Канал имени Москвы - Аноним

— Я понял, чего бы ни случилось, тебя нет. Но если совсем нештатная ситуация? Если произойдёт что-то по-настоящему важное?! Вдруг… удастся выследить твоего дружка Хардова?

«Они все что-то чувствуют, — подумал Шатун. — Вот и ходят вокруг да около. Но они все спят. Поэтому не видят сути. А Станция не спит».

— Моего дружка, — передразнил Шатун, однако с мягкой наставительностью в голосе, — моего брата Хардова уже не удастся выследить. Однако если произойдёт что-то важное, думаю, я об этом узнаю.

Он подмигнул Фоме и, взглянув, как сгущаются вечерние тени вокруг Станции, мысленно добавил: «Потому как, случись что по-настоящему важное, я узнаю об этом пораньше и получше вас. За тем и иду».

К тому же здесь, у шлюза № 4 через Деденёво и Турист проходила вторая, резервная линия застав. А её, так же как и основную, Икшинскую, обороняет сводный отряд полиции и гидов. Так что здесь особо не разгуляешься. Раньше надо было чесаться! И Новиков знает это — здесь его власть уже ограничена, сильно ограничена, вот старый истерик и развел столько суеты. И его можно понять: Хардов ускользнул у него из-под носа.

Сначала гидам удалось до самой последней минуты держать всё в секрете, а потом ещё, невзирая на тот факт, что весь канал от Дубны до этого самого места находится под полным контролем водной полиции, Хардов просто исчез. И то всё открылось благодаря чистой случайности — ещё большему истерику новиковскому отпрыску. Хотя, Шатун поморщился, тут он явно лукавит. «Малыш» оказался очень перспективным, и может статься, что у Шатуна будут на него кое-какие планы.

В этом бурлящем котле, который тот носит вместо головы, где вываривалась «малышепедия» — увлекательнейший, поразительный свод всевозможных комплексов и пороков, Шатун увидел нечто такое, что аж дух захватывает. Так что Новиков-младший может оказаться очень перспективным клиентом. К тому же Шатун убеждён, что в этом мире, для которого хорошие новости убывают с каждым мгновением, места для случайностей уже не осталось.

У Шатуна была мысль, куда мог исчезнуть Хардов.

— Как сказал один из английских королей, «птички улетели», — сообщил Шатун и с улыбкой добавил: — Ему потом отрубили голову.

— Что? — не понял Фома.

— Хардов не даст себя спровоцировать. И не даст себя взять на Длинном бьефе. Или в каком глухом углу. Я думаю, он появится в людном месте, и за ним не будет ничего. Ни одна новиковская ищейка не рискнёт к нему даже приблизиться. А потом он явится сюда, и всем придётся утереться.

— Но как? — Фома угрюмо посмотрел на него.

— А как он ускользнул из Дубны?

— Новиковские плотно пасли его на ярмарке, — быстро заговорил Фома. — Трофим лично… Ты же знаешь, мы-то искали в других местах.

— Это ещё один привет нам всем от Тихона, — весело вставил Шатун.

— Возможно. — Фома задумчиво покивал. — Но Хардов был в «Белом кролике». У всех перед глазами. А потом… думаю, ему удалось где-то залечь, отсидеться.

— Нигде он не отсиделся. Он ушёл в тот же день.

— Исключено! Все шлюзы…

— Точнее, в ту же ночь.

Недобрая усмешка скривила губы Фомы:

— Ты о чём говоришь?

— Знаю, что на канале стояли самые плохие дни. Этим он и воспользовался.

И лицо Неверующего Фомы побледнело. Не сильно, но достаточно, чтобы это можно было разглядеть даже в подступающем сумраке. Вот так с ними со всеми, с неверующими.

— Он сделал то, на что ни у тебя, ни у новиковских, — решил дожать Шатун, — не могло бы даже уложиться в голове. Он рискнул выйти на волну после заката и пройти мимо Второго, когда на канале стояли самые отвратительные дни.

Фома молчал. Шатун не стал его торопить. В общем-то, Фома совсем не был трусом, хотя парнишка себе на уме. Когда он заговорил, его голос показался несколько больным, будто Неверующий подхватил где-то лёгкую простуду:

— С чего ты взял?

— Потому что это был для него единственный выход.

И потому что я бы поступил так же.

Теперь Фома молчал дольше. Затем хрипло произнёс:

— Хардову придётся пройти Тёмные шлюзы…

— Понял наконец?

У Фомы забавно дёрнулась щека, он правда был смекалистым и, бросив быстрый взгляд на Станцию, спросил нечто нехарактерное для себя:

— Поэтому ты туда идёшь?

— Кто-то же должен за всеми подчищать, — просто сказал Шатун.

