Нелегал из Кенигсберга - Николай Черкашин

Петрович смотал маскировочную сеть, разбросал кострище, а потом взялся выводить черные кресты на дверцах кабины и бортах кузова. Лунь с Сергеем намечали по карте маршрут. Лишь один лейтенант не мог найти себе дела и, нахохлившись, расхаживал по полянке…

— На крыше тоже малюй кресты! — наставлял Лунь Петровича. — У них так принято — чтобы свои самолеты не долбанули.

— Не их, так наши долбанут! — хмыкнул шофер.

— Наших, к сожалению, что-то не видать, — вздохнул Лунь и залез в кузов, чтобы послушать перед дальней дорогой последние известия.

К полудню все было готово к маршу.

Перед выездом из просеки на шоссе Лунь еще раз осмотрел их куцую колонну: впереди «опель», за ним радиомашина советского образца, но с тевтонскими крестами на бортах и дверцах кабины. Номер на легковушке почти нечитаемый: с прострелянной цифрой и немного замазанный грязью. Номер на фургоне скопирован по стандартам вермахта.

Лунь велел всем выйти и придирчиво осмотрел каждого. Лучше всех сидела чужеземная форма на Лобове: безупречный пехотный обер-фельдфебель: плечист и белокур, ни дать ни взять уроженец какой-нибудь Вестфалии или Тюрингии. Даром что немецким владел слабовато.

Петрович вполне соответствовал своей шоферской профессии, благо и мундир ему достался с плеча убитого водителя. Следы крови были тщательно замыты, а обшлага несколько длинноватых рукавов Петрович аккуратно подшил; в его шоферском чемоданчике хранились инструменты на всякие нужды — от ключей до игл, от крючков-грузил-блесен до малого хирургического набора, подобранного в разбитом лазарете.

Лейтенант, ставший по случаю ефрейтором, тоже не вызывал никаких нареканий. Все на месте: и нашивки, и эмблемы, и петлички…

— Помните, — предупреждал их в который раз Лунь. — Вы эстонцы, поэтому не суетитесь, помните, что народ этот нетороплив и основателен по своей сути. На людях общайтесь между собой на любой тарабарщине. Только не переусердствуйте.

Выехали на Минское шоссе. Лунь с замиранием сердца ждал встречи с немецкими машинами. Вот и первый встречный грузовик. Проскочил мимо. Никаких проблем. «А какие могут быть проблемы, когда мы так поднаторели?» — обнадеживал себя Лунь. Но все же холодок в груди не прошел и после того, как разминулись с первой большой колонной войскового обоза. И когда проехали — вполне благополучно — первый блокпост перед Барановичами…

В Минск въехали после полудня. Лунь решил остановиться в ближайшем предместье — в Малиновке. Остановив машины, он обошел ближайшие улочки и выбрал угловой частный дом за высоким глухим забором по Курганной улице. Внутрь усадьбы вели потемневшие от времени резные ворота с прорезанной в левом полотнище калиткой. Калитка оказалась запертой, и Лунь громко постучал в нее рукоятью парабеллума. Лязгнул запор, и в просвете калитки возникло испуганное лицо всклокоченного хозяина.

— Проше пана!

«Пан», не дожидаясь приглашения, прошел во двор. За ним проследовал и Лобов. Они поднялись по ступенькам в хату, вошли, не снимая фуражек в комнаты.

— Дас ист гут! — изрек майор. И на хорошо ломаном русском языке пояснил хозяину: — Тут будьет стоят германски зольдатен. Откривай ворота!

Хозяин, испуганно покосившись на ствол пистолета, указующий на ворота, бросился отодвигать запоры. Первой въехала радиомашина, за ней «опель».

Как ни терпелось Лобову побыстрее выбраться на улицу Немиги, найти — обязательно найти! — он в этом не сомневался — знакомый дом, а в нем Ирину, обнять ее, зацеловать, — все же взял в толк, что в комендантский час лучше не шастать по городу даже в немецкой форме, тем паче с весьма нетвердым знанием языка. Надо было подумать еще, как предстать перед возлюбленной, чтобы не шокировать ее вражеским мундиром.

Может, одолжить у хозяина какой-нибуль пиджак? Утешало то, что Лунь согласился ехать на улицу Немиги сразу же — утром. К тому же он обещал взять Ирину в их боевую группу. Главное, чтобы она была жива и здорова!

От волнения Сергей не мог спать и вызвался бодрствовать всю ночь в карауле, оберегая сон сотоварищей.

Июльская ночь выдалась теплой, и он почти до рассвета ходил по саду с винтовкой, поглядывая по сторонам, а чаще всего на звездное небо. Под мерцание созвездий он вспоминал все нежнейшие подробности их единственного, но такого бурного любовного свидания, всю ночь он шептал ей сокровенные слова, вел беседы, рассказывая о том, что ему выпало пережить и перенести. И только она, его манящий огонек, выводила его, спасала и вот теперь почти привела к порогу, который он покинул в ту последнюю мирную субботу. От наплыва чувств он даже стал складывать стихотворные строчки. Но ничего путного в блокнот так и не записал. У капитана Суровцева получалось лучше: «Беспощадное солнце нас слепило в прицелы…»

Под самое утро его сменил Лунь, которому тоже не спалось, и в тишине и покое одолевали мысли о Сольвейге. Как она там? Что думает об его исчезновении? А может уже мысленно похоронила его и со свойственным прибалтам практицизмом уже начала новую жизнь? Здесь, в Минске, он должен найти способ позвонить в Мемель. Благо телефоны жены — и домашний, и рабочий — он знал наизусть.

Сергей спать не пошел, и они, забравшись в фургон радиомашины, вполголоса обсуждали планы минской жизни. Собственно, все идеи исходили от Луня как командира диверсионной группы, а Сергей почти бездумно соглашался с ним, поскольку мысли его были заняты Ириной.

— Фронт ушел далеко на восток, — рассуждал Лунь. — Помочь мы можем только одним — срывом снабжения передовых армий. Видел вчера на переезде стоял ремонтный поезд? Они перешивают нашу колею на свой европейский размер, а значит, будут напрямую гонять эшелоны из Германии. Пустить бы для начала этот поезд под откос!

— Но там же работают наши пленные. В основном именно они и вкалывают.

— Раз на немцев вкалывают, значит, это уже не военнопленные, а живая рабочая сила противника. А кроме того, там и немецкие инженеры, мастера, спецы… Проблема, где достать взрывчатку.

В семь утра Лунь объявил подъем:

— Штейн ауф! — кричал он так, чтобы слышали в округе. Пока делали зарядку, хозяйка принесла чайник с кипятком и накрыла нехитрый стол. Она ловила на себе откровенные мужские взгляды «немецких» солдат и поспешила убраться в баньку, оставив на столе миску нарезанных помидоров, свежих огурцов, а также крынку кислого молока. Начпрод Петрович добавил от щедрот своих кольцо деревенской колбасы, пачку немецких галет, а самое главное — полкаравая подсохшего, но все равно вкусного белорусского хлеба, который пах мельницей, пекарней, тмином и чем-то еще полузабыто-родным…