Мама, я люблю дракона (сборник) - Юлий Буркин

Жора, для которого все уже было ясно, удивился:

– Да вроде бы победителей и правда не судят. Он хоть и гад, а ведь вон сколько всего наизобретали. По всей стране, наверное, сейчас столько не изобретают. Одно обидно: почему я-то тут так ничего и не сделал?

– Наверное, Жора, ты не такой пропащий, как мы, – успокоил я его, – а вся эта система на совсем уж законченных бедолаг рассчитана. А про Зонова я согласен. Хоть меня здесь и били, хоть я и похудел здесь килограммов на двадцать…

Но тут со своего места сорвался Рипкин:

– Если мы оставим безнаказанной эту выходку, мы тем самым признаем право на насилие во имя благих целей. А это – иезуитство и фашизм. Мало ли что тут изобретено?! Это мы сделали, мы, а не он. А он издевался над нами, и больше ничего. Я не удивлюсь, если узнаю, что следующий эксперимент Зонова будет связан с пытками. Его деятельность антигуманна в корне. В войну тоже изобретают, но кому придет в голову оправдывать этим войну? Лично я даже предложил бы во имя гуманизма отречься ото всего здесь созданного.

– Бред, – сказал Зонов уверенно. – Ни один этого не сделает.

– Знаю, – Борис Яковлевич не удостоил его и взглядом. – И все-таки я призываю хотя бы к тому, чтобы не считать Зонова причастным к нашим изобретениям. Предлагаю не разглашать, а в случае разглашения, всячески опровергать слухи о том, что изобретения эти, якобы, сделаны в стенах НИИ ДУРА. В застенках, точнее.

Мы были несколько ошарашены таким оборотом. Возмутился Сан-Саныч:

– Борис Яковлевич, насчет того, что Зонов не должен уйти от справедливой кары, я с вами полностью солидарен, нельзя ему спускать. Но то, что предлагаете вы – такое же иезуитство: ради гуманизма все должны врать. Войну никто не оправдывает. Но если что-то во время войны создано, никто этого факта не скрывает. Факт есть факт.

Зонов поднял руку:

– Можно мне два слова?

Но того, что хотел сказать он, мы так и не узнали. Потому что эхом рассуждений о войне прогремел внезапный оглушительный взрыв. И вспышка. И звон стекла. И вонь гнилого чеснока. И моментальное, выворачивающее наизнанку удушье. Захлебываясь слезами и соплями, я успел увидеть, как с двух сторон – из двери в коридор и из двери в подсобку – в зал ввалилось с десяток слоноподобных монстров цвета хаки с черными палками в лапах. ОМОН.

Я корчился на кафельном полу, и моим единственным желанием было разорвать ворот рубахи, но тот не поддавался и душил, душил… Я и думать забыл об автомате, а когда очухался, его у меня уже не было.

ОМОНовцы в противогазах, орудуя резиновыми дубинками, выгнали нас в коридор, а оттуда – в спальное помещение. Вот они – «другие инструкции» пацана-сержантика.

… В горле першило, глаза хотелось тереть и тереть, все тело ныло от кашля, который не прекращался уже полчаса. Проклятый слезоточивый газ выветривался удручающе медленно. Никто, казалось, и не собирается объяснять нам происшедшее.

Зонов, разделивший на сей раз с нами участь арестанта, в промежутках между приступами кашля поведал нам, что и сам не имеет понятия, какие события ожидают нас далее. Ведь солдаты, оказывается, находятся в непосредственном подчинении МВД и в соподчинении ФСБ, официально оставаясь охраной секретного склада. А Зонов для них – начальник только в том, что касается внутреннего порядка. Все наиболее важные распоряжения они получают непосредственно из Москвы.

– Самое смешное, – закончил он, – что только высшему командованию известно истинное положение вещей. Материалы об этом эксперименте проходят в режиме «два ноля» – «совершенно секретно», и для всех промежуточных военных начальников вы – особая категория заключенных. В документе так и написано: «В целях государственной безопасности подвергнуть изоляции сроком на шесть месяцев».

– Сколько, сколько? – выпучил свои голубые глаза самый молодой из нас, – да у меня жена, может, сегодня рожает уже!

– Зонов, я вас убью, – решительно поднялся Рипкин, но его сумели усадить на место. Тогда он крикнул: – Это провокация! Все продумано! Это запасной вариант!

Зонов, кажется, наконец, впервые смутился.

– Уверяю вас, это не так. Я думаю, мне позволят пройти в кабинет, позвонить, и я все улажу. Эти дуболомы потому нас сюда и согнали, что растеряны. А когда они растеряны, они начинают метаться.

– Ох, Зонов ей богу, ваше будет счастье, если вы не врете, – сжал кулаки Юра. – Как мне хочется дать вам по роже. Но ничего, вы еще будете публично, перед всеми хлопцами, прощения просить.

Смирный наш майор-то, оказывается, крут. Представляю, как трудно ему было столько времени разыгрывать перед Зоновым его правую руку.

Зонов поднялся и, сдерживая ярость, с расстановкой произнес:

– Я не требую от вас извинения за эти слова, хотя и имею на это все основания. Я понимаю вас. Но и сам я не считаю нужным извиняться перед кем-либо за все то, что здесь произошло. Как не извиняется хирург за то что он вас режет. Вы еще будете благодарны мне. Что же касается последнего эпизода, то тут виной – единственно ваша самонадеянность. Вы сами себе навредили. Себе и мне.

– Да как вы смеете! – снова дернулся Борис Яковлевич. – Как вы смеете ставить людям в вину нежелание терпеть унижение?!

Но Зонов не слушал его. Он подошел к двери и принялся колотить в нее.

Ему открыли. Мы видели, как он, перекинувшись парой слов с сержантом, пошел, конвоируемый двумя охранниками, к выходу.

– Зря мы его отпустили, – огорчился Сан-Саныч, – надо было его заложником оставить.

– Лучше наложником, – хохотнул Жора. – Из него сейчас заложник, как из меня балерина: он тут больше не котируется.

Мы ждали полчаса, час… Потом расползлись по койкам.

«Если следовать логике Зонова, думалось мне, – то сейчас каждый из нас должен совершить по великому открытию. Да нет, теперь-то нас может спасти только одно, зато мощнейшее изобретение человечества – бюрократическая система…»

Следующий день прошел так, будто ночью ничего не случилось. Хотя нет, изменения были. Во-первых, мы встали только к обеду и обошлись без всяких построений. Во-вторых, двери в лаборатории были заперты на огромные амбарные замки. В-третьих, сначала в столовой, а потом и в расположении за нами постоянно наблюдал теперь молодчик с автоматом.

Мы были озлоблены, мы требовали немедленно выдать нам предателя-Зонова для расправы. Но охранник в разговор не вступал. А когда кто-нибудь подходил к нему ближе, он замахивался прикладом или передергивал затвор.

Флакончики с растворами были у Сан-Саныча при себе, и их содержимого вполне хватило бы на то, чтобы выбраться отсюда. Но при том режиме боевой готовности, в котором находилась сейчас охрана, повторять попытки бегства было небезопасно: нас, безоружных, перестреляли бы как котят. «В целях государственной безопасности».