Шопенгауэр как лекарство - Ирвин Ялом

Никогда еще с самого Гавра, после двух счастливых лет среди радушных Блеземиров, Артур не будет так безмятежно и радостно отзываться о семейной жизни.

Глава 40

Никогда ни один человек в конце своей жизни, если только он разумен и искренен, не пожелает еще раз пережить ее: гораздо охотнее изберет он полное небытие [157].

Один за другим группа собиралась на свое предпоследнее занятие. Каждый думал о своем: кто-то горевал о скором расставании, кто-то размышлял о том, что так и не успел сделать, кто-то внимательно всматривался в лицо Джулиуса, будто стараясь получше его запомнить, — и все без исключения с любопытством ожидали, что скажет Пэм в ответ на признание Филипа.

Однако Пэм разочаровала всех: не произнося ни слова, она извлекла из сумочки листок бумаги, аккуратно развернула его и прочитала вслух:

— «Плотник не придет ко мне и не скажет: «Выслушай мою лекцию о плотницком искусстве». Вместо этого он спросит, какой дом мне нужен, и построит его… Делай то же самое: ешь, как люди, пей, как люди,…женись, заводи детей, веселись, учись сносить обиды и ладить с людьми» [158]. — Затем, повернувшись к Филипу, она сказала: — Написано… догадайся кем? Филип пожал плечами.

— Твой Эпиктет. Вот почему я это принесла — я знаю, ты уважаешь его, ты приносил Джулиусу его притчу. Для чего я это прочитала? Хочу продолжить Тони и Стюарта — что ты никогда не жил по-настоящему. Ты просто пользуешься философией — ты выдергиваешь из нее, что тебе нужно, и…

Но тут вмешался Гилл:

— Ради бога, Пэм. Это наше предпоследнее занятие. Если ты собираешься снова натравливать нас на Филипа, то я лично против — у меня нет на это времени. Вспомни, что ты сама мне говорила: всегда говори то, что чувствуешь, — а я думаю, у тебя есть что сказать после слов Филипа.

— Нет, нет, пожалуйста, выслушайте меня, — взмолилась Пэм. — Я вовсе не пытаюсь натравливать вас на Филипа. Я хочу сказать о другом — мое железо немного остыло, и сейчас я хочу помочь Филипу. Мне кажется, он запутался,он хочет убежать от жизни и для этого передергивает философию: подходит Эпиктет — берет Эпиктета, а не подходит — забрасывает его куда подальше.

— Мне кажется, Пэм права, — отозвалась Ребекка. — Недавно я купила брошюрку — называется «Мудрость Шопенгауэра», и вечерами ее просматривала. Так вот, скажу я вам, там такая каша. Есть, конечно, поразительные вещи, но есть — просто кошмар. Вот вчера я открыла одно место — хоть стой, хоть падай. Только послушайте, что он пишет. Пройдитесь, говорит, по кладбищу, постучите по надгробиям, спросите духов, живущих под ними, хотели бы они начать жизнь сначала, — и они все как один откажутся. — Ребекка повернулась к Филипу. — И ты в это веришь? — Не дожидаясь ответа, она продолжила: — Лично я нет. Пусть за меня не говорит. Ерунда какая-то. Предлагаю голосование, кто за?

— Лично я бы не отказался родиться заново. Жизнь, конечно, скверная штука, но бывает и в кайф, — ответил Тони.

Послышались одобрительные возгласы.

— А я бы задумался — и вот по какой причине, — сказал Джулиус. — Тогда бы мне снова пришлось пережить смерть Мириам. Хотя нет, я все равно бы согласился. По-моему, гораздо лучше быть живым.

Очередь дошла до Филипа.

— Вынужден вас огорчить, — сказал он, — но я согласен с Шопенгауэром. Жизнь от начала до конца — страдание, и было бы лучше, если бы жизни — жизни как таковой — вообще не было.

— Лучше длякого?- спросила Пэм. — Для Шопенгауэра? Большинство в этой комнате против.

— Шопенгауэр был не одинок в своем мнении. А миллионы буддистов? Первая из четырех заповедей Будды говорит о том, что жизнь есть страдание.

— Ты это серьезно, Филип? Да что с тобой такое? Когда-то в университете ты читал блестящие лекции о методах философской аргументации. Какой тип аргументации это был? Истина путем объявления? Или путем обращения к авторитету? Но ведь это религиозный подход, а вы с Шопенгауэром, если не ошибаюсь, убежденные атеисты. Тебе когда-нибудь приходило в голову, что Шопенгауэр страдал хронической депрессией, а Будда жил в те времена, когда абсолютное большинство людей страдало от чумы и голода, так что, естественно, жизнь казалась им сплошным и бесконечным страданием? Тебе не приходило в голову…

— А какой тип философской аргументации используешь ты? — парировал Филип. — Даже безграмотный первокурсник знает разницу между генезисом и достоверностью.

