Кунсткамера аномалий - Игорь Винокуров

И очевидно, так продолжалось ещё долго. Екатерина пишет, что Пётр целыми днями устраивал военные учения со своими слугами или дрессировал собак, а по ночам больше всего любил играть в куклы.

Мадам Крузе, писала Екатерина, доставляла великому князю «игрушки, куклы и другие детские забавы, которые он любил до страсти: днём их прятали в мою кровать и под неё. Великий князь ложился первый после ужина, и как только мы были в постели, Крузе запирала дверь на ключ, и тогда великий князь играл до часу или двух ночи; волей-неволей я должна была принимать участие в этом прекрасном развлечении так же, как и Крузе. Часто я над этим смеялась, но ещё чаще это меня изводило и беспокоило, так как вся кровать была покрыта и полна куклами и игрушками, иногда очень тяжёлыми».

Хотя Екатерина была женой наследника престола, долгое время она жила как в клетке. Её камеристки, например мадам Крузе и мадам Чоглокова, да и вообще её служанки напоминали скорее охрану, чем прислугу. Долгое время ей было запрещено писать письма или как-либо иначе извещать о своём самочувствии. В своих «Записках» Екатерина рассказывает, как однажды её гость, кавалер Сакромозо, передал ей весточку от её матери. «Он был нам представлен; целуя мою руку, Сакромозо сунул мне в руку очень маленькую записку и сказал очень тихо: „Это от вашей матери“. Я почти что остолбенела от страху перед тем, что он только что сделал. Я замирала от боязни, как бы кто-нибудь этого не заметил… Однако я взяла записку и сунула её в перчатку; никто этого не заметил. Вернувшись к себе в комнату, в этой свёрнутой записке, в которой он говорил мне, что ждёт ответа через одного итальянского музыканта, приходившего на концерты великого князя, я, действительно, нашла записку от матери, которая, будучи встревожена моим невольным молчанием, спрашивала меня об его причине и хотела знать, в каком положении я нахожусь. Я ответила матери и уведомила се о том, что она хотела знать; я сказала ей, что мне было запрещено писать ей и кому бы то ни было, под предлогом, что русской великой княгине не подобает писать никаких других писем, кроме тех, которые составлялись в коллегии иностранных дел… Я свернула свою записку… и выждала с тревогой и нетерпением минуту, чтобы от неё отделаться. На первом концерте, который был у великого князя, я обошла оркестр и стала за стулом виолончелиста д'0лолио, того человека, на которого мне указали. Когда он увидел, что я остановилась за его стулом, он сделал вид, что вынимает из кармана свой носовой платок, и таким образом широко открыл карман; я сунула туда, как ни в чём ни бывало, свою записку и отправилась в другую сторону, и никто ни о чём не догадался…»

На протяжении всех этих лет, когда за каждым её шагом следили, когда то и дело приходилось переезжать из Петербурга в Москву и наоборот, когда из залов, где проходили блестящие балы, нередко случалось попадать в убогие, плохо отапливаемые комнаты, кишевшие крысами и насекомыми (Екатерина, кстати, часто простужалась), и так на протяжении всех этих лет несвободы она все более развивала умение притворяться. Поначалу дело касалось пустяков, например, она стала украдкой пользоваться мужским седлом для верховой езды. Екатерина писала, с помощью какой хитрости ей удалось придумать такие седла, на которых она могла сидеть так, как ей нравится: «Они были с английским крючком, и можно было перекидывать ногу, чтобы сидеть по-мужски; кроме того, крючок отвинчивался, и другое стремя опускалось и поднималось как угодно и, смотря по тому, что я находила нужным. Когда спрашивали у берейтеров, как я езжу, они отвечали: „На дамском седле, согласно с волей императрицы“; они не лгали; я перекидывала ногу только тогда, когда была уверена, что меня не выдадут…»

Когда, наконец, императрица Елизавета все же узнала, что Екатерина часто ездит верхом по-мужски, то посчитала, что из-за этого она остаётся бесплодной. Однако, когда императрица поделилась своим мнением с мадам Чоглоковой, то получила, как пишет Екатерина, совершенно обескураживший её ответ: «Что для того, чтобы иметь детей, тут нет вины; что дети не могут явиться без причины и что, хотя Их Императорские Высочества живут в браке с 1745 года, а между тем причины не было. Тогда Её Императорское Величество стала бранить Чогдокову и сказала, что она взыщет с неё за то, что она не старается усовестить на этот счёт заинтересованные стороны…»

С тех пор мадам Чоглокова пыталась всеми возможными способами выполнить пожелание Елизаветы. Она отыскала хорошенькую вдову одного художника, которой надлежало просветить великого князя – очевидно, не только теоретически. Так оно и случилось и, по-видимому, с некоторым успехом; во всяком случае, мадам Чоглокова утверждала, что империя во многом обязана ей, уладившей деликатную незадачу. Однако вряд ли скорую беременность Екатерины следует относить на счёт успехов предприимчивой мадам. Нет, к тому времени у Екатерины уже появился первый её любовник.

