Шопенгауэр как лекарство - Ирвин Ялом

— Получается, — сказал Джулиус, — что ты однобоко подходил к вопросу. И вот тебе еще один пример. Ты много раз цитировал философов, их взгляды на смерть и одиночество, но ничего не сказал о том, что те же самые философы — сейчас я имею в виду древних греков — говорили про радости philia,дружбы. Один мой учитель как-то повторил слова Эпикура, который сказал, что дружба — одна из главных составляющих человеческого счастья и что есть в одиночку, без близкого друга, значит уподобляться дикому льву или волку. А Аристотель считал, что друзья пробуждают в нас самое лучшее, самое высокое — кстати, точно так же должен действовать и идеальный психотерапевт. Как ты, Филип? — спросил Джулиус. — Мы не слишком на тебя навалились?

— Могу возразить, что ни один из великих философов никогда не был женат. Исключением был Монтень, но и тот был настолько равнодушен к семье, что даже не помнил точно, сколько у него детей. Но какой смысл говорить об этом, если у нас осталось только одно занятие? Трудно говорить, когда никто не верит — ни в тебя, ни в твои планы, ни в твои теории.

— Если ты имеешь в виду меня, то это не так. Ты способен на многое — и уже многое сделал для группы. Правильно я говорю? — Джулиус обвел глазами присутствующих. Все дружно и энергично закивали, а Джулиус добавил: — Но если ты хочешь стать консультантом, ты обязан научиться общению. Хочу тебе напомнить, что у большинства, если не у всех твоих клиентов, будут проблемы с общением, и если ты хочешь стать терапевтом, ты должен разбираться в этих вопросах — иного пути нет. Взгляни на тех, кто сидит в этой комнате: каждый пришел сюда из-за проблем в общении. Пэм не могла разобраться со своими мужчинами. Ребекка страдала от того, что ее внешность мешает ей общаться с людьми. Тони вечно скандалил с Лиззи и дрался с каждым прохожим. И так далее. — Джулиус замялся, но решил закончить список: — Гилл пришел из-за семейных проблем. Стюарт — потому что жена грозила его бросить. Бонни — от своего одиночества и проблем с дочерью и бывшим мужем. Как видишь, от этого никуда не деться. Вот почему я настаивал, чтобы ты пришел в мою группу.

— Тогда у меня никаких шансов. Мне нечем похвастаться: мои отношения на нулях — ни семьи, ни друзей, ни любовниц. Больше всего я дорожу своим одиночеством — никто даже не знает, до какой степени я одинок.

— Пару раз я приглашал тебя перекусить, — сказал Тони, — но ты всегда отказывался. Я думал, у тебя другие планы.

— Вот уже двенадцать лет я ем один — может, паpa бутербродов с кем-нибудь иногда… Ты прав, Джулиус, Эпикур сказал бы, что я уподобился дикому волку. Как-то раз после занятий мне стало очень плохо, и тогда я подумал, что в моем хрустальном замке царит вечный холод: в группе — тепло, в этой комнате тепло, а в моем доме арктический холод. Что же касается любви, то это не для меня.

— А женщины — сотни женщин, — про которых ты рассказывал? — возразил Тони. — Неужели не было ни капли любви? Не поверю, чтобы в тебя никто не влюблялся.

— Это было давно. Если кто-нибудь и влюблялся в меня, я делал все, чтобы не встречаться с ними больше. И даже если кто-то из них любил, то любил не меня — не настоящего меня, — а только мои действия, мою технику.

— Так кто же настоящий ты? — спросил Джулиус. Голос Филипа вдруг зазвучал с необыкновенной серьезностью:

— Помнишь, кто я был, когда мы встретились? Терминатор. Химик, уничтожавший вредных насекомых. Лишавший их способности размножаться с помощью их собственных гормонов. Ну как? Разве не смешно? Киллер с гормонным оружием.

— Так кто же настоящий ты? — повторил Джулиус.

Филип посмотрел ему прямо в глаза:

— Чудовище. Хищник. Одиночка. Истребитель насекомых. — Его глаза наполнились слезами. — Ослепленный злобой. Неприкасаемый. Никто и никогда не любил меня. Никто не мог меня полюбить.

В этот момент Пэм вскочила и бросилась к Филипу. Она быстро сделала знак Тони поменяться с ней местами, села рядом с Филипом, взяла его за руку и тихо сказала:

— Я могла полюбить тебя, Филип. Ты был самым красивым, самым очаровательным мужчиной в моей жизни. Я несколько месяцев звонила и писала тебе после того, как ты сказал, что между нами все кончено. Я могла бы полюбить тебя, но ты втоптал…

— Тс-с-с. — Джулиус, протянув руку, коснулся плеча Пэм, делая ей знак замолчать. — Нет, Пэм, не то. Вернись к тому, что ты сказала. Скажи это снова.

