Божок на бис - Катлин Мёрри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Поговорить у вас не было времени? Да вы четыре дня вдвоем провели.
– А если она не захочет со мной быть рядом? Такое случается, знаешь.
– Херня какая.
Даже если б он наизнанку вывернулся, Матерь все равно б его от себя не оттолкнула. Может, поставила б его на полочку к себе и разговаривала с ним каждый день. Не то чтоб Берни под плинтус прятался насчет всякого такого: когда вышел из чулана, он чуть ли не рекламную страницу в “Националисте”[134] выкатил.
– Рано или поздно сказать что-то придется, – говорю. – В конце концов, лучше побыстрее с этим развязаться.
– Ты не врубаешься, Фрэнк. Я видел, как она реагирует на транс-людей, когда их по телику показывают, – что это какой-то бред или типа того.
И не подумаешь, что ему не насрать, кто там что думает.
– Серьезно? Это чистая непросвещенность, Берни. Все, бывает, смеются над чем-то, не задумываясь. Она просто не задумывается, вот и все.
Он у себя в телефоне накрепко умолкает, будто ждет, чтоб я что-нибудь сказал. Я не знаю, что говорить. Типа, всему белу свету ясно, что Матерь в Берни души не чает.
– Ты не те другие люди, Берни. Ты семья, что б ни случилось.
Он ходит вокруг да около, пока не выдает, что́ у него там в голове засело. Выясняется, что много лет назад он сказал Бате и думал, что Батя передаст ей. Когда этого не случилось, Берни принял это за знак, что ей не понравится и поэтому Батя не стал ей рассказывать. А потом случилась та авария, и Берни почему-то все никак не мог сказать ей сам. Застрял. Мы все застряли. Не врубаюсь я в то, о чем он толкует. Пересказываю ему наш с Муртом разговор, как Батя ждал, пока не почувствовал, что Берни готов сам Матери все выложить. А потом отца не стало.
– Нам куда хуже бывало, – говорю. – Ты ж не помираешь.
– Вообще-то я вчера думал, что того и гляди помру. Не предполагал, что они меня на полотер поставят спозаранку. – Снова он в своей тарелке, рассказывает про тот бар, куда после работы пошел, там дешевые коктейли кружками. Наутро смерть.
– Ты в курсе, что я тебе просто по ушам ездил? – он мне.
– Что?
– Насчет того, что у тебя дара нет и все такое.
– Не то чтоб меня колыхало.
Думаю про это сейчас – и меня правда не колышет. Может, кто угодно способен лечить бородавки и сыпи, если заморочиться на это, но многие ли заморочились попробовать? И я вроде как начинаю догонять кое-что из того, что Батя говорил. Типа вся штука в том, чтобы хватало смелости оставаться рядом с человеком и его бедой. Ясное дело, я такого делать не буду, если завалится ко мне какой-нибудь парняга со здоровенной опухолью в полбашки. Но есть по крайней мере пять разных видов лишая, а бородавки способны человека доканывать, если разбушуются.
– Тебя развести проще, чем сахар в чае, – говорит.
– Погодя двину в город. Волчья ночь.
– Знаю. Первый раз пропускаю.
– Оно все равно не так уж важно.
– Запиши мне волчий клич. Обожаю эту часть. До скорого, бро.
– И тебе до скорого, бро. В смысле…
– Да нормально.
– Я за тебя.
В этот раз я на полном серьезе.
* * *
Пока мы росли, столько суеты вокруг Волчьей ночи не было. Возле эстрадной ракушки показывали инсценировку охоты на последнего волка в Ирландии и его убийства. Но постепенно все это дело набирало масштаб, и начали перекрывать главную улицу, и устраивали погоню, и все завершалось праздником в центре города. Теперь стали добавлять то и се, чтоб получался фестиваль. Украшают все пабы, приглашают туда группы играть. Звериный маскарад, фейерверк, кейли[135] с танцами и поедание лука.
Вообще-то, если вдуматься, последний волк не мог знать, что он последний. А потому, когда хор вместе со всем городом поет счастливый волчий припев, будто волк что-то празднует, смысла в этом ни шиша. С чего волку праздновать рассвет безволчьей эпохи в Ирландии? Или оплакивать свою последнюю ночь на земле, когда он этого знать на самом деле не мог. Ни начала, ни конца знать невозможно, особенно если ты внутри.
Двигаю в город, там каждое заведение так или иначе украшено, улицы бурлят. Вдоль реки прорва прилавков с едой и всякой мелочевкой, а за площадью выставлены качели с каруселями.
Замечаю Лену и компашку чудиков – у них стол завален всякой херней; ну хоть Божка не угораздило. Ныряю к крыльцу “Хмурого”, чтоб от нее спрятаться. Мурт, видать, уговорил ее не лезть с этим барахлом к нему в витрину. И на том спасибо.
Нахожу Скока и ребят в пивной палатке у Замкового холма. Конечно же, на Скоке ошейник в розовых огоньках и волчьи уши – такие тут выдают. Он уже гудит по полной, рассказывает всем про “Бодегу Чудси” и про Милу.
– Как дела? – спрашиваю.
– Годно. – Его прет, потому что он кой-чего только что узнал. В этом году пивоварня собирается устраивать поедание лука во всех своих пивных палатках на всех музыкальных фестивалях и победителя приглашают ездить по всем соревнованиям, это как приз. Бесплатные проходки на всё.
– Ты прикинь, Фрэнк. Можешь быть моим сопровождающим. Я написал Миле. Она уже добыла билеты на “Ныряем вживую” в Бэрдстауне. Эпичное будет лето.
Уж кто-кто, а Скок движуху устроит по-любому, даже без денег и без работы. Класс.
Успеваем закинуться парочкой пива – и нам пора. На сцене дожидаются два ведра лука. Обычный вариант. Для финала какой-то парняга из Клонегола растит особо зверский лук.
Замечаем Матерь и Сисси Эгар – они ведут по улице стайку детишек-волчат. Матерь показывает Скоку два больших пальца. Удачи ему подходит пожелать куча народу, все выдают волчий клич. Скок очень популярный чемпион. В прошлом году приехал этот пацан из Туллоу, какое-то соревнование на самый железный желудок выиграл в колледже в Дублине. Он и четверти ведра не одолел к тому времени, когда Скок остатки своего лука у себя из зубов уже выковыривал.
Мы с ребятами занимаем хорошее место у сцены.
Выходит Харри Моррисси и объявляет начало финала-2017:
– Прочесав все пабы и бары графства, мы свели все к четырем финалистам.
– Да больше никто не заявился, брехло ты собачье, – орет Лось.
Харри не обращает внимания.
– Итак, двое против двоих в первом раунде, гранд-финал – в восемь ноль-ноль. Лук предоставлен супермаркетом Моррисси. Приз – двести пятьдесят фунтов, ящик “Скалатера”
