Прощай, Лубянка! - Олег Калугин

На Балатоне, где нас потчевал на своей даче собственноручно приготовленным гуляшом министр внутренних дел Венгрии А. Бенкеи, мы с начальником Управления информации Н. Леоновым, преемником умершего А. Смирнова, изъявили желание искупаться в озере. Стоял роскошный сентябрь, после изнурительных, в жару, заседаний прохладная озерная голубизна манила к себе с необыкновенной силой. Мы, откланявшись, уже готовы были исполнить свое намерение, как из-за стола вскочил Крючков и потребовал остановиться. Наши робкие возражения он воспринял как непослушание и тут же скомандовал посадить обоих в машину и направить в Будапешт. Под сочувственными взорами венгерских и советских гостей нас проводили до ворот виллы и оттуда увезли в столицу. Вечер был испорчен, и мы, не стесняясь водителя, кляли Крючкова на чем свет стоит.

Сохранилась в памяти прогулка по Дунаю в окрестностях Братиславы. На пограничном катере мы пронеслись с ветерком по реке, а потом высадились и прошли по тропинке вдоль проволочных заграждений, отделявших Чехословакию от Австрии. Лето стояло в разгаре. На противоположной стороне реки, на полуострове, всего в ста-полутораста метрах от пограничных сооружений, расположились на траве отдыхающие австрийские семьи. Резвились дети, взрослые распаковывали коробки с едой и напитками, разводили костер, кто-то запускал воздушного змея. Перед нами развернулась идиллическая картина покоя и благополучия.

На нашей стороне — сторожевые вышки, суровые лица чехословацких пограничников с карабинами в руках и ни души, кроме почетных советских гостей. Молча стояли мы и смотрели издали на эту картину нормальной достойной жизни, и, наверное, у каждого из нас тогда возникла одна и та же мысль: на свободе — они, а мы — в лагере, в концлагере. Крючков, тоже долго наблюдавший за другим берегом, задумчиво произнес: «Мм-да».

В Праге на прощальном ужине, устроенном начальником разведки М. Гладиком в знаменитой швейковской пивной «У Калиха», наступила разрядка после многочисленных протокольных встреч и деловых бесед. Мы самозабвенно поглощали бочковое пльзеньское пиво, заедая его ребрышками по-путимски. Довольный Гладик созерцал, как его советские коллеги аппетитно уплетали приносимые блюда. Тогда в нашем лагере еще было чем закусить.

Наконец, насытившись, мы откинулись в креслах и начали светский разговор. Гладик, поблескивая в полумраке стеклами очков и видя хорошее настроение гостей, полушутливо спросил Крючкова, как бы он коротко охарактеризовал сопровождающих его лиц. Крючков, почти не задумываясь, ответил: «Я их хвалить не буду. Скажу только, как они реагируют на критику. Леонов обещает тут же исправиться, Иванов молчит и дуется, Калугин огрызается». — «И кто же вас больше устраивает?» — продолжал Гладик. «Каждый по-своему хорош», — бросил лаконично Крючков и отхлебнул демонстративно пива, как бы давая понять, что продолжать разговор на эту тему не желает.

Но для меня эта тема только начинала получать развитие. Крючков все более подозрительно относился к моим встречам с руководством контрразведки. У нас же в то время полным ходом шли оперативные игры с ЦРУ и требовалась постоянная корректировка проводимых операций. На каком-то этапе Крючков и сам поощрял мою самостоятельность в общении с внешним миром. Он направил меня на заседание коллегии Министерства морского флота, где я выступил с сообщением от имени КГБ. По его поручению я сделал часовой доклад на всесоюзном совещании в ЦК КПСС, организованном отделом загранкадров и выездной комиссией. С аналогичным сообщением позже я выступил на ежегодной встрече послов и секретарей парторганизаций МИД СССР.

Что касается контрразведки, то я не скрывал своих симпатий ни к Григоренко и Боярову, ни к Ф. Бобкову и А. Бесчастнову, возглавлявшим в то время соответственно Пятое и Седьмое Управления КГБ. Не сложились у меня отношения лишь с начальником Третьего Управления Н. Душиным, пришельцем из админотдела ЦК, пренебрежительно и даже с издевкой оценивавшего информацию ПГУ о наличии в ГРУ Генштаба крупного американского шпиона. Впрочем, за это его недолюбливал и Крючков.

Примечательный случай произошел однажды при моем посещении зампреда В. Пирожкова, курировавшего тогда кадры КГБ. В доверительной беседе он пожаловался на отсутствие достаточных сведений о положении личного состава ПГУ и без обиняков предложил мне сигнализировать ему напрямую о всех заслуживающих внимания негативных происшествиях в разведке. Я уклонился от роли осведомителя, сказав, что такие вопросы следует согласовывать с Крючковым. Пирожков остался недоволен. Но некоторое время спустя Управление кадров КГБ получило заявление от сотрудника ПГУ, находившегося на курсах резидентов, который обвинял учившихся с ним коллег в морально-бытовом разложении и политической неблагонадежности.

В отсутствие Андропова, не уведомив о письме Крючкова, Пирожков назначил комиссию для проверки заявления. Началось форменное расследование состояния работы с кадрами в ПГУ. Этого Крючков стерпеть не мог. По его указанию собрали курс и информировали его о клеветническом заявлении, поступившем в Управление кадров. Будущие резиденты тут же осудили клеветника и рекомендовали проверить состояние его психики. Прошло немного времени, и Пирожкова переместили на другую работу в КГБ. Андропов, отвечавший за состояние дел в разведке, в том числе за кадры, не мог позволить кому бы то ни было вмешиваться в сферу его ответственности.

Между тем в разговорах со мной у Крючкова зазвучали жесткие нотки. Несколько раз он в завуалированной форме намекал на некие мои связи, которые мне вредят. Я спрашивал прямо, о ком идет речь, но почему-то все сводилось к сакраментальной фразе: «Ну, а как там наши контрразведчики поживают?» Как-то, вернувшись с совещания у Андропова, он доверительно сообщил, что при обсуждении кандидатуры представителя КГБ в Эфиопии Григоренко назвал меня, как самую подходящую кандидатуру, но он, Крючков, отстоял меня, да и Андропов посоветовал меня не трогать.

Сообщение Крючкова меня несколько встревожило. До этого Григоренко в беседе один на один предложил мне стать своим замом. Я поблагодарил его за честь и доверие, но сказал, что предпочитаю разведку, хотя, если будет указание Андропова, я, естественно, с удовольствием поработаю с Григоренко.

Одна мелкая стычка с М. Котовым, начальником Управления «Р» (бывшим резидентом в Финляндии и представителем КГБ в Чехословакии в 1968 г.), ведавшего долгосрочным планированием и анализом, добавила масла в огонь. В то время я усердно корпел над коллективной монографией о внешней контрразведке, которая несколько лет спустя, уже в 80-х годах, на конкурсе была признана лучшей научной работой в разведке. Но тогда Котов высказал на ученом совете ряд сомнений в изложенных мной в монографии тезисах. При этом он добавил, что я оперировал данными, явно полученными от подставы спецслужб противника. При всем уважении к возрасту Котова, а он был старше меня лет на 15, я не сдержался и бросил реплику, суть которой сводилась к тому, что с финляндским и чехословацким опытом Котову не стоило бы брать на себя ответственность давать оценки по вопросам, в которых он разбирается слабо. Буквально через час меня вызвал Крючков и отчитал за допущенную грубость по отношению к ветерану разведки.