33. В плену темноты - Гектор Тобар

Но события в Сантьяго всегда казались далекими и какими-то нереальными Хуану Карлосу Агилару, бывшему бригадиру команды механиков. Он вернулся домой, на крайний юг материкового Чили, в городок Лос-Лагос, и вел тихий и непримечательный образ жизни, который, правда, включал регулярные выступления в местных школах. Негромко и неторопливо, ничуть не выпячивая собственных заслуг, он рассказывал детям и подросткам о необходимости коллективного труда и сотрудничества, о том, как незаметные и скромные люди способны преодолеть самые тяжелые трудности, и как вера может придать сил даже перед лицом неминуемой смерти. О том, что он был одним из шахтерских лидеров под землей, почти никто не знал, но его товарищи-горняки воздавали ему должное, чего вполне достаточно для Хуана Карлоса. Два или три раза в год он пересекает половину Чили, чтобы побывать на встречах в Копьяпо, поскольку его избрали одним из трех членов своего Комитета представителей. Они обсуждали возможность создания фонда помощи шахтерам, оставшимся без средств к существованию. Но Хуана Карлоса не покидало чувство, что он делает недостаточно. Ведь с ним произошло нечто необыкновенное, нечто такое, что едва не погубило его и дало возможность начать новую жизнь. Он помнил лица своих людей в той дыре и тускло-серый цвет «гильотины», преградившей им путь на волю. В письмах, написанных в то время в Убежище и навеянных голодными грезами, они прощались со своими семьями, но вся страна прилагала огромные усилия к тому, чтобы вызволить их из плена вечной тьмы. Хуан Карлос часто спрашивал себя, почему именно ему – из миллионов простых работяг – выпало пережить такое приключение. «Каждое утро я просыпался и спрашивал Господа: и что мне со всем этим делать?»

И вот, через два с половиной года после чудовищной катастрофы, Хуан Карлос Агилар сидел рядом с Луисом Урсуа на пресс-конференции, посвященной созданию шахтерской некоммерческой организации, фонда под названием «Тридцать Три из Атакамы». Своей задачей фонд ставил оказание помощи местным беднякам и неимущим, равно как и perquineros, старателям, намывшим золото и медь, чья культура оказала влияние на детские годы и сформировала семейные ценности нескольких поколений этих тридцати трех шахтеров. Здесь собралось большинство из тех, кто выжил после обвала на руднике «Сан-Хосе», включая Марио Сепульведу, Рауля Бустоса и Эдисона Пенью, а также бывшего министра горнодобывающей промышленности Лоуренса Голборна, которого уже нельзя было обвинить в стремлении заполучить политические дивиденды. Они встретились в гостинице «Антай», расположенной через дорогу от церкви, в которой хранилась католическая реликвия, особо почитаемая местными шахтерами, и сейчас слушали, как Луис Урсуа зачитывал некоторые, подготовленные заранее, положения.

– Почему мы выжили в той трагедии? – вопрошал он. – В чем заключается миссия каждого из нас?

После спасения Луис взял несколько уроков ораторского искусства, и здесь, на поверхности, стал тем, кем не был под землей, – признанным лидером тридцати трех шахтеров, авторитет которого не подлежит сомнению. Он рассказывал мне, что научился разговаривать на равных с «большими людьми», и ему неоднократно приходилось направлять критические деловые письма в адрес влиятельных адвокатов и продюсерских компаний в Сантьяго и Лос-Анджелесе.

Помимо своих обязанностей в качестве лидера тридцати трех шахтеров, Луис оказался связан неразрывными и невидимыми нитями с совершенно незнакомыми людьми из всех уголков земного шара. В Чили, например, посторонние люди рассказывали ему, что никогда не забудут того, где они находились в тот момент, когда им сообщили, что пропавшие без вести горняки обнаружены живыми. Это было воскресенье, день семьи, час, когда родственники собираются за одним общим столом. «Мы едва успели сесть за стол», – говорили они ему, вспоминая, как зазвонили церковные колокола и люди начали выбегать на улицу. Чилийцы, находившиеся за границей в то время, когда 1,2 миллиарда человек по всему миру наблюдали на экранах телевизоров, как разворачивалась спасательная операция, признавались, что быть чилийцем в те октябрьские дни означало чувствовать себя усыновленным всем населением планеты. Совершенно посторонние люди поздравляли нас с тем, что мы – chilenos[67], говорили они.

