Кровавый пуф. Книга 2. Две силы - Всеволод Крестовский

Оставаясь почти невольным свидетелем этой печально смешной комедии, Хвалынцев сквозь толпу обступившего народа устремлял внимательно разглядывающий взгляд вовнутрь костела — туда, в ту сторону, где встретился со взором Цезарины. Она все еще стояла на своем месте, как будто в каком-то раздумьи, в какой-то нерешительности и совсем безучастно относилась к сцене арестации, разыгрывавшейся у входа. Между тем костел пустел все более и более: полиция приглашала удаляться всех избавлявшихся от ареста. Оставалась уже небольшая лишь кучка самых упорных или же самых любопытных патриотов. Вдруг, Хвалынцев заметил, что графиня Маржецкая, после минутного колебания, прямо направилась к выходу очень твердой, уверенной и смелой поступью.

Элегант, заметив ее, с самым невинным видом предупредительно схватился за свою цепочку.

— Пршепрашам, муя пани! — вежливо загородил ей дорог жандарм.

Но графиня вдруг, совершенно неожиданно для всех, круто повернулась к Хвалынцеву, как бы вовсе не заметив обращенных к ней слов и движения жандарма и, к крайнему изумлению самого Константина, заговорила с ним по-русски!

— Здравствуйте, господин Хвалынцев! — приветливо, как добрая, старая знакомая, сказала она, протянув к нему руку. — Какая неожиданная встреча!.. Очень рада видеть вас!

Герой наш отчасти растерялся от неожиданности такого подхода и от прихлынувшей радости. Но и жандарм просто ошалел, услыхав русскую речь в костеле, со стороны женщины, одетой в очень изящное черное шелковое платье, на которую его vis-à-vis[157] элегант даже и в это мгновение делал свои предупредительные знаки. Эта русская речь в данном случае казалась явлением столь странным, что, несмотря на упорное поигрывание цепочки, жандарм, предположив здесь какое-нибудь недоразумение, не сомневался в ошибке со стороны предупредительного элеганта.

— Давно вы здесь, графиня? — спросил наконец Хвалынцев, собравшись кое-как с мыслями.

— Я?.. только вчера из Петербурга! — солгала она, и солгала очень искусно, то есть с безукоризненным видом правды, простоты и невинности. — Я еду за границу, — продолжала Цезарина как ни в чем не бывало, — но устала с дороги и думала хоть один день отдохну в Варшаве… Между прочим, мне было бы любопытно посмотреть что это здесь делается… В гостинице, где я остановилась, горничная девушка болтала что-то про какие-то гимны… Мне захотелось посмотреть, послушать… Я нахожу, что это довольно оригинально, эти гимны — vraiment.

Жандарм, уже не глядя на элеганта, был вполне убежден, что созерцает какую-нибудь русскую, петербургскую барыню. Хвалынцев тоже почти рот разинул от изумления, услыхав русскую речь из уст женщины, которая — насколько он знал ее — всегда тщательно избегала употребления этого ненавистного ей языка, так что он даже искренно был убежден до сей минуты, будто она очень плохо знает и понимает русскую речь.

— Однако, здесь такая толпа… — с легкой гримаской окинув взором паперть и улицу, заговорила Цезарина. — Будьте так любезны, дайте мне вашу руку и проводите меня до моего экипажа.

Константин не заставил ее повторить себе просьбу. Почти вне себя от восторга, возбужденного всей этой неожиданной встречей и любезностью, он подставил ей руку и — мимо жандарма, который даже слегка взял ей под козырек, словно бы извиняясь и давая дорогу — провел ее вдоль толпы арестантов и зрителей, занимавших ступени паперти.

— Вот моя карета, — сказала графиня, указывая глазами на очень изящный экипаж с английскою упряжью, который стоял тут же пред тротуаром.

Хвалынцев поспешил открыть ей дверцу.

— Благодарю вас! — протянула она еще раз ему руку. — Я могла быть арестована, но вы меня избавили от всех этих полицейских неприятностей, а мне, по некоторым очень важным для меня соображениям, было бы вовсе некстати теперь быть арестованною… Еще раз благодаря, вас!.. До свиданья!

И она легко порхнула в свою карету. Дверца захлопнулась. Кучер тронул вожжи — и экипаж помчался по Новому Свету.

Константин не успел еще опомниться. Все это произошла столь быстро, столь неожиданно и даже столь странно, что казалось ему каким-то тяжело-сладким сном, мимолетной грезой: сейчас вот была здесь, говорила… он слышал этот знакомый, милый сердцу, мелодический голос, он как будто еще чувствовал всеми нервами прикосновение ее руки, мягкое, легкое пожатие этих пальцев — все это было, и точно ведь было сейчас, сию минуту, и все это вдруг исчезло куда-то, почти мгновенно и без следа… куда? зачем? — Бог весть! И когда-то снова придется встретиться, да и встретишься ль еще? — тоже Бог весть! — "Однако же она сказала "до свиданья", а не «прощайте», смутно и радостно подумалось ему, — "до свиданья"… Значит, не всему еще конец; значит, еще увидимся…"

Вдруг, в эту минуту на улице раздались громкие дружные крики, перешедшие даже в какой-то свирепый рев громадной толпы…

Хвалынцев как бы очнулся и оглядел, что вокруг него происходит.

