Нелегал из Кенигсберга - Николай Черкашин

Как бы ни терзал себя Коробов, все равно ему было неведомо, что его судьба была предрешена не его ошибками, а его успехом. Вывести армию из-под ураганного удара на тыловые позиции, занять, пусть не бог весть как укрепленные, рубежи — это успех. Как и то, что весь штаб армии не разбрелся по лесам и болотам, а был здесь, под рукой у начальства. Но уж лучше бы он еще выбредал по белорусским пущам, чем оказался под карающей рукой московского начальства. И уж, конечно, невдомек ему было, что зампредсовнаркома Мехлис включил его в расстрельный список только потому, что надо было наказать хоть одного командующего армией. Неважно какого — вышел бы первым Голубев или Кузнецов — поставили бы Голубева или Кузнецова, главное, чтобы был командарм, главное, чтобы подбор был солидным — от командующего фронтом до командующего армией! Можно было бы, конечно, и начальника штаба прихватить, но, во-первых, это уже не тот уровень, а во-вторых, надо кому-то и армией потом командовать.

Поначалу Павлов спасал себя, топя всех остальных, в том числе и Коробова.

На вопрос следователя о причинах поражения войск Западного фронта Павлов перевел стрелку на командующего 4-й армией:

— На их участке — Коробова и Сандалова — совершила прорыв аж до самого Рогачева основная мехгруппа противника и в таких быстрых темпах только потому, что командование не выполнило моих приказов о заблаговременном выводе частей из Бреста.

Коробов, глядя в заплывшие от ударов глаза Павлова, твердо ответил:

— Приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. Я лично такого приказа не видел!

Павлов отвел глаза в сторону, но стоял на своем:

— В июне месяце по моему приказу был направлен командир 28-го стрелкового корпуса Попов с заданием к 15 июня все войска вывести из Бреста в лагеря.

Коробов только развел руками:

— Я об этом не знал! — И добавил с горькой иронией: — Значит, Попова надо привлекать к уголовной ответственности за то, что он не выполнил приказа командующего.

Никто Попова под суд не отдал, ибо даже такому судилищу было понятно, что приказы подчиненным через голову их непосредственного начальства не отдаются. Да и само это заявление, по счастью, никто всерьез не принял.

Генерал Павлов лучше, чем кто бы то ни было, понимал маловиновность Коробова. Поняв, что его собственная песенка спета, он попытался сделать напоследок доброе дело: спасти Коробова. В своем последнем слове он сказал: «Удара трех механизированных дивизий Коробов выдержать не мог, так как у него не было реальных сил противостоять натиску вчетверо превосходящего противника, да еще на таком растянутом фронте». Но и это заявление судьи пропустили мимо ушей.

Если бы у Павлова был адвокат, он мог бы сделать хороший ход, напомнив судьям истинную причину падения Минска. «Ваша честь, — мог бы он сказать Ульриху (и это было бы чистой правдой). — Вина за судьбу Минска целиком лежит на командующем Прибалтийским военном округе генерал-полковнике Ф.И. Кузнецове. Ведь это он совершил роковую ошибку, поставив на стыке с Западным фронтом литовскую национальную дивизию. Литовцы воевать за Сталина не хотели и в первый же день войны, перебив поставленных над ними советских командиров, разбежались, открыв танковой группировке Гота брешь шириной в 130 километров. Именно в нее и хлынули пять танковых дивизий в обход Минского укрепрайона. Остановить эту непредвиденную танковую лавину Павлов уже не мог: фронт и так уже израсходовал и без того недостаточные резервы.

Но не было у Павлова адвоката, и даже если бы этот факт и прозвучал в военном суде, он уже ничего не смог бы изменить в уже предрешенной судьбе генерала.

Если верить Хрущеву, тот отговаривал Сталина от назначения Павлова на пост командующего Особым Западным военным округом: ограниченный кругозор, неразвит и т. п. Можно было подумать, что у Хрущева был безграничный кругозор и университетское образование…

Сталин не хуже Хрущева знал все недостатки и достоинства танкового генерала. Именно благодаря Павлову на посту начальника Автобронетанкового управления в войска без промедления пошли танки нового поколения — Т-34 и КВ — лучшие танки Второй мировой войны. Павлов был хорошим организатором и безукоризненным исполнителем, обладавшим к тому же реальным боевым опытом ожесточенной испанской войны, где доказал в боях свое личное бесстрашие и мастерство в управлении танками. Именно такой человек — лично преданный ему, организатор и исполнитель — нужен был Вождю во главе Особого Западного военного округа. Он не видел, да и не собирался видеть в нем выдающегося полководца. Направление было настолько важным, что всеми военными делами в Белоруссии управляли из Москвы, а не из Минска. Поэтому нельзя судить о полководческих качествах Павлова — он просто не успел их проявить, показать себя в искусстве управления войсками. Да и никто из тогдашних генералов и маршалов, окажись они в ситуации Павлова, не смог бы управлять армиями и корпусами в условиях всеобщего хаоса и неразберихи, в условиях полного господства немецкой авиации в воздухе и стремительного продвижения танковых клиньев на земле. Если классного боксера огрели сзади дубиной, трудно требовать от него правильной техники ведения боя. Невозможно управлять самолетом, если перебиты тяги ко всем рулям и к тому же все приборы на приборной доске либо врут, либо молчат. Павлов оказался именно в таком отчаянном положении — пилота практически неуправляемого самолета.

Суд над Павловым, Климовских, Григорьевым и Коробовым состоялся ровно через месяц после начала войны. Процесс проходил ночью в Лефортовском следственном изоляторе. Председатель Военной коллегии армвоенюрист Ульрих открыл заседание в 00.20 минут 22 июля 1941 года.

Окна были плотно завешаны черными шторами.

Генерал Павлов, с кровавыми подтеками на лице, заявил в своем последнем слове:

— Я прошу исключить из моих показаний вражескую деятельность! Я никогда не был врагом своего народа и служил только своей Родине, а не какой-то иностранной державе. Эти показания были из меня выбиты физической силой.

В это время завыли сирены ПВО, оповещая столицу об очередном налете немецких бомбардировщиков. Армвоенюрист Ульрих втянул в плечи лысую голову и стал тыкать в подсудимых пальцем:

— Вот видите, до чего вы довели?! В страшном сне не придумать — Москву бомбят!

Генерал Коробов обратился к Ульриху с просьбой:

— Если так надо, чтобы меня больше не было в этой жизни, дайте мне возможность погибнуть от вражеской пули. Обещаю погибнуть в первом же бою.

— Погибнуть в бою за Родину — это честь, а не наказание, — отрезал Ульрих, вытирая с лысины холодный пот. — Скажите спасибо, что вас не повесили!