Фома нахмурился, глубокая складка на лбу, видимо, должна была отражать сложную умственную работу:

— Если ты всё знал наперёд…

— Не-а. Это я сейчас такой умник. Задним числом. Но я учусь.

Шатун повернулся и направился к Станции. И уже на ходу бросил Фоме:

— Если через два часа не вернусь, поставьте у входа канистру с питьевой водой.

Странно, но этот разговор его воодушевил. Мысли были ясными. Он чувствовал себя чистым. Каким и должен был предстать перед Станцией.

Хардову придётся пройти Тёмные шлюзы. На это вся надежда. Там власти нет ни у кого. В месте, накрытом туманом, где всегда стоят «плохие» дни, нет власти ни у полиции, ни у гидов. И соваться в эту маленькую, близкую, можно сказать, «домашнюю» версию Ада по собственной воле…

Шатун рассчитывал на помощь. Все его инстинкты, конечно, не помноженные на бабью интуицию, как у Раз-Два-Сникерс, но ничего, Шатун на них не жаловался, подсказывали ему, что пора. Что он готов. Всяким тлеющим искрам рано или поздно приходится выбирать: либо погаснуть, либо уж разгореться на полную катушку. С его искоркой всё было ясно с самого начала. И теперь Шатун готов. Такое всегда случается, если вы на правильном пути.

Правда, те же инстинкты, на которые Шатун не жаловался, сейчас тихонечко и глухо сигналили, что, может статься, обратного хода уже не будет. Но это ничего. Ему и не надо. То, на что Шатун… дерзнул, не предполагало обратный ход.

Шатун шёл к Станции, освещённой по периметру тусклым, словно размазанным электричеством, и вечерние тени играли на его лице. Он улыбался. Он знал, что произойдёт дальше. В какой-то момент бледное размазанное электричество исчезнет. Он пересечёт некую невидимую черту, и там, у границ Станции, всё станет другим. Когда подобное впервые произошло с Фомой, тот сумел убедить себя, что это просто внезапно вырубилось электричество. Просто совпадение, такое бывает, какая-то проблема с энергосбережением, или где-то перебит силовой кабель, или скачок напряжения… Ах ты мой забавный неверующий друг! Сейчас Шатун сделает ещё несколько шагов и скроется из глаз внешнего наблюдателя, например Фомы, хотя периметр для него по-прежнему останется освещён.

Так и произошло. Фома видел это. Не считая основанием для ревизии своего мировоззрения. Просто вот удаляющийся силуэт босса отчётливо различим в бледном электричестве. Миг — и он, приобретя причудливые очертания, растворился в сумеречной игре светотени. Щека у Фомы снова дёрнулась. Он отчаянно напрягал зрение, пытаясь разглядеть хоть что-то. Но тщетно — Шатун исчез. Тьма, исходящая от Станции, словно поглотила его.

4

Едва переступив порог Станции, Шатун убедился, что не ошибается, — на этот раз всё было по-другому.

И всё же по привычке окликнул:

— Парень Боб!

Ответа не последовало. Музыка не стала заполнять пространство. Хотя совершенно очевидно, что всё здесь не спало. В стенах Станции, в перекрытиях, в блестящих поверхностях работающих машин и даже в дверце туалета (особенно в дверце туалета!) словно притаилось множество невидимых глаз, наблюдающих за ним. Сам воздух сделался густым и одновременно необыкновенно прозрачным; всё было проникнуто каким-то нетерпением, даже испуганная балерина на крышке музыкальной шкатулки словно чувствовала, что сегодня ей не придётся станцевать привычный блюз.

— Послушай, один умный чувачок говаривал: каждому празднику готовят своё блюдо, — успокоил её Шатун. — Наш блюз никто не отберёт, мы ещё станцуем.

И усмехнулся, прислушиваясь. Его зрачки застыли, а лицо разгладилось. Музыка была. Там, за мерным гудением электронасосов, почти неуловима, словно за очень толстой стеной, где-то на грани слуха… Как будто ты пробудился после глубокого сна и всё ещё слышишь звуки, приснившиеся тебе. Бодрые торжественные марши. Или эти звонкие, полные радостного энтузиазма голоса — детские, женские, но и мужские тоже, — действительно доносились из-за стены с очень хорошей звукоизоляцией. Вот что напугало нашу балерину (Шатуну показалось, что краем глаза он уловил, как балерина театрально ухватилась за сердце, а потом укрыла лицо в ладонях, но, конечно, такого не могло быть) — чеканная маршевая торжественность. Всё же Шатун решил кое о чём ей сообщить, ещё одну цитатку:

— Как сказал один киношный злодей, это не добро и не зло. Это просто сила.

Шатун чуть склонил голову, прислушиваясь, затем, вроде как увещевая балерину, заговорил: