В сердце моря. Трагедия китобойного судна «Эссекс» - Натаниэль Филбрик

Уважаемый друг,

поскольку ты теперь командуешь судном «Эссекс», снимающимся с якоря и направляющимся в океан, мы приказываем, чтобы с первым попутным ветром ты держал курс в сторону Тихого океана, где смог бы добыть спермацетового масла с тем, чтобы достойно завершить рейс и вернуться обратно. Тебе запрещено вести любую подпольную торговлю. Тебе запрещено торговать самому или принуждать к торговле любого члена экипажа, если только эта торговля не ведется с целью спасения судна или людей на его борту. Пожелаем тебе короткого и прибыльного путешествия, счастливы оставаться твоими друзьями.

Как один из совладельцев судна, наряду с Гидеоном Фолджером и Полом Мейси, Поллард вполне разделял все их чаяния. Однако думал он не только о предстоящем плавании, но и о том, что он оставлял позади. Всего два месяца назад девятнадцатилетняя Мэри Риддел обвенчалась с ним во Второй Конгрегациональной церкви, где ее отец, зажиточный торговец и такелажник, служил диаконом.

Пока капитан Поллард взбирался на борт «Эссекса» и шел по корме к кватердеку, за ним и его экипажем наблюдал весь город. Суда покидали остров все лето, иногда по пять в неделю, но после отплытия «Эссекса» и «Чили» ожидался почти месяц без новых рейсов. Для жителей Нантакета, жадных до развлечений, это было значимое событие перед долгим затишьем.

Отплыть с острова было делом не простым для любого китобойного судна, тем более если экипаж понятия не имел, что делать. Капитан краснел от стыда, глядя на то, как «зеленорукие» беспорядочно снуют по палубе или сведенными пальцами вцепляются в рангоуты. Давило осознание, что старые мореходы и конечно же владельцы судна наблюдают за ними из сени мельниц на Мельничном холме и критикуют каждое действие.

Несколько нервно поглядывая в направлении города, капитан Джордж Поллард приказал поднимать якоря.

Китобойное судно, даже старое маленькое китобойное судно, – это сложный и требующий искусного управления корабль. У «Эссекса» было три мачты и бушприт. К мачтам крепились рангоуты или попросту реи, на которых были установлены прямоугольные паруса. Такелажа, предназначенного либо для поддержки рангоутов, либо для управления парусами, было столько, что «зеленоруким» казалось, будто они попали в гигантскую паутину.

«Зеленорукий» рассмеялся бы, если б ему сказали, что здесь каждый кусок каната имеет свое название. В самом деле, как можно даже после трехлетнего рейса на судне притворяться, будто понимаешь, что здесь куда тянется и чему служит? А для нантакетцев, таких как Никерсон и его друзья, разочарование пришло, когда они поняли, что отправились в путь, воображая, будто знают о кораблях намного больше, чем знали на самом деле. «Суматоха, беспорядок и неловкость, вот что показала команда, – вспоминал Никерсон. – Командиров, умных, деятельных людей, без сомнения, задела эта демонстрация полной некомпетентности на виду у их родного города». Поскольку обычай требовал, чтобы капитан оставался на кватердеке, Поллард ничего не мог сделать с этим неуклюжим представлением.

Оуэн Чейз, обосновавшийся в передней части судна, прилагал некоторые усилия, чтобы упорядочить творящееся на палубе безумие. Он должен был следить за исполнением приказов Полларда, и он то кричал на людей, то умолял их, как будто каждая их ошибка была для него как личное оскорбление.

