Канада - Ричард Форд

Если верить Чарли, беда — она же и причина, по которой мне следовало соблюдать осторожность и не разыгрывать идиота, — была в том, что Артур, услышав эту новость, помрачнел, обозлился и остервенился, а от мысли, что какие-то чужаки, знающие, кто он и что натворил, приедут сюда с намерением перетащить его через границу и поставить лицом к лицу со всеми его неудачами, в голове у него и вовсе помутилось. Его отец все еще жив. Будущее загублено. Обратившись к прошлому, он видит лишь совершенные им глупости. Психическое состояние Артура, сказал Чарли, и так-то оставляло желать лучшего. Способностью предъявлять себе обвинения он не обладал. В результате их предъявляла Артуру вся его жизнь. В его поведении произошли перемены, на которые мне следовало бы обратить внимание, но я не обратил.

Он провел здесь столько лет, продолжал Чарли, ожидая, что кто-то приедет и разоблачит его — исстрадавшегося от ожидания. Жизнь, проведенная в стоящем посреди пустыни, изнуряемом ветрами городке человеком отчужденным, одиноким, бессемейным; всей и компании-то у него было что Бокс, да Чарли, да Флоренс. Теперь еще я. Как он ее выдержал? — удивлялся я впоследствии. Кошмарный климат, нескончаемый календарь, безликие дни и все вокруг навсегда останется чужим. Невозможно, решил бы любой. Вот это и было тем, о чем «правильнее было бы спросить», — вопросом, которого Ремлингер не назвал, когда мы с ним сидели в кафе «Модерн». Просто сказал мне, что приспособился.

Но именно это и обратило Артура в того, кем он стал. В человека эксцентричного. Нетерпеливого. Подавленного. Отчасти помешанного. Ожесточенного разочарованиями. Застрявшего на одном этапе жизни и неспособного его завершить. (Завершить-то он мог бы, если б ему хватило смелости или воображения, чтобы уехать в места еще более чуждые и там спрятаться снова.) Чарли не без пренебрежения сказал: Артур все еще считает себя умным, наивным студентом, который никого убивать не собирался и страдает от того, что убил — по глупости и случайности, — но хочет, чтобы его избавили от наказания, потому что наказанием и без того уже стала вся его жизнь.

— Ты, — сказал Чарли. Мы успели миновать знак въезда в Форт-Ройал, в горстку приземистых зданий плюс «Леонард», в разросшуюся точку на карте прерий, и ехали по пыльной главной улице, с наступлением холодов опустевшей (пикапы больше не стояли у тротуаров, на зданиях почтовой конторы и банка пощелкивали под ветром флаги, закутанные горожане старались держаться поближе к стенам домов). — Ты смотри никому о нашем разговоре не проболтайся. Ни А-Эр. Ни Фло. Иначе я с тебя шкуру сдеру.

Он рассказал мне все это (повторил Чарли) в предостережение, чтобы я мог поставить себе необходимые пределы и «уберечься» от того, что произойдет, если «определенные события» приведут не к тому, к чему они, надо полагать, должны привести. Чарли явно думал об этих событиях, но описывать их не стал, а я так и вообразить не попытался.

О чем думал я, пока мы катили по Мэйн-стрит, так это о двух американцах, ехавших сюда из Детройта. Отец говорил, что в Детройте каждый может найти хорошо оплачиваемую работу и жить припеваючи. Этот город был плавильным котлом Америки. Средоточием ее могущества. Ее ризой пестрой.[25] Он притягивал к себе весь остальной мир. «Детройт производит, мир принимает». И так далее. Те двое ехали оттуда, чтобы узнать правду и встать на ее защиту. Я никогда не был в Детройте, но интересовался им, поскольку родился в Оскоде, то есть лишь немногим севернее него. Человек может представлять себе или воображать очень многое, не имея по его части никакого настоящего опыта.

Я спросил:

— А какое отношение имею к этому я?

К тому времени я уже посмелел и с потрясением справился. Мы подъехали к маленькой парадной двери «Леонарда», на которой черной краской было написано «вестибюль». Ветер бился в окна грузовичка. Я смотрел на странный, комковатый какой-то профиль Чарли, на еще сохранившую остатки румян щеку. Лицо карлика, но крупного и сильного.

— Повезет, так и не будешь иметь, — ответил он. Его большие мясистые губы напучились, словно для поцелуя, это означало, что он размышляет о чем-то. — Был бы ты поумнее, собрал бы все деньги, какие скопил, да сел на автобус. Сошел бы с него поближе к границе, проскользнул на ту сторону, и больше тебя никто в этих местах не увидел бы. Оставаясь здесь, ты обращаешься всего лишь в его опорную точку, в часть его стратегии. А что с тобой случится, на это ему наплевать. Он просто-напросто пытается доказать сам не знает что.