— Стоп-стоп-стоп, — вмешался Джулиус. — Давайте прервемся на минутку и посмотрим, что здесь происходит. — Он обвел глазами группу. — Какие ощущения?

— Класс! — ответил Тони. — Как кошка с собакой. Только без когтей.

— Пусть лучше так, чем шипят, как змеи, — добавил Гилл.

— Да уж, — согласилась Бонни. — Искры, конечно, летят, но не жгутся.

— Кроме двух последних минут, — пробормотал Стюарт.

— Стюарт, — сказал Джулиус, — помнишь, на своем первом занятии ты сказал, что твоя жена ворчит на тебя за то, что ты говоришь телеграммами?

— Да, неужели трудно сказать лишнее слово? — сказала Бонни.

— Хорошо. Я, наверное, буксую, потому что… ну, вы сами знаете… это наше предпоследнее занятие. Что сказать? — я не расстроен, просто мне, как обычно, нужно обдумать свои чувства. Я знаю одно, Джулиус: мне нравится, как ты заботишься обо мне, все время спрашиваешь меня, вспоминаешь обо мне. Ну как — так пойдет?

— Неплохо. Я и впредь буду поступать точно так же. Но ты сказал, что в разговоре Пэм и Филипа тебя устраивало все, кроме двух последних минут, — что именно случилось в эти минуты?

— Вначале все шло нормально — было похоже на домашнюю перепалку, но последняя фраза Филипа — она мне резанула ухо. Когда он сказал: «даже безграмотный первокурсник» — это было не очень, Филип. Довольно унизительно. Если бы ты мне сказал такое, я бы точно обиделся. И мне было не по себе — понятия не имею, что такое философская аргументация.

— Я согласна со Стюартом, — откликнулась Ребекка. — Филип, о чем ты думал? Ты хотел обидеть Пэм?

— Обидеть? Нет, совсем нет. Меньше всего я хотел ее обидеть, — ответил Филип. — Я почувствовал… э-э-э… мне стало так легко…или свободно- не подберу слова, — когда она сказала, что железо чуть-чуть остыло. Так, что еще?… Еще я понял, что она принесла Эпиктета, чтобы поймать меня на слове и загнать в угол, — это очевидно. Но я помнил также, что Джулиус сказал мне, когда я принес ему притчу, — что он благодарен мне за заботу и желание помочь, которые за этим стоят.

— Так, — произнес Тони, — приготовьтесь, сейчас я буду работать Джулиусом. Филип, вот что я услышал в этом: ты имел в виду одно, а сказал совсем другое.

Филип недоуменно взглянул на него.

— Ты же сам сказал, — пояснил Тони, — что меньше всего хотел обидеть Пэм. А сделал как раз наоборот, разве не так?

Филип нехотя кивнул в знак согласия.

— Значит, — торжествующе, как следователь на перекрестном допросе, заключил Тони, — ты должен привести свои желания и свои поступки к одному знаменателю, сделать их конгруэнтными- я правильно сказал? — Тони взглянул на Джулиуса, который в ответ лишь одобрительно кивнул. — И именно поэтому тебе нужна психотерапия, поскольку конгруэнтность — это главная ее задача.

— Блестящая аргументация, — ответил Филип. — У меня даже нет контраргументов. Ты абсолютно прав, Тони, — именно поэтому мне нужна психотерапия.

— Что?… — не веря своим ушам, воскликнул Тони. Он перевел взгляд на Джулиуса, который в ответ взглянул на него с видом «Ай да Тони! Ай да молодец!»

— Держите меня, я сейчас упаду, — сказала Ребекка и притворно откинулась на спинку кресла.

— И я тоже, — в один голос сказали Бонни и Гилл и тоже свалились в креслах.

Филип обвел глазами группу, лежащую в притворном обмороке, и в первый раз за все время его лицо осветилось довольной улыбкой.

Вскоре, однако, он вернул всех в рабочее настроение:

— Когда вы голосовали по просьбе Ребекки, я понял, что никто из вас не верит в мой подход. Но вы забываете об одном — что много лет я страдал от серьезной проблемы, которую не смог вылечить даже Джулиус и с которой я справился только с помощью Шопенгауэра.

Тут Джулиус поспешил к нему на подмогу:

— Должен признать, ты действительно проделал большую работу. Многие психотерапевты до сегодняшнего дня убеждены, что серьезные сексуальные проблемы невозможно преодолеть без посторонней помощи. Современные методы лечения — очень длительный путь, по сути, долгие годы. Это серьезная программа психокоррекции, индивидуальные и групповые занятия несколько раз в неделю, так называемый принцип двенадцати шагов. Но в то время таких программ еще не было, и, если честно, я сомневаюсь, чтобы они бы тебе помогли. Так что хочу официально признать: то, что ты сделал, — это самый настоящий подвиг. Методы, с помощью которых ты сдерживал свои почти неконтролируемые реакции, действительно сработали — и лучше, чем все, что я мог тебе предложить, — хотя, видит бог, я и выкладывался по полной программе.