Бавыкинский дневник. Воспоминания двадцатого века - Мария Кротова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня утром развила кипучую деятельность под заглавием: «Лень вешать на ремень». Всё откладывала противную работу: перебрать ведро с солёными огурцами, переложить хорошие в банки, всё вымыть. На самом-то деле я осталась такой же ленивой, какой была и девчонкой, но я заставляю себя усилием воли всё делать. Наконец взялась – и уже с разгону не только покончила с огурцами, но заодно вымыла бачки от питьевой воды, изнутри и снаружи, натаскала воды, вымыла раковину и т. д.
Опомнилась только когда пришел Амелькин (сосед). Он принёс большой кусок сала (они зарезали боровка); как он сам объяснил, потому что я ему привожу сигареты. Амелькин долго сидел у нас, разговаривали о политике и о войне. Дома ему не с кем поговорить. По этому случаю я разговелась: нажарила лука с салом и немного картошки, а потом до вечера пила чай и воду. Сало у нас в основном для синичек.
Письма от Деи, Иры и Клавы (из Чимкента).
Ира прислала отличную фотографию: Матвей сидит на горшке с книжкой, а Марик его обнимает. Просто прелесть. Разумеется, я говорю это не как бабушка…
Профсоюз
8.12.82
Вчера допоздна засиделся Ганя, писать было невозможно.
Была вчера в магазине, получила за бутылки 3,6 килограмма яблок, то есть продавщица рассчиталась милостиво (18 копеек бутылка). Если кто – вдруг! – приедет, будет начинка для пирожков. Кроме того, отлично прогулялась с Бимом.
Сегодня опять пошла в магазин – в основном ради прогулки, пока хорошая дорога и погода. Купила батоны, сахарный песок (не таскать из города) 2 килограмма, маргарин.
Сварила себе борщ. Очень вышел вкусный – заправлен салом.
«Профсоюзы – школа коммунизма». Это нам вдалбливали с юности. Я через эту школу прошла.
Конечно, учительский профсоюз – не производственный. На производстве профсоюз имеет больше средства, содержит пионерлагеря, санатории, даёт рабочим бесплатные путевки и т. д. А что может делать местком профсоюза в школе? Помогать администрации проводить мероприятия, ругать кого-то за нарушения дисциплины, за плохую работу… Но всё это делается формально и никому не нужно. О месткоме вспоминают только во время редких конфликтов учителя с администрацией, разных скандалов, да ещё когда надо подписать ходатайство или характеристику для получения жилплощади или поездки за рубеж.
В школе №40 я год работала председателем месткома – это когда упросила хоть на год освободить меня от должности секретаря партбюро. Собрать семерых членов месткома практически было невозможно: две смены, все устают, кончают и начинают работу в разное время. Всё, что можно было сделать на своём «высоком посту» я, разумеется, старалась выполнять, но два раза в месяц мы, конечно, не заседали. Всё шло гладко, но вот кончился учебный год, я перешла работать в школу №324 – и вдруг!.. От меня потребовали не только написать отчётный доклад за местком (к перевыборам), но и сдать все протоколы его заседаний.
И вот пришла я в школу №40 и не помню уж с кем вдвоём мы сочинили все требуемые протоколы несостоявшихся заседаний. В каждом была повестка из трёх вопросов (согласно плану), были выступавшие, содержания их выступлений, решения – всё как полагается. Мало того, большинство из тех, чьи фамилии фигурировали в протоколах, мы предупредили об этом и получили их согласие. Словом, никому не нужные 16 протоколов были сданы, их, конечно, никто и не читал. Лежат где-нибудь в архиве эти протоколы!
Сколько я в жизни их писала (была ещё и секретарём педсовета)! А сколько писала планов, в том числе солидных томов – планы работы школы на год. А сколько отчётов! Сколько на это изведено бумаги, времени. В основном всё это бумагомарание – чистейшая липа. В протоколы начинают заглядывать лишь когда происходит какое-нибудь чрезвычайное происшествие, когда комиссии начинают докапываться, кто, когда и что именно сказал во время обсуждения на педсовете, партсобрании или производственном совещании. А ведь на основании этих планов, отчётов и протоколов пишут кандидатские диссертации на такие, например, темы: «Работа коммунистов Ивановской области в период коллективизации» или «Авангардная роль партийных организаций в восстановлении народного хозяйства». Я сама в газетах читала объявления о защите таких диссертаций.
Кстати об отчётах. В свое время я написала блестящий отчёт о работе пионерлагеря комбината «Красная Роза», где я была старшей пионервожатой. Благодаря этому отчёту лагерь был награжден Красным знаменем. И потом, спустя лет десять, старший вожатый этого лагеря Коля (фамилию забыла) говорил мне, что свои отчёты они почти слово в слово списывают с моего старого. Никто не проверяет правдивость этих отчётов.
