Шопенгауэр как лекарство - Ирвин Ялом

— Должен признать, ты действительно проделал большую работу. Многие психотерапевты до сегодняшнего дня убеждены, что серьезные сексуальные проблемы невозможно преодолеть без посторонней помощи. Современные методы лечения — очень длительный путь, по сути, долгие годы. Это серьезная программа психокоррекции, индивидуальные и групповые занятия несколько раз в неделю, так называемый принцип двенадцати шагов. Но в то время таких программ еще не было, и, если честно, я сомневаюсь, чтобы они бы тебе помогли. Так что хочу официально признать: то, что ты сделал, — это самый настоящий подвиг. Методы, с помощью которых ты сдерживал свои почти неконтролируемые реакции, действительно сработали — и лучше, чем все, что я мог тебе предложить, — хотя, видит бог, я и выкладывался по полной программе.

— Я никогда и не думал иначе, — откликнулся Филип.

— Но вот вопрос, Филип, — тебе не кажется, что твои приемы с некоторых пор начали попахивать гериатрией?

— Гери — чем? — переспросил Тони.

— Гериатрией, — шепнул Филип, сидевший рядом с Тони, — géron по гречески «старик» плюс iatreia — «лечение», иными словами, болезнистарческоговоз-раста.

Тони благодарно кивнул.

— На днях, — продолжал Джулиус, — когда я думал, как лучше тебе об этом сказать, мне пришло в голову такое сравнение: представь себе город, рядом течет река. Чтобы спастись от наводнений, жители выстроили высокую стену. Прошли века, река давно высохла, но жители по-прежнему сохраняют свою стену и как ни в чем не бывало продолжают ее укреплять.

— Ты хочешь сказать, — вмешался Тони, — продолжают биться над проблемой, которой давно уже нет? Это все равно что носить повязку на здоровой руке, когда рана уже зажила?

— Именно, — ответил Джулиус. — Может быть, твой пример с повязкой даже лучше — именно это я и имел в виду.

— Не думаю, — обратился Филип к обоим, Тони и Джулиусу, — что моя рана зажила или что защитная стена больше не нужна. Чтобы доказать это, достаточно взглянуть на то, как неловко я веду себя в группе.

— Это не самый удачный пример, — возразил ему Джулиус. — У тебя было слишком мало опыта общения с людьми, ты не привык прямо выражать свои чувства, иметь дело с ответными реакциями, вести себя откровенно. Все это непривычно для тебя — ты годами жил в одиночку, а я взял и бросил тебя в самую гущу — в активную, энергичную группу. Естественно,ты почувствовал себя не в своей тарелке. Но я говорю не об этом, я говорю об очевидных вещах — о твоем навязчивом состоянии. Оно исчезло. Ты стал старше, многое пережил, может быть, даже вступил на твердую почву гонадного спокойствия — добро пожаловать. Здесь отличное место, прекрасный теплый климат. Я лично великолепно чувствую себя здесь вот уже много лет.

— Знаешь, что я тебе скажу? — добавил Тони. — Шопенгауэр, конечно, вылечил тебя, но теперь тебе нужно вылечиться от Шопенгауэра.

Филип открыл было рот, чтобы ответить, но подумал и снова закрыл.

— И еще одно, — добавил Джулиус. — Когда ты думаешь о том, как тяжело тебе в группе, не забывай — ты пережил тяжелое потрясение, столкнувшись лицом к лицу с человеком из своего прошлого.

— Что-то я не слышала, чтобы Филип когда-нибудь говорил про тяжелое потрясение, — заметила Пэм.

Повернувшись к ней, Филип быстро ответил:

— Если бы я знал тогдато, что знаю сейчасо страданиях, которые ты испытала за все эти годы, я бы никогданесделалтого,чтосделал.Я же говорю, тебе не повезло перейти мне дорогу. Человек, которым я был тогда, не думал о последствиях. Автопилот — тот человек был на автопилоте.

Пэм кивнула и взглянула ему в глаза. Филип на долю секунды задержал взгляд и снова повернулся к Джулиусу:

— Я понял твою мысль про трудности общения в группе, но это лишь часть дела — и именно здесь наши взгляды расходятся. Я согласен, что в отношениях между людьми существуют свои трудности. Возможно, в них есть и радости. Я допускаю это, хотя сам никогда не испытывал ничего подобного. И тем не менее я убежден, что на данном этапе жизнь есть трагедия и страдание. Позвольте мне процитировать Шопенгауэра — это всего пару минут. — Не дожидаясь ответа, Филип выпрямился в кресле и произнес:

Прежде всего, никто не счастлив, но в течение всей своей жизни стремится к мнимому счастью, которого редко достигает, если же и достигает, то только для того, чтобы разочароваться в нем; обычно же каждый возвращается в конце концов в гавань претерпевшим кораблекрушение и без мачт. А раз так, то не имеет значения, был ли он счастлив или несчастлив; ибо его жизнь никогда не была ничем иным, кроме краткого мига настоящего, который вечно исчезает; вот он есть — и вот его уже нет.