Им был камергер Сергей Салтыков, 26 лет, блестящий придворный и покоритель дамских сердец. В своих «Записках» Екатерина утверждает, что мадам Чоглокова сама предложила ей связаться с Салтыковым или с кем-либо ещё. Она сказала ей: "Бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правила. Я дала ей высказать все, что она хотела, не прерывая, вовсе не ведая, куда она клонит, несколько изумлённая, и не зная, была ли это ловушка, которую она мне ставит, или она говорит искренно. Пока я внутренне так размышляла, она мне сказала: «Вы увидите, как я люблю своё отечество и насколько я искренна; я не сомневаюсь, чтобы вы кому-нибудь не отдали предпочтения: предоставляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Если не ошибаюсь, то избранник ваш последний». На это я воскликнула: «Нет, нет, отнюдь нет». Тогда она мне сказала: «Ну, если это не он, так другой наверно».

И точно, это был Салтыков. Долгое время Екатерина была близка с ним, и, кстати, Пётр порой публично насмехался над этой близостью. В декабре 1752 года у неё был выкидыш; через полгода – другой, после чего в течение двух недель жизнь её находилась в смертельной опасности.

После этого Екатерина хворала ещё шесть недель, все это время она не в силах была встать с постели. Впрочем, потом она довольно быстро оправилась и снова погрузилась в придворную жизнь, в балы маскарады, мелкие интриги, снова сблизилась с Салтыковым. Наконец 20 сентября 1754 года она родила столь желанного для императрицы Елизаветы престолонаследника. Его назвали Павлом; почти наверняка можно сказать – в царские времена это, правда, всячески затушёвывалось, – что отцом его был не великий князь Пётр, а Сергей Салтыков.

Но это было неважно. Для самой Екатерины – по крайней мере, в тот момент – это тоже было неважно. Главное, что появился наследник престола. Сразу после родов ребёнка отняли от матери. Своего сына Екатерина впервые увидела лишь через сорок дней!

Эти недели и месяцы, последовавшие за рождением наследника, когда на неё саму не обращали почти никакого внимания, стали для неё одним из самых сильных потрясений. Но она справилась и с этим. Ей было тогда 26 лет, и она твёрдо решилась впредь держаться смелее и не играть уже, как в предыдущие одиннадцать лет, скромную, подчинённую роль. Она сознавала, что все зависело от неё одной, помощи ждать было неоткуда. Пропасть, разделявшая её и мужа, становилась все глубже. Отношения с Салтыковым изменились, наступило охлаждение. Он все более и более манкировал ею, а во время поездки в Стокгольм он, что особенно обидело её, позволил себе бестактно обмолвиться об их отношениях. Но Екатерина уже не хотела жить без любви. И она завела себе нового любовника, польского графа Станислава Понятовского, пребывавшего в Петербурге в качестве секретаря британского посланника – позднее Екатерина сделает его королём Польши. Весной 1757 года она снова забеременела, и как-то Пётр в кругу друзей заявил: «Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребёнок и должен ли я его принять на свой счёт».

Когда один из друзей Петра, Лев Нарышкин, передал эти слова Екатерине, та сказала ему: «Вы все ветреники; потребуйте от него клятвы, что он не спал со своей женой, и скажите, что если он даст эту клятву, то вы сообщите об этом Александру Шувалову, как великому инквизитору империи». Лев Нарышкин пошёл действительно к Его Императорскому Высочеству и потребовал у нею этой клятвы, на что получил в ответ: «Убирайтесь к чёрту, и не говорите мне больше об этом».

Теперь Екатерина держалась все увереннее и смелее. Она обдумала, какой же путь ей избрать в дальнейшем. Она решила завоевать расположение общества, «наблюдая… в обществе мои интересы так, чтобы оно видело во мне, при случае, спасителя государства». Итак, она хотела стать спасительницей государства, спасительницей России. Теперь этими соображениями определялись все её поступки, в том числе и выбор любовников. Понятовского, от которого она родила дочь, сменил Григорий Орлов. Опираясь на него и его братьев, Екатерина хотела привлечь на свою сторону гвардию. Она внимательно изучила русскую историю и хорошо знала, что после смерти Петра Великого во всех дворцовых переворотах тон задавала гвардия, где заводилами являлись братья Орловы.