33. В плену темноты - Гектор Тобар

Как и в случае с Карлосом Мамани, эмоциональный кризис, вызванный шестьюдесятью девятью днями пребывания под землей, настиг Виктора Сеговию не сразу. Только спустя год после спасения он начал испытывать чувство одиночества и отчуждения. Дружеские займы, которые он раздавал направо и налево и которые никто, как выяснилось, не собирался ему возвращать, дали понять, что им попользовались и забыли, поскольку никто из родственников даже не подумал поинтересоваться, как он себя чувствует. Ему казалось, что им нет больше до него никакого дела. Он превратился в затворника, редко выходил из дома, и внутреннее беспокойство и неудовлетворенность, снедавшие его, нашли выражение в физических недомоганиях: у него распухали руки и ноги, и ему было трудно дышать. Врачи прописали курс лечения, но доза оказалась слишком велика, и поначалу стало еще хуже. В конце концов ее скорректировали, и лекарство помогло Виктору, как и новое занятие, которое дало выход обиде и гневу: он вновь начал писать и завел дневник. Он назвал его «Мое спасение», и на его страницах описывал все свои поездки, муки и тяготы, равно как и депрессию, иллюстрируя свой рассказ рисунками.

Попав в подземную ловушку, Хуан Ильянес старательно сохранял гибкость и подвижность ума, рассказывая всевозможные истории и воображая, как выполняет различные работы по хозяйству. Вернувшись домой, он закончил их все, включая знаменитый водосток, который мысленно сооружал несколько раз, пытаясь заснуть на отметке 105. Из тридцати трех горняков, выживших в аварии на руднике «Сан-Хосе», он первым вернулся к работе, получив небольшую должность в компании «Геотек», чьи сотрудники бурили скважину по «плану Б». «Работа – лучшее лекарство от стресса», – уверял Хуан. Исследования показали, что тяжесть посттравматического синдрома прямо пропорциональна продолжительности времени, в течение которого человек живет под угрозой смерти, и Хуан медленно залечивает травму шестидесяти девяти дней, проведенных в грозящей новым обвалом горе, тем, что снова ходит на работу, ремонтирует машины, возвращается домой, а потом вновь отправляется на работу. Компания предложила ему должность на огромном руднике «Коллахуази», где добыча меди ведется открытым способом, неподалеку от порта Икике, расположенном еще дальше от его родного города в Южном Чили, чем даже рудник «Сан-Хосе», от которого его отделяли чудовищные 2092 километра, что больше, чем расстояние от Нью-Йорка до Талсы. Правда, по большей части он покрывал это расстояние на самолете. Вахта его длилась двенадцать дней, после чего следующие двенадцать суток он бывал свободен, и вот эти передвижения взад и вперед по родной стране раз за разом позволяли ему избавиться от очередной порции гнева и обиды. «Я многому научился и вырос», – признавался он, говоря о своей новой работе.

Шли месяцы, которые складывались в годы, и уроки этих шестидесяти девяти дней становились все яснее для шахтеров смены А шахты «Сан-Хосе». Рауль Бустос вспоминал, как они с женой постоянно искали лучшую и выше оплачиваемую должность, и как он пил виски с пивом посреди ночи, ожидая ее возвращения с очередной работы, а взамен дождался землетрясения и цунами. Он вспоминал, что отчетливо осознавал всю степень риска, на который соглашался, когда отправился под землю на руднике «Сан-Хосе» всего несколько месяцев спустя. И теперь он спрашивал себя: чего я добивался и почему? Шестьдесят девять дней одиночества освободили его от внутреннего беспокойства и тяги к перемене мест. Семья, дом, садик на заднем дворе, персиковое дерево – все это купалось в ярком солнечном свете, и время потекло медленнее и стало богаче, что ли. «Теперь мы уже меньше беспокоимся о том, чтобы добиться успеха», – обронил он.

Педро Кортес, молодой шахтер, которому не нравилось, что после спасения с ним обращались как со звездой рок-музыки, начал приходить в себя и успокаиваться, когда интерес к нему и ожидания стали угасать. Кошмары и грезы наяву, заставлявшие его страдать и плакать, ушли в прошлое. «Вы начинаете думать о других вещах, – признался он, – о своей дочери, учебе, новой работе, которую можно получить, и о той новой личности, в которую постепенно превращаетесь. А вот о трагедии вы думать перестаете».

