Поэзия Африки - Антология

Стихи из книги «Черные жертвы» (1948 г.)

Заглавная песнь

Перевод Д. Самойлова

Сенегальские стрелки, мои черные братья с ладонями,сохранившими жар во льду и в смерти,Кто прославит вас, если не брат по оружию, не брат вашпо крови?

Я лишаю слова министров и генералов,Нет! Не позволю с презрительным одобрением зарыть васв безымянной могиле.Вы — не просящие подаяния, не лишенные чести.Я сдеру со стен Франции рекламную вашу улыбку!

Потому что другие поэты воспевали неживые цветымонпарнасских ночей,Воспевали неподвижность шаланд в сером шелке широкихканалов,Воспевали изысканную безнадежность чахоточныхстихотворцев.Сны бродят под ажурным пролетом белых мостов,Потому что другие поэты воспевали героев, — ваш смех былдля них несерьезен, а черная кожа далека от канонов.

Нет! Не говорите, что Францию я не люблю — пусть сам я неФранция, я знаю, что значит Франция, —Знаю, пламенный ее народ, каждый раз, когда руки егостановились свободны,Писал слово «Братство» на пьедесталах своих монументовИ одарял жаждой разума и жаждой свободыВсе народы земли, всех гостей на всеобщем, торжественномпразднестве.Так разве все это мне чуждо? Но зачем тогда бомба в саду,что возделан так бережно среди зарослей бруссы?Зачем тогда бомба, упавшая в дом, что построен так тщательнокамень за камнем?

Прости меня, Сира Бадраль, прости южную звезду моей крови!Прости своего потомка за то, что сменил он копьена шестнадцать звуков соронга[347]!Наша новая доблесть не в том, чтобы властвовать, а в том, чтобыстать ритмом и сердцем народа,Не в том, чтобы лелеять землю, а в том, чтобы в ней умереть,а потом прорасти, словно зернышко проса,Быть не главою народа, но устами его и трубой.

Кто прославит вас, если не брат по оружию, не брат вашпо крови,Сенегальские стрелки, мои черные братья с жаркими ладонями,распростертые подо льдом и смертью?

Париж,

апрель 1940 г.

Сенегальским стрелкам, погибшим за Францию

Перевод М. Ваксмахера

Вот оно, солнце.Под его лучами наполняется нежностью девичья грудь,Улыбаются старики на зеленых скамейкахИ готовы проснуться в материнской земле мертвецы.

Слышу гул канонады… Может быть, это снова пушки Ируна?Люди несут на могилы цветы, зажигают вечный огонь —пусть погреется Неизвестный Солдат…Мои чернокожие братья, разве кто-нибудь вспомнил о вас?Полмиллиона ваших детей обрекли на закланье во славувойны, и авансом льется елей похвал на будущихмертвецов.Die schwarze Schande![348]Слушайте меня, сенегальские стрелки, в одиночествесмерти и черной земли,В одиночестве вашем без глаз и ушей, в одиночестве кожи моейчерней,

В ночи́, не согретой даже теплом товарищей ваших, с вамибок о бок лежащих, как прежде лежали они бок о бокв окопах, как прежде сидели рядом на деревенскихсходках, —Слушайте меня, стрелки с черной кожей, слушайте, хоть и нету вас глаз и ушей, лишь тройная ограда мрака.

Здесь не будет ни плакальщиц, ни даже слез ваших вдов.Вдовам помнятся только приступы вашего гнева, вдовамнравятся только ласки живых.Вопли плакальщиц слишком светлы.Слишком быстро высохли слезы на щеках ваших жен —так в жару высыхают потоки, бегущие с Фута-Джаллона[349].Даже самые горькие слезы слишком светлы и выпиты слишкомпоспешно уголками забывчивых губ.

Мы вам приносим… Слушайте нас — нас, по склада́мповторявших имена ваши в долгие месяцы, когда выумирали…Мы вам приносим, в эти дни безмерного страха, мы приносимвам дружбу… Мы — ровесники ваши…О, если б сумел я воспеть голосом, докрасна раскаленным,Дружбу, словно чрево, жаркую, крепкую, как сухожилье!Слушайте нас, мертвецы, в болотах среди бесконечных равнинСевера и Востока.Примите горсть этой красной земли, пропитанной кровьюваших белых собратьев,Примите привет от ваших черных товарищей,Сенегальские стрелки, павшие за республику!

Тур,

1938

Люксембургский сад. 1939

Перевод Е. Гальпериной

Люксембургский сад в это утро, Люксембургский сад в этуосень, — прохожу его, словно юность свою прохожу,Ни влюбленных, ни лодок в прудах, ни цветов, ни фонтанов.Где цветы Сентября, где веселые детские крики, отрицавшиеблизость зимы?Только два смешных старичка копошатся на теннисном корте.В это осеннее утро не видно детей: детский театр закрыт!