После продолжительной паузы Ребекка сказала:

— Аж мурашки по коже.

— Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду… — сказала Бонни.

— Вы, конечно, скажете, что я зануда, — сказала

Пэм, обращаясь ко всей группе, — но, прошу вас, не поддавайтесь на риторику. Эта цитата не добавляет ничего существенного к тому, что Филип сказал раньше, — он просто сделал это красноречивее. Шопенгауэр умел излагать свои мысли и делал это лучше любого другого философа. За исключением Ницше, конечно, — никто не писал лучше Ницше.

— Я хочу, тебе возразить, Филип, — сказал Джулиус. — Мы не так уж расходимся с тобой, как ты думаешь. Я вовсе не возражаю против трагедии человеческой жизни. Мы с тобой расходимся там, где дело доходит до вопроса — что с этим делать? Как быть? Как примириться со смертью? Как жить, зная, что ты всего лишь биологическая единица, без всякой цели брошенная посреди равнодушной Вселенной? Как ты знаешь, — продолжал Джулиус, — я больше многих психотерапевтов интересуюсь философией — я, конечно, не эксперт в этом деле, но все же мне прекрасно известно, что существовало немало других ярких мыслителей, которые, отталкиваясь от тех же малоприятных фактов нашей жизни, тем не менее приходили к прямо противоположным выводам. В особенности я имею в виду Камю, Сартра и Ницше — все они призывали занимать активную позицию в жизни, а не тонуть в пессимизме и не уходить от реальности. Лучше всего я, конечно, знаком с Ницше. Когда я только узнал про свою болезнь и мне было очень плохо, я однажды открыл «Так говорил Заратустра» — и мне сразу стало легче, я встал на ноги. Особенно сильным мне показалось место, где Заратустра говорит, что мы должны жить так, чтобы хотелось проживать свою жизнь снова и снова — до бесконечности.

— Как это помогло тебе? — спросил Филип.

— Я взглянул на свою жизнь и понял, что прожил ее правильно: внутри мне не за что было корить себя. Хотя, конечно, я пострадал от внешней стороны жизни — она отняла у меня жену. И тогда я понял, как проживу оставшиеся дни: я понял, что должен вести себя так же, как раньше, — делать то, что всегда доставляло мне удовольствие и наполняло смыслом мою жизнь.

— Я не знала про этот эпизод с Ницше, — сказала Пэм. — Я очень хорошо понимаю тебя: Заратустра, конечно, пафосный персонаж, но я тоже его люблю. Знаешь, какое место мне больше всего нравится? Когда он говорит: «Так это была — жизнь? Ну что ж. Еще раз!» [159] Мне нравятся люди, которые воспринимают жизнь как есть. Не люблю тех, кто бежит от нее, — сейчас я подумала про Виджая. Знаешь, хорошо было бы поместить такое объявление в газете: на одной половине цитата из Ницше, а на другой — Шопенгауэр со своими надгробиями, и попросить людей выбрать, что им больше нравится. Это было бы любопытное голосование. И еще кое-что. — Пэм повернулась к Филипу. — Ты, конечно, догадываешься, что после того занятия я много о тебе думала. Я сейчас читаю лекции про разных знаменитостей и на прошлой неделе натолкнулась на одну любопытную фразу Эрика Эриксона, биографа Мартина Лютера. Он пишет: «Лютер возвел свой собственный невроз в болезнь всего человечества и затем попытался решить за весь мир то, что не сумел решить за себя». Мне кажется, Шопенгауэр — как Лютер; тоже поддался этому заблуждению, а ты последовал его примеру.

— Возможно, — примирительно ответил Филип. — Невроз — это болезнь общества, и нам следует завести две психотерапии — как и две философии — для разных типов людей: одну для тех, кто больше всего ценит общение, а другую для тех, кто предпочитает жизнь духовную. Достаточно взглянуть на то, сколько людей сегодня посещает буддистские центры.

— Я давно хотела тебе сказать, Филип, — неожиданно вмешалась Бонни. — Мне кажется, ты не совсем верно понимаешь буддизм. Я была в буддистских центрах, и там все внимание обращалось на мир — на любовь, доброту, единение с другими людьми — а не на одиночество. Хороший буддист может быть очень активным в жизни — даже в политике, если он действует из любви к людям.