Из разговоров с этими незнакомыми ему соотечественниками Луис вынес ощущение, что они вовсе не считают его героем или преклоняются перед ним; нет, просто им довелось пережить нечто общее, что объединило их: ему – внизу, на руднике, а им – наверху. Он чувствовал, что они благодарны ему за то, что в их жизни появилась настоящая и правдивая история, легенда на все времена, прославившая их скромную страну, раскинувшуюся у подножия Анд.

Алекса Вегу я впервые встретил в его доме в Копьяпо, спустя примерно одиннадцать месяцев после спасения. Он выглядел и чувствовал себя неважно. Я пытался расспросить его об истории его семьи, о том, как он пришел на рудник «Сан-Хосе», и заметил, что рука у него задрожала. Я поговорил с ним еще, и дрожь, казалось, начала сотрясать все его тело, словно его бил озноб в теплый день весны, пришедшей в Южное полушарие. «Почему вы нервничаете?» – спросил я, и вскоре Алекс заговорил о «шрамах», которые до сих еще не зажили, и о том, как он страдает от перепадов настроения и ночных кошмаров, которые случаются все реже, но по-прежнему донимают его. Но больше всего беспокоила Алекса уверенность, что ему лучше оставаться одному и что жена и дети чувствовали себя спокойнее, когда его не было рядом, а такие мысли не могли не причинять боль и душевное смятение человеку, который больше всего на свете любил свою семью, особенно после того, как провел шестьдесят девять дней в тоске и страданиях, стремясь как можно скорее воссоединиться с ними.

В конце концов душевный кризис Алекса привел к тому, что он стал крепче держаться за свою жену Джессику и во всем зависеть от нее. Он понял, что без нее не может надолго уехать из дома, и, отправляясь в Сантьяго на встречу с другими шахтерами, неизменно брал ее с собой. Встречи проходили в формате «тридцать три мужчины плюс Джессика Вега», но не потому, что Джессика любила совать нос в чужие дела, а потому что без нее Алекс не мог сесть на самолет или поселиться в номере гостиницы. Остальные его товарищи по несчастью не имели ничего против, потому что точно знали, через что ему довелось пройти.

Во время последующих встреч – которые состоялись сначала через семь месяцев, а потом и через год, – я всякий раз замечал, что Алексу все лучше. В его доме в районе Артуро Прат я встречался с его отцом, сестрой и братом, а также взял интервью у Джессики. Спустя некоторое время мне стало ясно, что Джессике неизвестно о многом из того, что произошло с Алексом под землей. «Я могу рассказать ей об этом?» – поинтересовался я у ее супруга. Ведь рано или поздно, но она сама прочтет обо всем в книге, и, не исключено, ей лучше узнать об этом заранее, от меня. Алекс дал согласие, и я рассказал Джессике, как Алекса отбросило взрывом во время обрушения рудника; поведал я ей и о том, как в отчаянии, стремясь как можно скорее вернуться, он рискнул жизнью, пытаясь проползти под каменной гильотиной, перегородившей Пандус; не обошел я вниманием и тот факт, как на шестнадцатый день заточения он предложил всем отказаться от еды, тогда как остальные шахтеры отмечали, каким болезненно слабым, исхудавшим и голодным он выглядел. Осознание того, какие ужасные воспоминания носит в груди супруг, не подавая виду, заставило Джессику расплакаться, после чего, как мне показалось, она стала лучше понимать Алекса, как если бы сюжет и замысел художественного кинофильма, в котором она жила, стал вдруг для нее яснее и понятнее.

Происшествие на шахте «Сан-Хосе» ненадолго сделало Копьяпо самым известным шахтерским городком в мире. Но в последующие годы жизнь в нем быстро вернулась в привычную колею, к рутине добычи полезных ископаемых, переменчивому климату и геологии, о которых писал еще Дарвин в своем дневнике. В пустыне Атакама произошло землетрясение мощностью 8,2 балла. А через девять месяцев после освобождения тридцати трех шахтеров из подземного плена на город обрушился тропический ливень. В реке Копьяпо впервые за четырнадцать лет появилась вода, и она вышла из берегов, вследствие чего пришлось эвакуировать жителей района Торнини, заселенного преимущественно скваттерами[68]. Примерно такой же ураган в детстве вынудил уйти из дома Марию и Дарио Сеговию. Впоследствии городские власти выселили скваттеров Торнини с занятых ими земель, чтобы освободить место для прокладки дороги к торговому центру, строительство которого началось на берегу реки и который стал еще одним символом бума, переживаемого городком. Жителей выселили, но их хибары и лачуги почему-то сносить не стали, и теперь там, среди развалин, бродят одичавшие собаки.