— Я могла бы полюбить тебя.

— И ты был самым… — подсказал Джулиус.

— И ты был самым красивым мужчиной в моей жизни.

— Еще раз, — прошептал Джулиус.

Все еще держа Филипа за руку и глядя ему прямо в глаза, из которых ручьями лились слезы, Пэм повторила:

— Я могла бы полюбить тебя, Филип. Ты был самым красивым мужчиной…

При этих словах Филип вскочил и, закрыв лицо руками, выбежал из комнаты.

Тони немедленно подскочил к двери:

— Мой выход.

Но Джулиус встал и подал Тони знак вернуться на место:

— Нет, Тони, на этот раз мой.

Он вышел из комнаты. Филип стоял в конце коридора, отвернувшись лицом к стене, и, подложив руку под голову, рыдал. Джулиус подошел к нему и обнял его за плечи:

— Это хорошо, что ты выпустил все это наружу. А теперь нам нужно вернуться.

Филип, судорожно вздыхая, решительно затряс головои и принялся всхлипывать еще громче.

— Ты должен вернуться, мой мальчик. Ради этого ты сюда пришел — ради этого самого момента, и ты не должен от него отказываться. Ты хорошо поработал сегодня — именно так, как и должен был, чтобы стать терапевтом. До конца занятий осталось несколько минут. Просто пойди и посиди вместе с нами — я прослежу, чтобы все было в порядке.

Филип протянул руку и быстро, всего на мгновение, задержал свою ладонь на руке Джулиуса, затем выпрямился и вернулся с Джулиусом в комнату. Когда Филип уселся на место, Пэм дружески погладила его по руке, а Гилл, сидевший с другой стороны, обнял за плечи.

— Как ты,Джулиус? — спросила Бонни. — Выглядишь усталым.

— Нет-нет, я чувствую себя превосходно. Мне так хорошо, я просто восхищаюсь вами, друзья мои, — и рад, что в этом есть и моя заслуга. Если честно, я еле держусь на ногах, но порох у меня еще найдется, так что на наше последнее занятие меня хватит.

— Джулиус, — сказала Бонни, — ты не против, если в следующий раз я принесу прощальный торт?

— Конечно, нет, любой морковный торт приветствуется.

Но их последней встрече так и не суждено было состояться. На следующий день Джулиуса одолела нестерпимая головная боль, несколько часов спустя он вошел в кому и через три дня умер. Неделю спустя в условленный час группа в молчаний собралась в кафе вокруг прощального морковного торта.

Глава 41. Смерть приходит за Артуром Шопенгауэром

То, что в скором времени мое тело станут точить черви, я могу вынести; но то, что профессора то же самое проделают с моей философией, — приводит меня в содрогание [160].

Он встретит смерть с той же бесстрашной ясностью, которая сопровождала его всю жизнь. Он ни разу не дрогнет перед ней, ни разу не попытается укрыться под спасительным пологом религий, до последней минуты сохраняя холодное мужество рассудка. С помощью разума, скажет он, мы впервые открываем для себя смерть: мы видим смерть других и по аналогии начинаем понимать, что смерть когда-то придет и за нами. С помощью разума мы однажды приходим к заключению, что смерть есть прекращение сознания и необратимое уничтожение человеческой личности.

Есть два способа противостоять смерти, скажет он: путь разума и путь иллюзий, религий с их верой в бессмертную душу и уютную загробную жизнь. Так сам факт смерти и страх перед ней толкают человека к глубоким размышлениям, открывая путь как к философии, так и к религии.

Всю жизнь он будет бороться с вездесущей смертью. Уже в первой книге, которую он напишет, когда ему не будет и тридцати, он скажет: «Жизнь нашего тела — это лишь хронически задерживаемое умирание, все новая и новая отсрочка смерти… Каждое дыхание отражает беспрерывно нападающую смерть, с которой мы таким образом ежесекундно боремся» [161].

Но как он представлял себе смерть? В его трудах она является в самых разных обличьях: то мы, как ягнята, резвимся на лугу, не подозревая о том, что глаза мясника-смерти неотступно следуют за нами, выбирая очередную жертву, чтобы отвести ее на бойню; то, как маленькие дети в театре, нетерпеливо дожидаемся начала представления, пребывая в блаженном неведении о том, что ожидает нас в следующую минуту; то — моряки, старательно проводящие свои суденышки между опасными отмелями и кипящими пропастями, чтобы, в конце концов, разбиться о суровые и мрачные утесы.