Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер

Я встала и быстро зашагала из комнаты.

– Ты не права! – крикнул вслед Олег. И в голосе его слышались обида, досада и отчаяние. Не моя проблема, пусть обижается и отчаивается. Хотя любопытно: в чём я не права-то?

Да пошёл ты!

Конечно, я хлопнула дверью, а как же.

Сделав два шага по коридору, увидела третью дверь моей бывшей радиостанции. В студию. С зелёным огоньком сверху, означавшим, что ни прямого эфира не происходит, ни записи. Можно войти и увидеть Мишку.

Давненько с такой силой у меня не ухало моё не очень мощное сердце. Оно сбило дыхание и вело себя совершенно неподобающе для моих двадцати пяти лет. Даже голова закружилось, пришлось схватиться рукой за стену.

– Вам плохо? – спросил участливо кто-то, чьё лицо я видела будто сквозь молочного цвета пластик – только пятно без чёткого абриса. Меня даже пытались подхватить под руку, ещё не хватало! Соберись, тряпка!

Глубоко вдохнув и выдохнув, я выпрямилась и заставила себя улыбнуться.

– Не, всё нормально, спасибо! – и нелюбезно выдернула руку из чьей-то ладони. Так и не разобрала даже – мужчина то был или женщина.

Меня тянуло адским магнитом в студию, там Миша! Миша… Господи, ничего не прошло, не кончилось, я с ума схожу от мысли, что он здесь, близко, через одну дверь!

Но я не тряпка. Я смогу этого не сделать, смогу. Я пройду мимо магнитящей двери, решительно и окончательно не позволив нам обоим снова свалиться в безумие и безысходность. Да, нам обоим! Уверена, что он по сей день чувствует то же самое. Я знаю это. И ещё знаю про малышку Галю.

У меня хватило силы воли побывать на радио и не увидеть Мишку. Впрочем, не могу поручиться, что хватило бы в иной ситуации, когда бы мне руки не обжигал конверт с деньгами, собранными неравнодушными людьми малыми рублями, такими бессмысленными в Вериной ситуации!

На следующий день я пришла на работу с двумя конвертами – один мой собственный, в который я насобирала в целом двенадцать тысяч, и с большим редакционным. После работы нужно ехать к Вере и отдавать её маме всё это. И половины не набралось! У Аллы Андреевны осталось немного денег, ну, до шестидесяти процентов стоимости может быть дотянем. И что дальше? Дальше-то как?

Несомненно, меня уволят и очень скоро. Я тупо сижу перед компьютером и ни хрена не делаю. Самое главное, что мне всё равно. Пофиг. Фиолетово. Что в корне неправильно, потому что остаться сейчас без работы – катастрофа ничуть не меньшая, чем сам дефолт

– Беллочка! – раздался тихий голос Нины Сергеевны. Для надёжности она ещё тихонько постучала по пластику. – Извините! Можно к вам?

Я крутанулась на кресле.

– Конечно. Чем-то могу помочь? – кисло спросила я без радости глядя на тётю Мотю. Что ей вдруг так не вовремя понадобилось?

– Вот, – Нина Сергеевна протянула мне… конверт.

– Это что? – спросила я, почему-то догадываясь.

– Для вашей подруги. Пусть она поправится!

Пять тысяч! Большая, очень большая сумма, особенно для таких, как тётя Мотя. Главред радио пожертвовал столько же.

– Нина Сергеевна… это же много! У вас семья, вы сами говорили, что…

– Это мои личные накопления за… какое-то время, – разумеется, она собиралась сказать «за годы»! – Эдакий тайный женский НЗ на булавочки, – она смущённо хихикнула и покраснела. А я смотрела на тётю Мотю и, наверное, впервые в жизни понятия не имела, что сказать и как реагировать. Внутри меня творилось торнадо из непонятных, странных, впервые испытываемых чувств. Может, именно это называют катарсисом? При катарсисе больно? Хочется плакать? Ты понимаешь, что ничего прежде не знал, не понимал о людях и вообще?

Теперь-то, из далёкого будущего, знаю, что да – то было прозрение, озарение, даже катарсис, если хотите. Я перелистнула некую страницу, закрывшую главу под названием «Я уже взрослая и всё понимаю», и начинаю изучать часть под длинным названием «Я ни хрена не разбираюсь в людях, я – новорожденное существо, не имеющее ни о чём понятия, несите мне подгузники и соску!»

Возможно, в тот момент моё лицо ничего такого не выражало. Но я продолжала молчать и смотреть на женщину, устроившую мне внутренний переворот с революцией, и, возможно, стало очевидно, что со мной что-то не так.

– Девочка моя, всё будет хорошо! – быстро заговорила тётя Мотя. – Потом расскажите мне обязательно, как там ваша подруга, – она потрепала меня по плечу и быстро ушла в свой закуток. А я так и осталась сидеть, глядя в то место, где только что стояла женщина, но думала уже про какие-то глупости: у меня теперь три конверта – нерационально. Наверное, все деньги нужно сложить в один большой, который вероятнее всего выдержит такое количество этих паскудных бумажек…

Почему так отчаянно хочется плакать именно сейчас? Очень хочется плакать! Но я не стану. Я – Снежная Королева, медвежонок, Демон.

И ведь даже не сказала Нине Сергеевне «спасибо»!

В тот вечер, когда я приехала к Леоновым, Вере было особенно худо. Ей дали лекарство, чтобы она заснула. Виталик не вылезал из своей комнаты и был тих, как никогда.

– Жутко переживает, боится, – тихонько рассказывала мне Алла Андреевна на кухне, где мы вдвоём печально чаёвничали. – Я на днях застала его на коленях: он стоял перед окном и просил боженьку спасти его маму, – она беззвучно заплакала, прикрывая платком рот, чтобы даже всхлипываний не было слышно.

Тупая, деревянная кукла! – думала я про себя. Не умею утешать, никогда не могу найти правильных слов. А как утешать женщину, у которой умирает дочь? Ну, в самом-то деле? С годами я научилась пытаться отвлекать людей от страшного горя, переводить разговор на бытовые мелочи, чтобы человек хотя бы приподнял голову вверх из своего чёрного ледяного колодца и услышал обращённые к нему слова. А по молодости – куда там! Вообще не представляла, как? Поэтому сидела застывшей куклой, сдерживая себя, чтобы случайно не брякнуть «всё будет хорошо».

Не стану размазывать эту историю, мучить и себя, и читателя. Через две недели Веры не стало. Мы как раз успели только-только собрать всю сумму, откуда только можно было. Но опоздали. Вера скончалась дома у мамы на руках. Я примчалась через полчаса… Не успела последний раз повидать её, не успела!

Никто не знает, помогла бы Вере вторая «химия», или нет, как оно пошло бы дальше – никто. И никогда не узнает. Но мы даже не попробовали, потому что не успели. Потому что семнадцатое августа отобрало у Веры шанс на то, чтобы сделать всё возможное.

Это были страшные похороны, не могу, не могу, не могу их вспоминать! Постоянно теряющая сознание Алла Андреевна, кричащий Виталик – если есть ад на свете, то он