой горе в округе. Когда подъемник повез меня по канатной дороге вверх, к крутым склонам и ущельям, я потерял Марику из вида.

После выхода из подъемника я надел лыжи и взобрался на самую вершину горы. День был поразительно ясным.

Передо мной открывалась захватывающая панорама швейцарских, австрийских и германских Альп. Горы возбудили во мне то же чувство колоссальной энергии, которое я испытывал в Атлантике во время сильного шторма. Возникало желание одолеть их так же, как преодолевались громады волн. Я бросился в стремительное скольжение вниз по крутым склонам, мимо наиболее опасных утесов, пока череда деревьев не заставила меня сбавить скорость. Лишь через несколько часов после головокружительных спусков на лыжах с горы я снова увиделся с Марикой в гостиничном номере.

Война еще не коснулась городка в горах. Мирные дни следовали один за другим. Регулярно по утрам я поднимался на Нобельхорн и скользил на лыжах по ее склонам, пока не наступало время для встречи с Марикой. По вечерам мы сидели в ресторане, танцевали или смотрели кино. Если исключить мои интенсивные спортивные упражнения, дни и ночи проходили в мире и спокойствии. И все же здесь, как и в других местах, война оставалась мрачной реальностью, достаточно было повернуть регулятор настройки приемника. День за днем и ночь за ночью радио сообщало о прорывах нашей системы ПВО бомбардировщиками союзников, предупреждая граждан рейха об ожидавшихся воздушных налетах или уже происходивших. Бесконечно повторявшиеся трагические вести омрачали атмосферу очаровательной деревушки. По мере того как неделя подходила к концу и приближалось время моего вступления в командование подлодкой, я терял спокойствие все больше и больше. Горы, снег, катание на лыжах и даже Марика постепенно теряли свою привлекательность.

За три дня до моего отъезда в утренних новостях сообщалось о том, что предыдущей ночью Франкфурт снова подвергся жестокому воздушному налету, самому разрушительному за все время войны. В отсутствие связи с Франкфуртом я не мог узнать о судьбе родных. Теперь ничто не могло удержать меня на курорте. Мы с Марикой покинули его одновременно, но расстались в Имменштадте, где ранее встретились. Ее поезд ушел на восток. Я сел в экспресс, шедший к озеру Констанца, на Шварцвальд, Франкфурт.

Мой поезд поднимался и спускался по холмам, следовал через леса и долины. В сумерках он добрался до Лин-дау, острова на озере Констанца, и через час прибыл в темноте и тумане в Уберлинген. Здесь, вдали от воющих сирен воздушной тревоги, жили мои родственники. Их волновали будничные дела. Они ничего не знали о войне на море и, вероятно, забыли о моем существовании, поскольку гром фанфар, возвещавший о наших победах, давно умолк.

Когда паровоз нашего поезда стоял под парами, я заметил при слабом свете тусклого фонаря одного пассажира, поднимавшегося в вагон. На нем был армейский мундир. Когда он проходил мимо окна моего темного купе, я узнал своего дядю. Я пригласил его к себе, слегка изменив голос:

– У окна есть свободное место, герр майор. Дядя чиркнул спичкой, поднес ее пламя к моему лицу и затем спросил:

– Как, черт возьми, ты оказался в этом уголке?

– У меня было несколько дней отпуска, – ответил я. – Теперь возвращаюсь на фронт через Франкфурт.

Последовала пауза, достаточно долгая, чтобы заподозрить неладное дома. Я быстро спросил:

– Вы что-нибудь слышали о моих родителях?

– Они живы, но не вернутся во Франкфурт. Они потеряли там все. Твои родители укрылись в привокзальном отеле в Карлсруэ. Я видел твою мать два часа назад.

Я сжал губы. К счастью, было слишком темно, чтобы дядя мог разглядеть выражение моего лица. Должно быть, его исказила гримаса горечи и печали, когда я подумал о злоключениях своих родных, о страданиях и несчастьях моей страны.

Мы помолчали. Затем дядя стал рассказывать мне о своем новом назначении коменданта лагеря военнопленных. Он поведал мне истории о войне совсем иного рода, войне, в которой безумие силы состязается с безумием бессилия. Назначение дяди на эту должность состоялось в результате длинной вереницы неудач. Он не ладил с режимом с января 1933 года. Из-за его оппозиции нацистской партии правительство запретило газету, которую он издавал. Дядя несколько лет провел во внутренней эмиграции, получая поддержку лишь от родственников. Война призвала мужчин на военную службу. Дядя, как бывший офицер кайзеровской армии, был мобилизован, повышен в звании и вскоре назначен комендантом лагеря.

За час до полуночи мы с дядей распрощались в самом темном уголке Шварцвальда, в холодном помещении вокзала, где несколько женщин добровольно готовили кофе и суп для солдат, ехавших транзитом на фронт. Я хлебал горячий бульон, пока не пришло время садиться на поезд, направлявшийся в прирейнскую равнину. Медленно, после шестичасовой утомительной езды, он прибыл на вокзал Карлсруэ. Я побежал через привокзальную площадь в отель. Коридорный повел меня в номер, где разместились родные.

– Кто там? – ответили на мой стук.

Я назвался себя.

Отец выглядел бледным и как-то быстро поседевшим. Мать и Труди заплакали при моем появлении. Чтобы порадоваться воссоединению семьи, отец предложил спуститься вниз позавтракать.