Крейсерова соната - Александр Проханов

Следом докладывал остальной блок «слабовиков». Директор Федеральной службы бестолковости, ФСБ, тихо улыбаясь и недоговаривая, сообщил, что старанием служб обнаружена исчезнувшая армия Саддама Хусейна. Танки находятся в Сирии и под видом такси, перекрашенные в желтый цвет с клеточками, перевозят пассажиров в Дамаске. Сам же Саддам Хусейн, по всей видимости, выдает себя за одного из участников телепрограммы «Городок», скорее всего, высокого и дурковатого, что проверяется методами космической разведки.

Глава Министерства Внутренних Делишек носил прозвище Крыша, ибо постоянно повторял на коллегии министерства: «Крышата спасет мир». Он показал Президенту тщательно выведенные графики, из которых следовало, что если численный состав МВД увеличить вдвое, то и преступность возрастет вдвое, а если вовсе ликвидировать МВД, то и преступность скатится до нуля. Графики были выведены теоретически, с использованием тензорного анализа, но поразительным образом совпадали с эмпирическими данными, что изрядно забавляло Министра; сухощавый и белесый, как старая береза в лишайниках, он устал от беззакония, от заказных убийств депутатов и просился в публичную политику.

Доклад «слабовиков» внезапным и не совсем обычным образом прервала дама, Министр социальной беззащитности, нежности и любви. Безупречно одетая, в малиновом платье от Диора, украшенная бриллиантами, с пучком фиалок в искусственных волосах, с огромной изумрудной брошью, изображавшей фаллос Голиафа, она поднялась, чуть отошла и стала раздеваться: совлекла верхние одежды; отколупнула от могучих грудей металлический бюстгальтер, отчего груди пролились на живот как желтое, вываленное из самосвала тесто; устало расстегнула корсет, освобождая огромный синеватый живот с мертвым дуплом пупка; стянула бикини, переступая толстыми и венозными, как два баобаба, ногами, открывая могучие влажные заросли, в которых цвели дикие орхидеи и гнездилось множество ласточек-береговушек. Прислужницы быстро убрали сброшенную и слегка дымящуюся одежду, принесли свежее облачение из драгоценного французского шелка, с черными жемчугами и голубыми сапфирами, усыпавшими фаллос Давида. Все, что минуту назад в ней растекалось, вновь было собрано, упаковано, помещено в компактные удобные оболочки, превращавшие даму в образец красоты и моды.

Кабинет министров, затаив дыхание, наблюдал обряд переодевания. В чьем-то переполненном желудке голос Крокодилова с придыханием произнес: «Неужели такое возможно?» И лишь когда дама вернулась на место, слово взял Министр катастроф, паводков и песен в стиле кантри. Избегающий пустословия, привыкший к конкретике, умеющий убеждать не столько логикой, сколько фактом, он шумно шмякнул на стол поношенный туристический рюкзак, стал извлекать из него и показывать Президенту все, что удалось сберечь для народного хозяйства в череде захлестнувших страну катастроф. Здесь были кусок обгорелой фермы моста через Амур, вполне сохранившийся обломок турбины от упавшего накануне самолета, обрезок трубопровода с различимой надписью «Маннесман», лишь слегка помятый взрывом газа, хрупкая берцовая косточка глухонемого ребенка, извлеченная из огня героическим пожарным. Желая приблизить свое повествование к реальным условиям, он показал бутылку с водой, зачерпнутой во время паводка в Якутии, потряс над столом заклеенным целлофановым пакетиком, где витал завиток дыма, пойманный среди горевшей тайги, в жестяной коробочке от монпансье хранилась грязь селевого потока, сошедшего в Осетии, а в кожаном чехольчике – ссохшийся от голода желудок иракского мальчика. Доклад был выслушан с пониманием. Министру было обещано лидерство в крупнейшей проправительственной партии, созданной из бывших коммунистов на бесчеловечной основе.

Напряжение, возникшее вначале от нервного появления Президента, мало-помалу сменилось непринужденной дружеской атмосферой, какая обычно царила на заседаниях Правительства.

Министр по безработице и невыплате зарплат бюджетникам заявил:

– Господа, мне кажется, мы пренебрегаем нашими резервами. Вместо того чтобы устанавливать льготы инвалидам Чернобыля, можно добывать из них обедненный уран и затем, продавая Америке, изыскивать деньги на лечение спасателей. Американцы же, изготавливая из обедненного урана сердечники для снарядов, будут знать, кому они в конечном счете обязаны победами над арабами.

Министр экономики и дефолта пускал бумажных журавликов, метя в переносицу Министра внешних и сексуальных сношений. Морщинки последнего образовывали свастику, которую тот тщательно гримировал под звезду Давида.