— Меня там поймают и отправят в сиротский приют, — сказал я.

— Мне бы в приюте лучше жилось, — отозвался Чарли. — Человек всегда думает, будто он знает, что на свете самое худшее. Но что такое самое-самое, не знает никогда.

Он считал, что мне жилось бы лучше, если бы я вернулся в Грейт-Фолс, явился в полицейский участок, признался, что я — пропавший Делл Парсонс, и позволил полицейским взяться за меня всерьез: запереть в комнате с решеткой на окне, чтобы я смотрел сквозь ее прутья на мерзлую землю и ничего, кроме восемнадцатилетия, не ждал. Мама думала, похоже, что это самое худшее и есть. И мне оно все еще представлялось именно таким. Ответа для Чарли у меня не нашлось. Как почти и всегда. Чарли знал только себя. Ну и я знал, что будет самым худшим для меня, — какая бы участь ни ожидала Артура Ремлингера. И что бы ни случилось со мной, как с опорной точкой, каковые два слова означали, по моим понятиям, что я понадоблюсь ему для осуществления какой-то его прихоти, а когда все закончится, он обо мне забудет.

Чарли не хотелось рассказывать мне что-либо еще. И слушать меня сверх необходимого тоже. Я вылез из его старого грузовичка на занесенную песком, ветреную улицу Форт-Ройала, захлопнул дверцу.

— Большинство неудачников — это люди, которые пытались добиться успеха своими силами, — сказал Чарли. — Не забывай об этом.

Я промолчал. И Чарли уехал, предоставив меня моему будущему.

21

Когда появились двое американцев — в послеполуденный час того самого дня, утром которого Чарли рассказал мне о Ремлингере, — я находился в маленьком вестибюле отеля. Настоящего вестибюля «Леонард» не имел, его заменяла квадратная темная комнатка, из которой уходила наверх центральная лестница; здесь стояла конторка, на ней — звонок и лампа, а за конторкой были вбиты в стену гвоздики, на которых висели ключи. Я только что съел ленч и направлялся к моему чулану, чтобы поспать. Утром я поднялся в четыре, а вечером мне предстояло разведывать гусиные становища. Чарли сказал, что американцы появятся скоро, мне хотелось увидеть их, посмотреть, что они собой представляют, и потому я решил заглядывать в вестибюль как можно чаще, однако не думал, что они могут как раз в этот день и приехать.

Миссис Гединс, которая занималась своими делами на кухне и услышала звонок, зарегистрировала их. Она почти не разговаривала с ними. Когда каждый из американцев назвался — Раймонд Джеппс, Луи Кросли, — миссис Гединс подняла на них взгляд от регистрационной книги и выражение ее влажных шведских глаз оказалось суровым и недоверчивым, говорившим, что американцы наверняка врут, однако ее никому провести не удастся.

У каждого из них было по кожаному чемодану. И поскольку мне временами случалось относить багаж охотников в их номера, получая за это четвертаки, я остановился в ожидании у стены вестибюля, под портретом королевы Елизаветы. Миссис Гединс сказала американцам, что ночевать им придется в «Оверфлоу-Хаусе» (моей лачуге), потому что в отеле свободных номеров нет. (Номера имелись.) Она договорится с Чарли, что тот отвезет их, когда они будут готовы. Так я получил первое подтверждение того, что рассказ Чарли был правдив: эти двое приехали из Штатов, имена их были заранее известны, их здесь ждали. Между тем я был наполовину уверен, что услышал от Чарли вранье — историю, которую он выдумал по каким-то собственным его фантастическим причинам лишь для того, чтобы припугнуть меня. Однако американцы назвались упомянутыми Чарли именами — Джеппс и Кросли. Они приехали из Штатов, из «Города моторов». Настроение у обоих было приподнятое, они не пытались выдать себя за кого-то другого. И похоже, им даже в голову не приходило, что кто-то в Форт-Ройале может знать о них, а то и знать, зачем они сюда приехали. Не исключено было, что даже миссис Гединс знала, кто они, а стало быть, знали и другие, только американцы об этом не догадывались.

— Мы едем на западное побережье Канады, — с улыбкой сообщил Джеппс, тот, что постарше, бывший полицейский. Краснолицый, он носил на круглой голове парик из лоснящихся черных волос, выглядевших нисколько не натуральными. Парик придавал его лицу глуповатое выражение. Человеком он был низкорослым, полнотелым, с брюшком, туго обтянутым брюками, и в коричневых больших, как у клоуна, полуботинках. Что они собираются делать на западном побережье Канады, он не сказал.