Люксембургский сад, в нем найти не могу моей юности,свежей, как зелень лужаек.Неужели и вправду разбиты мечты, неужели друзья,побежденные, пали?Пали, как падают листья в саду, растоптаны, ранены насмерть,истекая последнею кровью,Чтоб улечься в братской могиле?..

Люксембургский сад, я узнать его не могу — стоят часовые,Пушки свозят сюда, чтобы прикрыть трусливое бегство властей,Роют окопы у старой скамейки, где я познал нежность впервыераскрывшихся губ.Узнаю эту надпись — да, опасная юность!Я смотрю, как падают листья в укрытья, в окопы, в траншеи,Где струится кровь моего поколенья.Европа хоронит тех, кто стал бы дрожжами для наций, ктостал бы надеждой новых народов.

Геловару

Перевод Д. Самойлова

Геловар!Мы слушали тебя, мы внимали тебе слухом сердца.Вспыхнул светозарный твой голос в ночи нашей неволи,Как глас Повелителя бруссы, и трепет пробежал по позвонкамнаших скрюченных спин!Мы — птенцы, выпавшие из гнезда, лишенные надежды,ослабевшие телом,Звери с выдранными когтями, обезоруженные солдаты, голыелюди.Вот мы, одеревенелые, неуклюжие, как слепые без поводыря.

Самые честные умерли: они не сумели протолкнуть себев горло корку позора.А мы в тенетах, и мы беззащитны перед варварствомцивилизованных.Нас истребляют, как редкую дичь. Слава танкам и самолетам!Мы искали опоры, но она осыпалась, как песчаные дюны,Искали командиров, их не было, однополчан — они уже не желалинас знать.И мы уже не узнавали Францию.Мы в ночи взывали о бедствии. Но молчанье нам было ответом.Князья церкви замолкли, Правители провозгласили великодушьегиен:«Разве дело в неграх?! Разве дело в людях?! Пустяки! Когда делоидет о Европе!»

Геловар!Твой голос вещает о чести, о борьбе и надежде, ее крыльятрепещут в нашей груди.Твой голос обещает нам Республику, где мы воздвигнем Городв свете синего дня,Среди равных народов-братьев! И мы ответствуем: «Мы здесь,Геловар!»

Лагерь военнопленных,

Амьен, 1940

Лагерь. 1940

Перевод Д. Самойлова

Священная роща любви снесена ураганом,Сломаны ветки сирени, увяли запахи ландышей, —И бежали невесты на Острова, открытые ветрам, на южныеРеки,Горестный вопль прошелся по влажному краю виноградникови песнопений, —От Восхода к Закату, как по сердцу клинок молнии.

Вот огромный поселок из глины и веток, поселок, распятыйчумными канавами.Голод и ненависть здесь набухают в оцепененье смертельноголета.Это огромный поселок, намертво схваченный колючимошейником.Огромный поселок под прицелами четырех настороженныхпулеметов.И благородные воины клянчат окурки,И ссорятся с псами из-за объедков, и ссорятся во сне из-за собаки кошек.Но все же только они сохранили простодушие смеха и свободупламенных душ.Опускается вечер, словно кровавые слезы, освобождая ночь.И не спят эти большие розовые младенцы, охраняя большихрусых детей, больших белых детей,Что не находят покоя во сне, ибо грызут их вши плена и блохизаботы.Их баюкают сказки ночного бдения, и печальные голосасливаются с тропами тишины,Их баюкают колыбельные песни, колыбельные без тамтамов,без ритмичного всплеска черных ладоней:«Это будет завтра, в послеполуденный час — виденье подвиговИ скачка солнца в белых саваннах по бесконечным пескам».А ветра как гитары в деревьях, и колючая проволока звучнее, чемструны на арфе,И прислушиваются кровли, и склоняются звезды, улыбаясьбессонными очами, —Там, вверху, там, вверху, сияют их черно-синие лица!..И нежнеет воздух в поселке из глины и веток,И земля становится живой, как часовые, и дороги зовут ихк свободе.Они не уйдут! Не отступятся ни от каторжного труда, ни отрадостного долга.Кто же примет на себя позорный труд, если не тот, кто рожденблагородным?Кто же будет плясать в воскресенье под тамтамы солдатскихкотлов?И разве они не свободны свободой судьбы?

Священная роща любви снесена ураганом,Сломаны ветки сирени, увяли запахи ландышей, —И бежали невесты на Острова, открытые ветрам, на южныеРеки.

Фронтовой концлагерь 230