Журбины - Всеволод Кочетов

Зина видела, что разговор идет по опасному для нее руслу, необходимо предотвратить опасность, но сил для этого не было, ничего поделать она с собой не могла.

— Во-первых, Виктор Ильич, вы ошибаетесь. Я ходила к вам всю зиму, а не только когда мы работали над станком. Во-вторых, вы правы — в жизни всякое бывает. Может быть, у меня есть причина, которая мешает мне взять и прийти к вам, к Журбиным.

— Не вижу никакой логики, Зинаида Павловна. С Тоней дружите, Тоня — Журбина. С Алешкой даже на футбол пошли. Алешка — Журбин… Выходит так, что только со мной вам не очень приятно.

— Не в этом дело, не в этом дело, Виктор Ильич! — Зина запуталась. — Я не знаю, в чем дело. Понимаете, не знаю.

— Ну та́к порешим: никто из нас ничего не знает, а поэтому мы видеть друг друга не хотим. Только ко мне этот вывод не относится. Я всегда рад вас видеть. Я никогда не забуду, как вы поддерживали меня, ободряли, какую большую оказывали помощь. Вам это, конечно, неинтересно, что я говорю. Ясно одно: вы что-то против меня затаили.

— Если бы вы знали, Виктор Ильич, как несправедливо все, что вы говорите! — Зина даже швырнула на землю туфли, которые несла в руках. — Что, что я могла затаить?

— Вот и я интересуюсь — что?

Виктор поднял туфли. Дошли уже до клубного сада, близко был Зинин дом. И только тут позади появился Алексей.

— Ящерицу ловил, — сказал он. — Хотел преподнести Зинаиде Павловне вместо брошки. Удрала. — Алексей видел, что Зина расстроена, что Виктор почему-то несет ее туфли. Он отобрал их у Виктора: — Тебе, Витя, нельзя. Ты отец семейства. А я… мне по штату положено: кавалер.

Зина выхватила свои злосчастные «лодочки» у Алексея.

— Мне нужны друзья, а не кавалеры! — сказала она резко и побежала к подъезду дома.

— Ты не знаешь, Алешка, что с Зинаидой Павловной? — спросил Виктор. — Не ты ли, братец, виноват? Не любовные ли осложнения?

Алексей остолбенел от удивления: как может обернуться дело! Сказка, да и только!

— Ну, Витя, — ответил он, — ты попал в самую точку… Объяснил бы я тебе все, да не имею полномочий.

— От кого полномочий?

— От батьки.

— При чем тут батька? — Теперь изумился Виктор.

— Батька при чем? Батька, ты же знаешь, главный блюститель нравственности.

— Какой нравственности?

— Обыкновенной. Человеческой, Витя. Хочешь, конечно, — я тебе скажу. Разве сам-то ты не замечаешь?

— Чего не замечаю? Говори или не говори… что-нибудь одно. А то крутишь на серединке.

— Вот здесь оно все крутится, здесь! Не на серединке, а слева. — Алексей поводил пальцем по своему кителю напротив того места, где у человека сердце.

— Кто — я? — Виктор догадался, что обозначает этот жест.

— Она.

— Зинаида Павловна?

— Да, Зинаида Павловна. Заместитель заведующего бюро технической информации завода.

— Осел ты, Алексей, осел! — Виктор даже плюнул от досады и раздражения, настолько нелепым показалось ему то, о чем говорил Алексей.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Тоня сдержала обещание. Катя больше не была одинокой. Каждый вечер, каждое воскресенье к ней в подсобное хозяйство приезжала или сама Тоня, или Тонины подруги. Кате их постоянные посещения были приятны и вместе с тем тягостны. Выпускницы десятого класса, в сущности еще девочки, они не умели скрывать свое сожаление к бывшей соученице по школе. Они заботились о ней, как об очень больной и немощной, — спешили подать стул, поддерживали под руки, если шли гулять; то и дело восклицали: «Не нагибайся! Не поднимай! Тебе это нельзя!» При них Катя не имела права ни ступить с дороги в поле, ни сорвать василек; послушать девочек — она должна только лежать или сидеть. А Кате хотелось двигаться, рвать васильки, играть в лапту. Катя чувствовала себя совершенно здоровой и плохо представляла то, что вскоре должно было с ней произойти.

Произошло это ночью. Девочки давно уехали. Катя лежала в постели, но не спала. Большая луна спокойно и холодно смотрела в окно. Кате было не до луны, она ощущала во всем своем теле какие-то незнакомые ей тревожные движения. Ей становилось страшно. Она жалела, что находится не дома, что возле нее нет мамы. Зачем, зачем она не попросила маму побыть с ней? Маргарита Степановна приезжала два дня назад, говорила о том, что у нее началась конференция, но она готова и конференцию пропустить, если Катюше это надо. Катя и слушать не хотела, она знала, что городские учительские конференции бывают каждое лето, что Маргарита Степановна непременно выступает там с каким-нибудь докладом, — только в прошлом году не выступала, потому что болела. Катя ответила: «Не беспокойся, мамочка, я чувствую себя прекрасно. Все еще не скоро, и все будет хорошо». — «Ну, смотри, смотри. В случае чего немедленно сообщи мне. Ах, как это нескладно получилось, что ты здесь, а не дома!..»

