Блестящий шанс. Охота обреченного волка. Блондинка в бегах - Эд Лейси

Больше всего мне нравится постоянно меняющаяся картинка — новые и новые оттенки цвета. Роуз такая же: ее душа столь же переменчива и многогранна. Иногда она бывала настолько не в духе, что мне казалось, я ей вконец надоел и она уже не чает от меня избавиться. А потом вдруг она на целую неделю превращалась в неистощимый фонтан эмоций — мы носились по пляжу как угорелые, плавали, рыбачили. Она могла быть спокойной и наивной, как маленькая девочка, но большей частью оставалась задумчивой и суровой. Мне ее приступы суровости нравились больше, потому что в эти часы она была настоящей Роуз. А в этой самой бухточке я впервые узнал, какой суровой она может быть.

Крошечная девчушка на тонких ножках и с вспухшим животом присела на корточки и с торжественным выражением лица стала наблюдать, как мы роем в песке каналы. Мы рыли проток для воды, в прилив собравшейся озерцом далеко от кромки воды. Темнокожая шестилетняя девчонка в потрепанном белом платьишке глядела на нас без тени улыбки и явно не хотела составить нам компанию. Тут Роуз вдруг превратилась в добрую мамочку и, подхватив девочку на руки, понесла ее к яхте, накормила и дала конфету. Она играла с ней весь день, а к ночи девочка вдруг исчезла, но на следующее утро с первым проблеском солнца уже опять стояла на пляже и ждала нас.

Все те несколько дней, что мы стояли в этой бухте, Роуз была доброй мамой. Они с девочкой играли в дочки-матери в ялике или разводили костер на песке. Мне казалось, что Роуз все эта доставляло куда больше радости, чем ребенку. Однажды душной ночью, когда мы уже расположились спать на палубе, я спросил у Роуз:

— А тебе никогда не приходила в голову мысль родить ребенка?

От ее резкого короткого смешка в жаркой ночи точно холодком повеяло.

— Мне? Материнство — удел птичек господних. Наш мир — не лучшее место для детей.

— У меня тоже не возникало желания стать отцом. Вот взять рыб или крабов — да всех морских тварей — они откладывают тысячи яиц, а выживают из них, наверное, всего-то пять процентов. Иногда мне кажется, что к этому дело идет и у нас, людей. Детишки мрут от болезней, калечат друг друга, попадают под машины…

— Хватит читать мне лекции! 25 августа моему ребенку исполнится шестнадцать!

Я вытаращил глаза.

— Твоему ребенку?

— А что? Ты считаешь, я и родить не могу? А вот родила и — отдала!

— Мальчик или девочка? — тупо спросил я, точно меня это страшно интересовало.

— Я родила мальчика, он был такой красивый, крупный. Но я в ту пору была такая дура, не знала, как себя прокормить, не то что ребенка. Я была на третьем месяце, когда поняла, что беременна. Я танцевала в одном дерьмовом клубе, и у меня вдруг живот как начал расти — меня и вышибли. Тогда я устроилась в универмаг продавщицей, проработала там несколько месяцев, потом мне стало совсем тяжко. Я такой стала толстой, с таким вот брюхом — ты бы видел… Прямо как персонаж балаганной комедии. И никакой работы. Я ходила в больницу наблюдаться, и мне врач попался добрая душа, разговорился со мной и все устроил. Какая-то бездетная пара, кого я и в глаза не видела, оплатила мои долги за жилье, да все больничные счета, да еще дали мне пятьсот долларов на прощанье. Я села на автобус и отправилась в Голливуд, там стала сниматься.

Я молча считал звезды на небе.

Роуз вдруг резко встала и выругалась.

— Только нечего корчить из себя моралиста! Я все правильно сделала.

— Что? Послушай, милая, это же твои проблемы, значит, все, что ты ни сделала, было правильно.

— Я согласилась с доктором. Ну как я могла ухаживать за ребенком? Уж я повидала на своем веку немало дурех, которые во имя «материнства», «любви» или еще какого-нибудь дурацкого предрассудка таскали за собой сопливое потомство. Что хорошего в том, когда ребенок вечно один и живет на чемоданах? А та пара, которая его усыновила, могла дать ему все что угодно — у них были деньги, свой дом. А если бы я таскала его за собой, он бы вырос и понял, что его мамаша простая бродяга. Я правильно поступила… Ох, Мики, ну зачем я тебе вру?.. Ведь я поступила так только из боязни, что мальчик станет мне обузой, помешает моей карьере…

— А что папа?

Она взглянула на меня и свирепо бросила:

— А какое его собачье дело? Я даже не удосужилась обрадовать этого ублюдка известием, что он отец моего ребенка.

Обняв ее за плечи, я сказал:

— Ну успокойся, Роуз!

— Убери от меня свои лапы!

Я не отпускал ее. Она сделала попытку вырваться и выставила вперед колено. Я прижал ее ноги бедром и резко опрокинул на спальный матрац.