Кстати о правдивости. В сказке «Королевские зайцы» Иванушке предлагают наврать полную бочку – при этом условии он получит в жёны принцессу. Мне кажется, что если бы читать отчёты разных учреждений, месткомов, парторганизаций, да приплюсовать ещё всякие цифровые сводки, то можно было бы наполнить миллионы бочек содержащимся в них враньём. Этому у нас со школьной скамьи учатся, с рапортов на пионерских линейках. Врут – одни из страха, что будут ругать за плохую работу, другие – из тщеславия. Случалось, и я привирала, но чаще – просто хорошо, подробно всё описывала и расписывала.
Тетрадь вторая
конец 1982 – начало 1983 года
Моя бабушка
9.12.82
Вообще-то дневник у меня чисто внешний, так как я знаю, что его будут читать. А иначе зачем писать? А если будут читать, то неизбежно:
1) отбор фактов,
2) выпендривание,
3) скрытие мыслей (см. Тютчева).
Сегодня никуда не ходила, так как устроила себе баню. Сшила (немного на завтра осталось) второй вкладыш для спальника. Начала печатать письма для БА – «Бавыкинского Альманаха»! Ганя сам сделал обложку (эскиз) и даже раскрасил фон, а Анюта закончит. А остальное уже по инерции (шахматы, 505, кроссворд, чтение газет).
Мать моего отца была настоящей шолом-алейховской бабушкой. Не могу вспомнить, как её звали, но лицо и весь облик помню отлично. Она жила с нами в Рязани, когда я училась в школе. Потом мы уехали в Москву, а тётя Фаня (сестра отца) осталась там с бабушкой.
Пожалуй, бабушка – единственное, что напоминало о нашей еврейской принадлежности. По-русски она говорила плохо и с акцентом. Мои родители говорили с ней по-еврейски. Она часто пробовала ко мне обращаться по-еврейски и каждый раз удивлялась, что я не понимаю. Мой отец был на неё похож. Она всегда ходила в платке, под платком был, по-моему, парик, а свои волосы были коротко острижены. На ней было две или три юбки. Когда ей хотелось погреться, она прислонялась спиной к печке, а юбки сзади все поднимала, чтобы погреть поясницу. Мы над ней посмеивались. У неё был свой угол, отгороженный ширмой, возле печки в большой комнате.
Бабушка старалась соблюдать еврейские религиозные законы. Она молилась по толстым старинным книгам, которые были испещрены древнееврейскими письменами. Книга читалась справа налево. Подозреваю, что она её не читала, а молитвы говорила наизусть. Свечек в доме не было, поэтому бабушка, молясь, зажигала настольную лампу под зелёным стеклянным абажуром. Она пробовала научить меня и братишку Бориса молитвам, но мы умирали со смеху, а Борис её передразнивал. Помню отдельные слова: «брохес», «имуносехл»…
Сказок русских бабушка, естественно, нам не рассказывала. Впрочем, и моя мама тоже не рассказывала. Я выучилась читать очень рано – сколько себя помню – и сама читала книжки.
Бабушка любила вкусно поесть, ради этого она делала вид, будто не замечает и не знает, что наша еда варится не в кошерной (разрешённой еврейским законом) посуде, а мясо режет не «резник». На всякий случай она всегда осведомлялась, нет ли в борще или в жарком свинины, и мы, если было вкусно, всегда уверяли, что мясо говяжье. На пасху мой папа доставал ей ящик мацы – это было одной из немногих её радостей, она угощала нас мацой. Вкусная штука, особенно с маслом, но сейчас мои «зубы» её бы не взяли. По субботам бабушке ничего не разрешалось, по религиозным канонам, делать. Даже свет в туалете она просила включить и выключить меня.
Я жалела бабушку, терпеливо выслушивала её советы лучше учиться и слушаться старших. Бабушка научила меня штопать чулки и шить на ножной швейной машинке. Хотела научить вязать на спицах, но у меня не заладилось, я бросила, да так до сих пор и не выучилась, о чём очень сожалею – говорят, вязание успокаивает нервы. Сожалею и о том, что никогда не расспрашивала о её молодости и вообще прежней жизни – всё её прошлое умерло вместе с ней, а ведь это была целая эпоха. Но когда я читаю Шолом-Алейхема, я очень хорошо всё не просто понимаю, а чувствую, как будто я жила тогда в местечке сама. И большую роль здесь невольно сыграла именно бабушка.
