Скрещение судеб - Мария Белкина

Из «страстной колеи» она так и не сумела выбиться, но день, когда «не до стихов», все же пришел. Стихи — это работа, и на эту работу нет времени и сил, потому стихов так убийственно мало! Но даже та малость, те несколько законченных стихотворений, и незаконченных, и отдельные строфы, которые есть в тетрадях последних российских лет, говорят о том, что талант ее не оскудел и что стихи были и сопровождали ее до конца дней, и это только нам осталась «непоправимо белая страница»…

Где-то в гостях Тарковский — где, он уже не помнит — читал стихи:

Стол накрыт на шестерых —Розы да хрусталь…А среди гостей моих —Горе да печаль…

Присутствовала Марина Ивановна, и 6-м марта 1941 года помечены ее стихи:

Все повторяю первый стихИ все переплавляю слово:— «Я стол накрыл на шестерых…»Ты одного забыл — седьмого.

Невесело вам вшестером.На лицах — дождевые струи…Как мог ты за таким столомСедьмого позабыть — седьмую…

Невесело твоим гостям,Бездействует графин хрустальный.Печально — им, печален — сам,Непозванная — все печальней.

Невесело и несветло.Ах! не едите и не пьете.— Как мог ты позабыть число?Как мог ты ошибиться в счете?

Как мог, как смел ты не понять,Что шестеро (два брата, третий —Ты сам — с женой, отец, и мать)Есть семеро — раз я на свете!

Ты стол накрыл на шестерых,Но шестерыми мир не вымер.Чем пугалом среди живых —Быть призраком хочу — с твоими,

(Своими)…Робкая как вор,О — ни души не задевая! —За непоставленный приборСажусь незваная, седьмая.

Раз! — опрокинула стакан!И все, что жаждало пролиться, —Вся соль из глаз, вся кровь из ран —Со скатерти — на половицы.

И — гроба нет! Разлуки — нет!Стол расколдован, дом разбужен.Как смерть — на свадебный обед,Я — жизнь, пришедшая на ужин.

…Никто: не брат, не сын, не муж,Не друг — и все же укоряю:— Ты, стол накрывший на шесть — душ.Меня не посадивший — с краю.

Как начинала она стихами о любви — так и закончила. Как была она, в общем-то, всю жизнь — «седьмой», так до конца и осталась…

Встретилась она с Тарковским у Яковлевой в Телеграфном переулке, в ее единственной комнате с зелеными стенами, где стояла старинная мебель красного дерева и на полках французские книги в кожаных переплетах. «Они познакомились у меня в доме. Мне хорошо запомнился тот день. Я зачем-то вышла из комнаты. Когда я вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным. Встретились, взметнулись, метнулись. Поэт к поэту. В народе говорят: любовь с первого взгляда…»

Яковлева в свои уже «за пятьдесят» еще сохраняла следы былой красоты, была моложава и любила вести разговоры и о своих, и о чужих увлечениях. Была несколько сентиментальной и романтически настроенной натурой. Дочь богатых родителей, жена богатых мужей, она часто до революции жила за границей и отлично владела французским языком. В молодости она посещала литературно-художественный кружок на Большой Димитровке, где хозяином был Брюсов. Там впервые она увидела Марину и Асю, которых сопровождал Волошин.

Теперь Яковлева зарабатывала на жизнь переводами, вела общественную работу в групкоме при Гослитиздате и по субботам собирала у себя молодых поэтов-переводчиков. Она идеализирует отношения Марины Ивановны и Тарковского. Тарковский был лет на пятнадцать моложе Марины Ивановны и был ею увлечен, как поэтом, он любил ее стихи, хотя и не раз ей говорил:

— Марина, вы кончились в шестнадцатом году!..

Ему нравились ее ранние стихи, а ее поэмы казались ему многословными.

А Марине Ивановне, как всегда, была нужна игра воображения! Ей нужно было заполнить «сердца пустоту», она боялась этой пустоты.

Однажды она об этом прямо говорит, и разговор этот происходит где-то в конце августа 1940 года во Вспольном переулке, во дворе у Вильмонта, которым она тогда еще увлечена. Она с Муром зашла за Тарасенковым, за мной на Конюшки, и мы все вместе отправились к Вильмонтам, куда были званы. Это было совсем неподалеку от нас — требовалось только пересечь площадь Восстания и по Садовой свернуть направо, на Малую Никитскую, а там первый переулок налево и был Вспольный, где в самом конце его, в доме 18, на втором этаже жили и Вильмонт и Тата Ман.

А на углу Вспольного и Малой Никитской (нынешней улицы Качалова) в особняке за высокой каменной стеной обитал не кто иной, как сам всемогущий Берия! Жил ли он тогда уже там в сороковом, мы с Татой теперь никак не могли вспомнить; я узнала о том, что он там живет, уже после войны, когда моему сыну было лет шесть и мы гуляли с ним там, и ему приспичило встать по нужде у этой каменной стены, и сразу из-за угла Вспольного на меня выскочил военный, как я потом уже догадалась, один из охранников Берия, и стал орать, что я нарушаю правила общественного порядка» Я, обозленная тем, что он испугал сына, в свою очередь налетела на него, мы обменялись весьма нелестными комплиментами, и он мне пригрозил, что если еще раз меня заметит тут, то отправит куда следует… Придя домой, все еще разгоряченная перепалкой, я рассказала о происшедшем отцу, на что было замечено, что для прогулок я бы могла выбрать подальше закоулок и что мне следовало бы знать, кто там живет!.. А у Таты Ман иное летосчисление, она была неисправимая кошатница и счет времени вела по кошкам — она помнила только, что в тот год, когда там поселился Берия, заколотили все чердаки во Вспольном переулке и в округе и не разрешали жильцам сушить белье на чердаках и пользоваться чердаками. А кошка Таты не подчинялась распоряжению властей, она отыскивала лаз и забиралась на чердак, но выбраться оттуда не могла и оглашала переулок отчаянным кошачьим ором, и Тате приходилось звонить в районное отделение милиции и умолять отпереть чердак и вызволить ее кошку. И милиционер приходил, и отпирал чердак, и выпускал ее кошку, и снова запирал дверь на чердак. И уж, конечно, не из любви к животным он приходил…

Но жил ли Берия тогда уже во Вспольном?! Во всяком случае, мы с Мариной Ивановной проходили мимо без трепета и опасения то ли потому, что он там не жил, то ли потому, что мы этого не знали. Мы шли гуляючи, не торопясь и все же прибыли к дому Вильмонтов минут за пятнадцать до назначенного срока.