— Прекрати! Я-то какое к этому имею отношение? Я ведь даже не спрашивал тебя об этом. Хватит!

Роуз тут же перестала сопротивляться.

— Ну конечно, Мики, ты не спрашивал.

Она молчала, и я снова принялся считать звезды. И вдруг она произнесла:

— Я тогда, конечно, была совсем дура. Я ведь даже и не знала точно, кто его отец.

Я вытерся полотенцем и сел ужинать. «Морскую принцессу» болтало дай Бог как. Я не расстаюсь с громадным буликом вулканического происхождения — наследство папы, который упрямо считал этот камень лучшим в мире якорем. Я привязал к нему футов шестьдесят веревки, спустил на воду ялик, отгреб подальше от яхты и сбросил камень около якоря. Только после этого моя яхта перестала скакать на волнах.

Я съел яичницу и стал смотреть, как в мою бухточку заходит побитая многими штормами небольшая яхта с широкой кормой. У нее был один парус из обрезков холстины, а мачта из ствола молодого дерева, которое так и не успело подрасти и постройнеть. Старик негр с всклокоченными седыми волосами стоял у румпеля. Его штаны и рубашка были изрядно обтрепаны, но он для своего возраста сохранился очень славно. Он подплыл поближе и поинтересовался, не хочу ли я купить у него бананов. Бананы мне были ни к чему, но я взял у него связку на доллар. А потом мне в голову пришла мысль пригласить его отужинать. Он ужасно обрадовался и на прощанье подарил мне несколько кокосов и свежевыловленных креветок, которых кубинцы называют лангустинами.

Послушав радио, я пошел проверить якорную цепь, после чего разлегся на койке. Я страшно устал, но сон не шел, я думал о Хэле и о том, какой допрос он мне учинил.

Наверное, ему было очень трудно сменить морскую форму на куртку стюарда и превратиться в мелкого жулика, обделывающего свои делишки в закоулках всех портов. Хэл мечтал о высшем образовании и, помню, как он разъярился, когда потерялись его документы. К тому времени, как он их восстановил, семестр уже начался. Возможно, то обстоятельство, что я успел до войны проучиться в колледже пару месяцев, а потом не воспользовался льготой фронтовика для возвращения в колледж, разъярило Хэла еще больше. Как я ему честно признался, мне хотелось спокойной жизни, а этой науке в институтах не учат. Хотя мы с Хэлом были знакомы с раннего детства, нас нельзя было назвать приятелями. Ну, во-первых, я был на два года старше. Мы познакомились в молодежном общежитии, а потом Хэд иногда ходил со мной боксировать в спортзал. Он отлично держался на ногах, хорошо владел обеими руками, но боксера из него не получилось — кишка оказалась тонка. А он, верно, знал, что я стал профи. Он со мной никогда это не обсуждал. Разве что однажды после того боя, когда я лег после левого хука, который не мог расплющить даже рулон туалетной бумаги. «Я на тебе доллар проиграл», — заявил он мне таким тоном, точно я должен был ему этот доллар.

Но Хэл кумекал в движках, а мой «эссекс» уже загибался, потому что я вечно заставлял его трудиться на износ. И еще он был большой дока по части купить-продать. Хэл не гнушался рыскать по барам и отелям, где и обделывал свои гешефты. Мы по молчаливому уговору стали своего рода совладельцами «Морской принцессы». Нелегально, конечно, — мы не заключили никакого официального контракта. Слюнтяи, которые во время войны разбежались по кустам и втихаря делали бабки, пока мы сидели под пулями в Европе, косяком хлынули во Флориду. Какое-то время наши дела шли отлично. Мы зарабатывали до сотни в день и могли бы наварить хорошие бабки, вот только я терпеть не мог наших клиентов. Помимо того, что я себя очень неуютно чувствовал в компании чудил, которые воспринимали меня как своего слугу, я не признаю «спортивную» рыбалку. Я всю жизнь провел на море и ловлю рыбу, только чтобы пожрать. Наверное, я доводил Хэла до тихой ярости, громко оскорбляя его клиентов или вдруг отказываясь выходить в море и посылая его и его рыбаков к черту. Он-то старался поднакопить деньгу для колледжа, а мне на сытый желудок только бы подавить подушку — больше ничего не надо было.

Мы вложили заработанные деньжата в закупку рыболовных снастей, и к тому времени, когда мы были полностью экипированы, береговая охрана разрешила судоходство лайнерам и прогулочным яхтам, так что нам с нашим корытом достались только крошки с барского стола. Мы не могли стать пассажирской яхтой и брать на борт дюжину туристов по десятке с морды, потому что на «Морской принцессе» не было прогулочной палубы. Более того, из-за грот-мачты на палубе оставалось так мало места, что самое большое мы могли только набить человек пять в кокпит — причем когда кого-то из гостей мучила морская болезнь, там была жуткая теснотища. Но спали мы на борту, ели рыбы от пуза и умудрялись жить всего на несколько зеленых.