Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена - Рейд Митенбюлер

И вдруг полицейские залились смехом, так что все гости вздрогнули. Выяснилось, что полицию подговорил Ван Дайк и нагрянуть они должны были как раз после полуночи, когда официально наступило 1 апреля: это всё был розыгрыш. Они и в самом деле были полицейскими, но вязать за нелегальную выпивку никого не хотели. Вскоре они и себе налили по стаканчику и принялись веселиться вместе с остальными.

Через два дня, явившись на работу утром понедельника, Фройхен нашёл у себя на столе краткую записку: его вызывали в кабинет сооснователя киностудии Луиса Б. Майера. Странно это было. Майер был формой, по которой в дальнейшем отливали всех классических голливудских богачей. Он, как и поразительное количество крупных игроков старого кино, родился в штетле в бедной еврейской семье, иммигрировал в Америку и кровью и потом добыл себе место на вершине пищевой цепи. Преуспев, теперь он одевался по последнему писку моды: дерби, пальто с бархатным воротником, по животу тянется золотая цепочка часов, словно в его кармане припрятаны пиратские сокровища. В тридцать пять лет Майер сколотил такое огромное состояние, какого не было ни у кого в стране: более миллиона долларов, и это в разгар Великой депрессии. Но особенно устрашающим был его взрывной характер. Когда Майер орал на подчинённых, он часто рассекал воздух сигарой, будто шпагой: предполагали, что делал он это только для эффекта, чтобы пугать, манипулировать и контролировать. Так зачем Луис Майер вызывает к себе Петера Фройхена ранним утром понедельника?

Фройхен поднялся к Майеру в кабинет, который внушал столько же трепета, сколько его обитатель. Посетители сначала ждали в приёмной, потом их приглашали к боссу, открывая перед ними громадные ореховые двери. В огромном кабинете всё было белое: плюшевый ковёр, стены, потолок, стулья, диван, даже рабочий стол был обит выбеленной кожей. Тут и там попадались акценты из серебра, и от этого кабинет Майера напоминал жуткий храм, где проводились изысканные и немыслимые религиозные церемонии вроде человеческих жертвоприношений. (На самом деле Майер скопировал дизайн кабинета у Бенито Муссолини.) Войдя, Фройхен увидел Майера склонившимся над столом; уронив голову на руки, тот не сводил глаз с вороха фотографий, лежавших на столе. Похоже было, что их сделали на вечеринке Ван Дайка.

До этого момента Фройхен надеялся, что Майер вызвал его, чтобы дать повышение. Но теперь стало понятно, что всё совсем не так. Стало даже понятнее, когда Майер страшным голосом заявил Фройхену, что крайне разочарован.

Скоро Фройхен узнал, что так разгневало Майера: оказалось, на вечеринку прокрался папарацци и заснял, как Фройхен поднял над головой Джин Харлоу, в том числе сделал очень откровенные крупные планы. Майер злился, потому что Харлоу была большой звездой и подобный скандал грозил уничтожить её карьеру. Он не только строго следил за всеми своими актёрами, в том числе за их личной жизнью, – он желал, чтобы MGM доминировала в индустрии «чистых, добрых картин», как он выражался. Подобные фиаско только мешали его планам. Майер объяснил, что беду удалось предотвратить только потому, что папарацци сначала принёс фото ему, а не таблоидам. Откупаться пришлось кругленькой суммой.

Разумеется, подобный шантаж был обычным делом в киноиндустрии, такой же частью бизнеса, как и всё остальное. Майер едва ли вызвал Фройхена потому, что злился из-за потери денег, их у него хватало. Нет, существовала другая причина, наверняка психологическая, связанная с тем, как Майер предпочитал управлять своей империей. Так или иначе, Фройхен не сделал ничего, чтобы успокоить властного магната. Он не собирался ни каяться, ни выказывать скромность, ни благодарить босса – ничего из того, что Майер наверняка хотел. Вместо этого он заявил, что не произошло ничего страшного: они с Харлоу просто развлекались на частной вечеринке.

Майер желал услышать совсем иной ответ. Ударив кулаками по столу, он вскричал, что для работников MGM не бывает никаких «частных вечеринок»! Каждый должен в первую очередь думать о компании, о его компании. В каком, должно быть, бешенстве был Майер, видя перед собой это странное существо из сценарного отдела, – сценарного отдела! – которое посмело ему перечить.

После обильных извинений Фройхен поспешил убраться из кабинета, пока Майер не запачкал его кровью идеально чистые белые ковры. Сбежав от гнева начальства, он поспешил разыскать Харлоу. Найдя её в павильоне, он рассказал всё как было. Но та только посмеялась и ответила, что переговорит с Майером после. На следующий день Харлоу сообщила Фройхену, что Майер устроил ей похожую головомойку. Прокричавшись, магнат запер фотографии в сейфе – возможно, чтобы напомнить Харлоу о своей власти над ней. Рассказывая об этом Фройхену, платиновая красавица с хихиканьем предположила, что «Майеру фото ещё пригодятся».

Прошли месяцы постпродакшена, Ван Дайк закатил ещё несколько вечеринок – и наконец «Эскимос» был готов. В ноябре 1933 года Фройхен отправился на Восточное побережье, чтобы разрекламировать большую премьеру фильма в Нью-Йорке. MGM не жалела средств на рекламную кампанию и превзошла саму себя. Показ должен был пройти в театре «Астор» на Бродвее: это были грандиозные палаты с роскошными ложами, убранные позолотой и красным бархатом, а венчала их огромная маркиза, на которой 70 000 ярких лампочек выводили слово «Эскимос».

В день премьеры Фройхен ввязался в спор с рекламщиками о том, какие они будут использовать стратегии. Те, например, хотели во время сеанса выпустить в зал стаю пингвинов – Фройхен же считал, что это дурацкая идея, ведь пингвины в Арктике не живут. Но специалисты по рекламе, чьей задачей было привлечь внимание к фильму, лекцию по зоологии слушать не желали и утверждали, что большинство зрителей понятия не имеют, где живут пингвины, так что какая разница! Фройхен, неутомимый поборник реализма, не соглашался. Пока шёл спор, Фройхен услышал какой-то гам дальше по улице: оказалось, что по Бродвею летит упряжка северных оленей, а тянут они сани, увешанные рекламой «Эскимоса». Теперь было уже не до пингвинов: сначала Фройхен хотел бы узнать, пришло ли в голову рекламщикам, что олени в незнакомой городской среде могут запаниковать и устроить аварию?

Но к концу дня Фройхен вынужден был признать, что рекламщики своё дело знали: они собрали полный зал. Однако, когда Фройхен отправился проверить места, зарезервированные для датского генерального консула, он обнаружил их убранными не датскими, а норвежскими флагами: невероятная бестактность в скандинавской дипломатии.

В этот же вечер Фройхен выяснил, что финальная версия «Эскимоса» не отражает замысел, который изначально был у продюсеров. В фильме всё ещё присутствовал мрачный элемент фатализма, в одном объявлении даже