К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня не было экипажа, Брике должен был появиться в Мальмезоне только после полудня. Но я знала, что уже сегодня утром должна увидеть Александра, я знала это настолько твердо, что отсутствие кареты не могло остановить меня. Мальмезон — не край света, отсюда ходят какие-то дилижансы до Парижа… и я уеду в дилижансе, только бы первому консулу не пришло в голову меня остановить!
Конечно, это было нелепое опасение, потому что Бонапарт вряд ли думал обо мне в те минуты — долгожданная охота занимала все его мысли. Ну и отлично! Пусть его как можно сильнее увлечет суматоха отъезда в Бютар. Я молилась об этом, приближаясь к воротам.
Там, как я и предполагала, было уже довольно оживленно. Десятки приглашенных на охоту теснились у входа, волнуясь о том, как бы не опоздать и делясь друг с другом восторгами по поводу предстоящей встречи. Не начнется ли дождь? Удастся ли быть представленными генералу лично? Это было все, что их волновало; что касается гвардейцев охраны, то они были озабочены именно теми, кто прорывался в Мальмезон, и не обращали никакого внимания на тех, кто выходил.
Я оказалась за воротами абсолютно легко, мне не задали ни единого вопроса, и некоторое время я шла по улице без всяких мыслей, наслаждаясь свободой и странным ощущением собственного одиночества посреди сельских улочек: уже очень давно я нигде не бывала одна, без служанки или лакея, да еще пешком. Меня обуяло странное желание сорвать шляпку, распустить волосы, хорошенько тряхнуть локонами, подставляя их под весенний ветер… Так хотелось сделать это! Ощущение свободы и чудесного избавления тогда стало бы более полным. Я уже взялась за ленты шляпки, но потом остановилась. В конце концов, я еще не покинула эти места, а распущенные волосы сделали бы меня слишком приметной особой. Разумнее будет отложить этот поступок до лучших времен… до той минуты, когда мы с Александром, взявшись за руки, будем идти по бретонскому берегу!
Колокол на церкви в Рюэле пробил семь утра.
4
Было воскресенье. Городок еще не проснулся. Ставни на домах были еще закрыты, и тишину утра нарушали разве что всадники, прибывающие из Парижа в имение первого консула. Я некоторое время шла вдоль низких осыпающихся каменных оград, в тиски которых были зажаты узкие улочки, не слишком понимая, в правильном ли направлении двигаюсь. Мне нужно было к церкви, к главной площади, откуда, наверное, отправляются в Париж какие-то почтовые кареты. Церковь Рюэля я нашла довольно быстро, а рядом с ним — постоялый двор «У черной пчелы», но приметить остановку дилижансов мне не удавалось.
Зеленщица, громыхая тележкой, проезжала мимо и огорчила меня, сообщив, что дилижансов вовсе никаких нет.
— Какие дилижансы, душенька? Париж совсем близко. Каждый ездит туда, если имеет повозку и лошадь.
— А если не имеет?
— Да тут все имеют. Все ездят на рынок продавать молоко, муку, яйца. Старый Амбруаз, говорят, подвозит до Парижа тех, кто его просит. И берет недорого — полтора франка!
Она толкнула тележку и пошла дальше, обдав меня запахом свежего редиса и кореньев и не преминув уточнить, что Амбруаз живет у ручья, ниже старой мельницы, но болото там сейчас такое — по доскам ступать надо.
Я представила, какой у этого Амбруаза экипаж, и решительно направилась к постоялому двору. Там, должно быть, полно приезжих, которые дадут мне более дельный совет насчет того, как скорее добраться до столицы. Постучав молотком в ворота, я терпеливо дождалась, когда в окошке двери покажется физиономия привратника.
— Не скажете ли вы, сударь, как я могу…
Я осеклась на полуслове. Окошко в двери было небольшим, но сквозь него я увидела просторный двор, а посреди него — открытую коляску, ту самую, которую я не так давно, ну, может, месяц назад, видела на Елисейских полях возле ресторана Фраскати.
Это была коляска Клавьера! Он сам мне показывал ее. Только тогда она была запряжена чудесными лошадьми, «его парой», как он говорил, а сейчас… сейчас…
У меня вырвалось:
— Вот как, у вас гостит банкир Клавьер?
— Чего вам надо, мадемуазель? — забеспокоился толстый рябой парень за дверью. — С какой целью вы интересуетесь?
Я, не раздумывая, сунула в окошко серебряную монету:
— Я интересуюсь вашим гостем, приятель! Именно он мне нужен. Проводите меня к нему.
— Гражданин Клавьер изволит завтракать. И что-то я не припомню, чтоб он ждал гостей!
— Ждал, — уверила я его. — Ждал, не сомневайтесь.
Заметив, что привратник колеблется, я добавила уже тише:
— Видит Бог, вам не будет урона от того, что вы проведете меня к Клавьеру. Вас никто не обругает. В конце концов, если я пробуду у него меньше пяти минут, обещаю заплатить вам по франку за минуту, чтобы возместить вам неприятности… идет?
— Пусть будет по-вашему. — Он отступил в сторону, стал возиться с замками. Потом ухмыльнулся: — Ох и ловок же этот банкир! Без конца к нему девицы бегают. То одна черноглазая, то другая… и все из Мальмезона. Должно быть, до старости он не остепенится!
Я велела ему замолчать и поскорее поворачиваться. В сущности, обнаружить Клавьера в этом трактире не было для меня такой уж неожиданностью. С тех пор, как в Мальмезоне стал ночевать первый консул, дорога во дворец банкиру была заказана, однако кое-какие делишки с Жозефиной у него еще оставались, и они не прерывали общения. Наверняка сюда постоянно бегали ее служанки с записками, а может быть, и она забегала — тайком, под густой вуалью, пока ее супруг занимался делами государства.
Но, даже если пребывание Клавьера в «Черной пчеле» и не было чем-то из ряда вон выходящим, для меня оно стало поистине удачей. Мне не терпелось в Париж. Просто-таки какая-то дрожь пробирала от нетерпения, я буквально не могла стоять на месте от беспокойства. Если бы не Клавьер, мне пришлось бы бродить по этому местечку в поисках транспорта, это заняло бы несколько часов и привлекло бы внимание. Тем временем мое исчезновение из Мальмезона обнаружилось бы, и Бонапарт, чего доброго, пожелал бы меня задержать…
Законных способов у него для этого вроде бы не было, но кто знает, на что способен человек, добивающийся своего любой ценой? А тут — такое поражение! Ха, я прекрасно отдавала себе отчет, какой отчаянный