И вот настала эта ночь, началась эта тревога… Что же делать, что?

Когда пришла внезапная боль, Катя решилась, — она забарабанила кулаком в стену, оклеенную пестрыми обоями.

Вошла соседка, зажгла свет, увидела испуганные Катины глаза.

— Время, значит, доченька, время, — заговорила она. — Дело не страшное, обыкновенное. Женская доля. Ты одевайся пока, схожу к дежурному, пускай подводу дают или машину.

Дежурный, или попросту сторож дядя Митя, спал в конторе на скамейке, подложив под бок шубу, а под голову валенки.

— Вот беда-то, вот беда-то! — запричитал он, узнав, по какому делу к нему пришли. — Где же ее, подводу, брать? Будить начальство или как? Конюхов подымать? Искать шофера?

— Пока проищешь их, поздно будет. Звони в «Скорую помощь», а то в завод.

— «Скорую» — где ее номер! Я в завод брякну.

Дядя Митя вызвал заводский коммутатор:

— Соедини, барышня, с главным! Кто там главный? Спешное, барышня, происшествие. В больницу надо.

Главным, как всегда в ночную пору, оказался дед Матвей.

— Журбин слушает, — услышал дядя Митя хриплый бас.

— Матвей Дорофеевич, что ли? Здоро́во, Матвей Дорофеевич! Матвей Дорофеевич, родит тут у нас одна. Молоденькая.

— А я что — повитуха? У меня производство.

— Матвей Дорофеевич, рассуди: конюхов будить, шофера искать… А человек на свет божий просится. Ему ждать некогда.

— Ладно. Ты… как тебя — Зайцев?

— Лагуткин.

— Ты, Лагуткин, покороче. Порядкам меня не учи. Вели ей потерпеть. Уговори там, слышь? Как фамилия?

— Травникова. От вас которая, с завода. Табельщица.

— Ну, ну, исполняй должность! Выйди, встреть машину.

К восьми часам утра все было кончено. Измученная, разбитая, Катя уснула и спала до глубокого вечера. Когда проснулась, первое, что увидела, — огромный и лохматый букет георгинов на тумбочке возле кровати. Она много раз слышала о цветах, которые приносят родившим женщинам. Их всегда приносят, непременно. Но кто мог принести цветы ей? Тоня? Девочки? Наверно, они. Спасибо, девочки.

Но не девочки, а дед Матвей распорядился отправить Кате букет. Дед Матвей не ограничился тем, что послал в подсобное хозяйство машину, он счел своим долгом позвонить утром в больницу и справиться, как дела у молодой роженицы, а возвратись домой, сказал Агафье Карповне;

— Травниковой-то дочка… того… у самой дочка. Вели Дуняшке, когда придет, цветков нарезать. Не скупись, Агаша, нельзя: человек родился.

Кате было приятно, что и у нее цветы, а не только у той женщины, которая лежит возле окна. Даже еще лучше, чем у той, букет. Но она недолго любовалась цветами. Лишь на несколько секунд они отвлекли ее от мысли о ребенке. Катя смотрела на цветы, а думала о том, кто у нее родился, и представлялся он ей не как девочка или мальчик, — просто ребенок: ее, Катин, ребенок. Совсем это неважно — девочка или мальчик. Лишь бы красивый.

Катя увидела ребенка только на следующее утро. Белый кулечек с красным личиком оказался девочкой, некрасивой: лысенькой, курносой, глаз почти не видно, вместо них узкие щелки.

Через десять дней с этим кулечком на руках, осторожно, боясь оступиться, Катя спустилась в вестибюль больницы. Там ее ждали девочки и Агафья Карповна, которую Тоня уговорила пойти с ними: «Мамочка, ты нам очень нужна. Ты объяснишь, что и как полагается делать. Пойдем, мамочка, пожалуйста!» — «У нее своя мать, зачем же я пойду?» — «Маргарита Степановна не знает, что Катя сегодня выписывается, она думает, что завтра. Катя ей не сказала про сегодня. Катя ведь очень гордая. Она говорит: когда все устроится, тогда позовет Маргариту Степановну. Катя хочет все делать сама, без помощи, понимаешь?» — «Нет, не понимаю», — ответила Агафья Карповна, снимая с вешалки свое летнее пальтецо из льняного выцветшего полотна.

Снова были цветы, снова заводская машина, и Катя вернулась в свою комнатку. По-прежнему она не хотела покидать подсобное хозяйство.

— Керосинку надо или плитку, — сказала Агафья Карповна, осмотрев Катино хозяйство. — Кастрюльки. Водичку греть. — Она распеленала ребенка. — Как назовешь-то? Или уже назвала?