Дарио Сеговия со своей женой Джессикой открыли собственное дело. Вместо того чтобы покупать и продавать продукты питания, как мечтал Дарио, они стали дистрибьюторами компании, производящей безалкогольные напитки. Дарио управляется с их автопарком, состоящим из двух грузовичков, а Джессика ведет бухгалтерские книги. Их дом превратился в контору, куда по утрам приходят на завтрак их сотрудники. Дарио и Джессика поздно ложатся и рано встают. «Будут у нас когда-либо деньги от кино или нет, но свой бизнес мы бросать не намерены», – сказала Джессика. Мысль о том, что они стали «микропредпринимателями» и пошли по стопам сестры Дарио, Марии, пришлась ей по душе.

«Нет ничего лучше, чем зарабатывать деньги своим трудом, – говорила Мария. – Причем чем тяжелее труд, тем больше вы их цените». Бывший мэр палаточного лагеря «Эсперанса» продолжала работать в Антофагасте, и однажды она продавала пирожные и печенье на блошином рынке, когда ей позвонила одна из дочерей и сообщила: «Мамочка, ты снова должна быть сильной». Ее тридцатишестилетней дочери Химене поставили страшный диагноз – лейкемия. Болезнь быстро прогрессировала, вследствие чего Химену пришлось перевести в палату интенсивной терапии в Сантьяго, и вновь у Марии Сеговии возникло чувство, будто силы природы и сама судьба ополчились против ее семьи, стремясь уничтожить. Сев на автобус, она поехала на юг. Дочь Марии умирает, и, как и любая мать, женщина была готова на все, чтобы помочь ей. Добравшись до Сантьяго, она позвонила самому влиятельному из своих знакомых, министру Голборну. Министр принял ее в своем кабинете, назвал своим другом, обнял, выслушал ее историю и даже уронил слезу. Он пообещал позвонить министру здравоохранения, чтобы обеспечить Химене лучшее лечение из возможных, и не только сдержал слово, но и сам навестил Химену в больнице с букетом цветов, да еще и привел с собой министра здравоохранения. Химена пошла на поправку.

Какой-нибудь циник мог бы, конечно, сказать, что министр Голборн уже готовился к участию в президентской кампании и что Химену в больнице он навестил, пригласив с собой нескольких репортеров, исключительно в целях саморекламы, дабы те напомнили о роли, которую Голборн сыграл в чудесном освобождении пленников из шахты «Сан-Хосе». Сострадание и настойчивость, проявленные им во время поисков и спасения шахтеров на руднике, сделали его одним из самых популярных политиков Чили. Большинство чилийцев разочаровались в администрации Пиньеры, но Голборн оставался восходящей звездой, консервативным лидером, в пользу которого свидетельствовала история бескорыстного служения тридцати трем простым рабочим и их семьям. Казалось, что через два года после завершения спасательной операции партия единогласно выдвинет его кандидатом на пост президента страны. Но его кампания быстро сошла на нет из-за вовремя обнаруженного компромата, полностью перечеркнувшего в глазах чилийцев образ народного лидера: выяснилось, что часть своих сбережений он хранит на незадекларированном счету на Британских Виргинских островах.

Но события в Сантьяго всегда казались далекими и какими-то нереальными Хуану Карлосу Агилару, бывшему бригадиру команды механиков. Он вернулся домой, на крайний юг материкового Чили, в городок Лос-Лагос, и вел тихий и непримечательный образ жизни, который, правда, включал регулярные выступления в местных школах. Негромко и неторопливо, ничуть не выпячивая собственных заслуг, он рассказывал детям и подросткам о необходимости коллективного труда и сотрудничества, о том, как незаметные и скромные люди способны преодолеть самые тяжелые трудности, и как вера может придать сил даже перед лицом неминуемой смерти. О том, что он был одним из шахтерских лидеров под землей, почти никто не знал, но его товарищи-горняки воздавали ему должное, чего вполне достаточно для Хуана Карлоса. Два или три раза в год он пересекает половину Чили, чтобы побывать на встречах в Копьяпо, поскольку его избрали одним из трех членов своего Комитета представителей. Они обсуждали возможность создания фонда помощи шахтерам, оставшимся без средств к существованию. Но Хуана Карлоса не покидало чувство, что он делает недостаточно. Ведь с ним произошло нечто необыкновенное, нечто такое, что едва не погубило его и дало возможность начать новую жизнь. Он помнил лица своих людей в той дыре и тускло-серый цвет «гильотины», преградившей им путь на волю. В письмах, написанных в то время в Убежище и навеянных голодными грезами, они прощались со своими семьями, но вся страна прилагала огромные усилия к тому, чтобы вызволить их из плена вечной тьмы. Хуан Карлос часто спрашивал себя, почему именно ему – из миллионов простых работяг – выпало пережить такое приключение. «Каждое утро я просыпался и спрашивал Господа: и что мне со всем этим делать?»