Малый бедекер по НФ - Геннадий Прашкевич

Странно, в стихотворении «Хляб» не было мертвого ужаса, отчетливо отражавшегося на лице Ганчо Мошкова. А Миша Веллер все равно бы сказал: личное потрясение.

Этот вечер стал переломным.

Ганчо и Веселии, философ Карадочев и светлая поэтесса, за весь вечер не сказавшая ни одного слова, повлекли всех в местную корчму. К ужасу прозаика П. и поэта К., составивших компанию, к нам присоединились две шведские студентки, интересовавшиеся искусством Средиземноморья. До приезда в Болгарию они интересовались искусством Средиземноморья на Кипре и в Греции, теперь их интересовало искусство Средиземноморья в Болгарии. Прозаик П. и поэт К. смотрели на шведок с большим подозрением, потому что слово «искусствовед» было им хорошо знакомо. Но больше они все-таки следили за тем, сколько я наливаю. Они страшно боялись, что в компанию вопрется еще какой-нибудь Мубарак Мубарак или того хуже — Хюссен. Нервное поведение прозаика П. и поэта К. было замечено Ганчо Мошковым.

Он встревожился.

Негромко, что стоило ему определенных усилий, спросил: «У твоих известных коллег совсем нет слабостей?»

Я так же негромко ответил: «У них есть слабости, но они их стесняются».

«Скажи, — попросил Ганчо. — Я хочу помочь твоим коллегам».

Я честно сказал: «Они любят выпить. Они хотят выпить. Они мечтают выпить с вами, но стесняются. Им нужен повод. Хотя бы официальный тост».

Ганчо Мошков понимающе кивнул.

Повинуясь его незримому приказу, молодые шуменские поэты густо сбились вокруг прозаика П. и поэта К. «Ваши книги… — услышал я взволнованные молодые голоса. — Они учат жить… Мы растем на ваших книгах… Поднимем чаши за книги, которые вы напишете!»

Такие слова произвели волшебное впечатление.

Прозаик П. и поэт К. охотно подставляли свои фужеры под непрерывно бьющую струю вина. Поэт К., впрочем, замечал время от времени: «Но вы, болгары, должны помнить…»

Дружба завинаги!

Вечером следующего дня, вернувшись из Мадары, я увидел поэта К. и прозаика П. на завалинке нашего высотного отеля. Их окружала толпа молодых, совсем не уставших молодых поэтов. Впрочем, может быть, поэты менялись, приходя на встречу с П. и К. как на дежурство. «Дружба завинаги!» — «Но вы, болгары, должны помнить…»

Для меня день закончился в номере беловолосых шведских студенток, интересующихся искусством Средиземноморья. Я пил коньяк «Метакса» и печально играл на шотландской волынке. Бесстыжие беловолосые студентки занимались любовью. Любовь для них была деталью, входящей в общую фигуру искусства Средиземноморья.

Не знаю, слышали ли вы о филодендроне селлоуме?

Этот редкий цветок встречается только в бразильской сельве, температура в глубине цветочной чашечки в пору опыления поднимается до сорока шести градусов по Цельсию. Столько тепла не выделяет даже тучный человек, рискнувший заняться аэробикой. Мои беловолосые подружки заткнули этот самый рододендрон селлоум за пояс или куда там еще можно заткнуть такое? А я пил греческий коньяк и печально играл на шотландской волынке.

Почему люди боятся жить?

Шуменская неделя многое определила в сюжетном течении моей будущей повести.

Не знаю, что повлияло больше — нежность, растворенная в южном воздухе, временное отсутствие партийной дисциплины или долгие тосты и лирические комментарии Ганчо Мошкова, но я наконец явственно увидел сюжет и героев.

Конечно, там должен был появиться частный детектив, так хорошо знающий людей, что мог обходиться без оружия. Крутой парнишка с десятью классами за плечами, с двумя курсами юрфака и, конечно, армией. Он терпеть не мог драчунов, но сам подраться любил. Естественно, был он человеком тонким и понимающим. Если его просили разузнать, не встречается ли такая-то дама с таким-то вот подлецом, а если встречается, то не происходит ли между ними того-то и того-то, он, понятно, моментально получал всю нужную информацию, не прибегая ни к насилию, ни к грубому обману.

С этого и должна была начинаться повесть.

Некто Шурик, так звали героя, был срочно вызван в контору к шефу.

Обычная комнатушка, снятая под офис. Пустая, а все равно тесная. Впрочем, из пятерых сотрудников частного детективного бюро четверо, как правило, в любое время находились на заданиях, а что касается сейфов и прочего, шефу Сыскного бюро Роальду они были ни к чему: он обладал невероятной памятью.

Я отчетливо видел шефа.

В отличие от Шурика он был груб.

Даже вокзальные грузчики держали Роальда за грубого человека.

Войдя в офис, Шурик расстегнул джинсовую куртку, но раздеваться не стал. Все равно куртку не на что было повесить.

— Ну? — спросил он.

— Дерьмовые новости, — грубо ответил Роальд.

Шурик ухмыльнулся:

— После такого вступления все остальное выглядит, наверное, вполне приемлемым.

И спросил:

— Снова доктор Органзи?

— Нет, — отрезал Роальд. — Скоков достал доктора.

— Тогда что?

— Сам прикинь.

Шурик прикинул:

— Люция Имантовна?

Роальд повеселел. Он любил, когда сотрудники его частного сыскного бюро думали.

— Вот ею и займешься.

— А Скоков? — сразу увял Шурик.

— Скоков доводит доктора.

— А Вельш?

— На Вельше висят фраера из видеосалона.

— А Коля Ежов, который не Абакумов? — (Это такая шутка была в конторе). — Почему не Коля?

— Потому что Коля улетел в Сочи.

— Ничего себе! — обиделся Шурик. — Меня ты дальше Искитима никуда не посылал.

— Если тебе, как Коле, прострелят руку, пошлю.

— Тогда не надо. Что там у Люции?

Люция Имантовна являлась постоянной клиенткой Сыскного бюро.

Тридцать пять лет, не замужем, все остальное в норме. Ей постоянно не везло, но деньги у нее водились. Три года назад внезапно исчез человек, которого Люция Имантовна привыкла называть своим третьим самым любимым мужем. Звали его Иван Сергеевич Березницкий. Вышел из дома и не вернулся. Ни в моргах, ни в клиниках, ни на квартирах немногочисленных приятелей не появился, и Всесоюзный розыск тоже не принес успеха.

Как оно и бывает, история стала забываться.

Но не Люцией. Никак не Люцией, никак не ею.

Двух первых мужей она выгнала по собственному почину. Мысль о том, что кто-то ушел от нее сам, была для нее нестерпима. Придя к Роальду, она не стала скрывать: похоже, что за ее самым любимым мужем тянулся какой-то след. Может, Иван Сергеевич Березницкий кому-то землю продавал погонными метрами, может, чем-то не тем баловался в юности. Она не знает. Но что-то такое было. Чего-то ее муж боялся. Было видно, что Люция Имантовна не пожалеет денег, чтобы достать подлеца. Бросить его к ногам, а когда он зарыдает — выгнать!

— Не надо, — грубо отрезал Роальд. — Вы сами прекрасно знаете, что любовь — это всегда побег. А если не побег, то поимка.