Один из журавликов ткнулся в переносицу, что заставило носителя свастики раздраженно воскликнуть:

– Чего вы достигаете, пуская по ветру своих бумажных дракончиков?

– Узнаю розу ветров, – был ответ.

Министр неполного образования не мог отмолчаться и произнес: «Многие знания умножают скорбь», – при этом достал из коробка заранее припасенного клопика и незаметно посадил за ворот Министру путей разобщения.

Министр бескультурья и матерщины заметил проделку соседа, но не выдал его, а только буркнул: «Ебенать». При этом достал из кармана обрывок гравюры Дюрера, скомкал и бросил в корзину для бумаг, которую тотчас же унес его помощник. Так, по частям, уходила на запад Бременская коллекция.

Министр финансов и романсов попытался рассказать, как ему, переодетому в стриптиз-жокея, удалось отсрочить выплату долгов «Парижскому ночному клубу».

Но его уже мало кто слушал. Бог весть откуда появилась недоеденная селедка, и ее обладатели начали ссориться, раздирая рыбу на части. Вновь заметались под столом похожие на колобков карлики – закатывались на колени к министрам, удобно устраивались, притворяясь спящими, прудили и с хохотом убегали. Два озлобленных горбуна выщипывали один у другого клочковатые бороды. Министр разоружений самозабвенно танцевал дефиле, крутясь на загипсованной ноге. Министр катастроф и паводков рассек целлофановый мешок и выпустил дым сгоревшей тайги в нос Министра путей разобщения, отчего тот разом обмяк. Министр бескультурья и матерщины старательно писал на стене слово из трех букв. Министр болезней и эпидемий вел непрерывные споры, в том числе и споры сибирской язвы.

Все смешалось, копошилось, тузило друг друга. Двое на столе бодались, как резвые козлики. Двое других добрались до склада яиц, принадлежащих Премьеру, уселись на них, изображая кур-несушек.

Премьер стоял за спинкой кресла, стараясь перекричать гвалт и визг, пел арию Надира из оперы «Садко», многозначительно поглядывая на председателя Центробанка:

– Не счесть алмазов в каменных пещерах…

И все вдруг умолкли, видя, как на стене, за спиной Премьера, жутко разрастается, страшно кровенеет, проступая сквозь белую штукатурку, багровое пятно – клякса от расплющенного защитника Дома Советов, в которого угодил танковый снаряд генерала Грачева.

– Козлы!.. Продукты пищеварения!.. – в нервическом припадке закричал Счастливчик. – Немедленно вон отсюда!.. Я вас научу кататься на горных лыжах!..

Модельер его успокаивал:

– Не расстраивайся, лапушка… Я уже завел на всех уголовные дела по факту взяточничества…

Гнев Счастливчика скоро прошел. Он отыскал утешение в шутке, которую задумал сыграть с Кабинетом. Вывез всех на горнолыжный курорт в районе Яхромы. Туда, по каналу Москва-Волга, на баржах завезли из северных районов России свежевыпавший снег, насыпали вдоль горнолыжной трассы, которая завершалась глубокой замаскированной ямой, наполненной сырой нефтью. Счастливчик выстроил Кабинет на вершине. Первый скользнул вниз, грациозно виляя по склону. Следом, неумело, враскоряку, с трудом удерживаясь на ногах, покатились министры. У подножия Счастливчик ловко вильнул, резко ушел в сторону, а злополучные министры скатились и угодили в нефтяную яму. Стояли, все черные, липкие, похожие на птиц, попавших в нефтяное пятно, жалобно сетовали и роптали.

Счастливчик в обнимку с Модельером, оба красивые, в бело-розовых спортивных костюмах, опирались на лыжные палки и кричали министрам:

– Это все причуды нефтяной экономики!.. А если мы вам газу подпустим?…

Плужников после посещения Рая испытывал постоянное, неисчезающее вдохновение, как художник, в котором зрел замысел чудесной картины. Избыток сил, которые скопились в его молодом и радостном сердце, обращался наружу пучками яркого света, как если бы в сердце у него был фонарь маяка, кидавший в мир лучистые вспышки любви. Он любил всех, кто встречался ему на пути среди московских переулков и улиц, любил фасады домов с их старинной лепниной, пролетавшие мимо лимузины, напоминавшие то стремительных гладких гончих, то смешных и сердитых мопсов, то тяжелых, с наклоненной головой волкодавов. Он любил город в последнем осеннем солнце, с темными лужицами на асфальте, где прилипли желтые опавшие листья, любил Аню, свою драгоценную и ненаглядную, вокруг которой глаза его различали легчайшее золотистое зарево, нежный свет, окружавший ее голову и руки.