Полицейский конвой сводил с паперти арестованных, и это-то шествие было встречено ревом со стороны толпы, наполнявшей площадку пред Свентым Кржижем и памятником Копернику. В передних рядах этой толпы виднелось множество гимназистов, студентов Главной Школы и агрономов с Маримонта. Вдруг в полицию полетели камни. Полицейские обнажили сабли, и дело уже готово было тотчас же дойти до нового кровавого столкновения, но к счастию, показались штыки… подоспел сильный военный патруль — и массы народа вдруг смолкли… С тихим гомоном ропота и ругательств они тотчас же разбрелись в стороны. Патруль мерным шагом, в грозном молчании, спокойно и твердо прошел мимо площади, за минуту еще столь шумно волновавшейся.

IX. Слабая струна

Хвалынцев все еще под обаянием встречи с Цезариной, словно в чаду, медленно и почти бессознательно двигался вслед за толпою расходившегося народа по Новому Свету. Вдруг кто-то сзади ласково взял его под руку. Он оглянулся и вдруг:

— Здравствуйте, Константин Семенович!.. ха, ха, ха!.. Здравствуйте, батенька! Что, небойсь, не ожидали такой встречи? а?..

Пред изумленными глазами Хвалынцева предстоял и улыбался Василий Свитка.

— Какой встречи? — сухо и недоуменно проговорил Константин, не успевший сразу отрешиться от своей мысли о встрече с графиней. — О какой встрече вы говорите? с вами, что ли?

— Ну, да хоть бы и со мной, и… и еще кое с кем… ха, ха, ха!.. — шутил Василий Свитка. — Ну, дайте же пожать вашу лапку!.. Так не ожидали-с?

— С вами, признаться, не ожидал…

— А не со мной?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Хе-хе… Полноте, дружище!.. А кого вы сейчас в карету-то подсаживали? ну-ка? — лукаво подмигнул Свитка. — Все, батюшка мой, видел, все-с!.. От нашего внимания ничто не ускользает!

Хвалынцев несколько смутился.

— Н-да, наблюдательные способности у вас таки развиты изрядно, — процедил он сквозь зубы.

— У меня-то? Еще бы!.. Мне бы только и быть шефом полиции! Ха, ха, ха!.. Да чего это вы точно бы дуетесь на меня? — спросил вдруг Свитка. — Расстались мы с вами, кажись, по-дружески.

Хвалынцеву был крайне неприятен этот фамилиарно-дружеский, лукаво-добродушный тон, которым непрошеный приятель нахально забирался к нему в душу. "Как бы отделаться от этого барина?" подумалось ему, но отделаться от Свитки вообще было не так-то легко, если сам он не желал этого.

— Быть не в духе, кажись, вам неотчего, — продолжал меж тем Свитка, — потому что встреча с графиней… это не должно действовать на вас дурно…

— Оставьте вы, пожалуйста, мои встречи! Они до вас нимало не касаются! — без всякой церемонии огрызнулся Хвалынцев, высвобождая свою руку из-под руки приятеля.

— Уй, какой сердитый! — шутливо и как ни в чем не бывало воскликнул Свитка. — Да что это с вами, голубчик?! Или вы и в самом деле на меня дуетесь?

— И на вас я нимало не дуюсь, будьте покойны!

— Да я-то не беспокоюсь; но… этот тон, эта сухость… вы: ъ точно и говорить не хотите со старым приятелем.

— Да говорить-то нам не о чем.

— Как! — изумился Свитка. — У нас с вами было столько общих интересов…

— Да, было, но теперь их нет, — подчеркнул Хвалынцев.

Приятель на мгновенье нахмурился и закусил губы. Он быстро сообразил нечто в уме своем.

— Послушайте, Константин Семенович, — начал он тихо и кротко, но вместе с тем очень серьезно. — Если у нас уже нет общих интересов по известному делу, то все-таки остается личное знакомство… Против меня, как частного человека, надеюсь, вы ничего иметь не можете? Мы можем не говорить и даже, пожалуй, совсем забыть про общее дело, как про дело не состоявшееся с вашей стороны по каким бы то ни было причинам… вас к нему никто тянуть и насиловать больше не станет; но за всем тем пред вами остается ваш старый знакомец, как частное лицо. Неужели и в этом разе вы имеете против меня что-либо?