Поллард и Чейз вместе служили на борту «Эссекса» с 1815 года, когда Чейз, которому тогда было восемнадцать, записался простым матросом. Чейз быстро сделал карьеру. Уже к следующему рейсу он стал гарпунером, а теперь, когда ему исполнился всего лишь двадцать один год, он уже был первым помощником. (Мэтью Джой, второй помощник на «Эссексе», был на четыре года старше, чем Чейз.) Если бы в этом рейсе все прошло хорошо, у Чейза были бы неплохие шансы до своего двадцатипятилетия стать капитаном. Ростом в пять футов десять дюймов, Чейз был довольно высок для начала XIX века. Он возвышался над капитаном Поллардом, маленьким, широким человеком. Отец Полларда также был капитаном. Чейз происходил из фермерской семьи. Возможно, именно потому, что его отец был фермером на острове, где вся слава доставалась морякам, Чейз был так амбициозен и к началу своего третьего рейса не скрывал желания стать капитаном. «Двух рейсов достаточно, чтобы подготовить из молодого человека опытного и разумного командира, – писал он позже. – За это время он усвоит на собственном примере и на примере других все, что ему необходимо знать». Чейз был на шесть лет младше капитана Полларда, но чувствовал, что уже знает достаточно, чтобы занять его место. Эта уверенность мешала Полларду, едва вышедшему из тени своего всеми уважаемого предшественника, утверждать собственный стиль командования.

Пока команда, готовясь к подъему якорей, подбирала свободные концы, Чейз проверял, все ли готово на палубе. Потом он приказал матросам идти к брашпилю – длинному, горизонтально установленному деревянному цилиндру с двойным рядом отверстий на каждом торце. Установленный прямо перед люком, ведущим в кубрик, брашпиль обеспечивал механический подъем тяжелого якоря. Восемь человек становились у каждого конца, четверо спереди, четверо сзади, каждый держал деревянный ганшпуг.

Крутить брашпиль так, чтобы все движения были скоординированы, не только сложно, но и очень утомительно. «Чтобы сделать это… матросы должны толкнуть его одновременно, – было написано в одном свидетельстве, – и это движение координируется песней или просто ритмичными завываниями одного из матросов». Как только якорная цепь натягивалась, а якорь начинал подниматься из-под воды, люди, расположившиеся наверху, должны были ослабить крепления парусов. После этого Поллард приказал Чейзу, к которому, согласно обычаю, обращался «мистер Чейз», поднять якорь и дать знать, когда команда будет исполнена. Теперь начиналась настоящая работа, и неопытному экипажу «Эссекса» понадобилось невероятно много времени, чтобы справиться с ней. Нужно было подтянуть огромный, мокрый и грязный якорь к носу судна. Наконец якорь был выбран к фальшборту за кольцо, расположенное на вершине якорного веретена, и закреплен на поворотной балке, называющейся кат-балкой.

Теперь по-настоящему начинался публичный позор Полларда и Чейза. Чтобы воспользоваться постепенно усиливающимся юго-западным бризом, требовалось установить дополнительные паруса. Первоклассная команда справилась бы с этим в мгновение ока. «Эссексу» пришлось полностью обогнуть Грейт-Пойнт, уйдя от места, где они подняли якорь, больше чем на девять миль. И лишь тогда верхние паруса, или брамсели, были, наконец, установлены и, как писал Никерсон, «наполнены бризом». Все это время и Поллард, и каждый человек в экипаже знали, что город через подзорные трубы наблюдает за каждым их кошмарным движением.

Как юнга, Никерсон обязан был следить за чистотой палубы и убирать любые случайные лини. Когда он замер на секунду, чтоб полюбоваться любимым островом, растворяющимся вдали, первый помощник, шлепнув его по ушам, прорычал: «Эй, ты, мальчишка! Том! Хватай свою щетку и драй тут все дочиста. Побереги свою шкуру, ей достанется, если будешь болтаться без дела, парень».

Никерсон и его нантакетские друзья до того, как отправиться в рейс, должно быть, думали, что знали Чейза, но теперь они поняли, как и все юные нантакетцы до них, что «в море все выглядит иначе». Словно доктор Джекил и мистер Хайд, первый помощник на китобойном судне преображался, сбрасывая мягкую квакерскую оболочку и превращаясь в крикливого, придирчивого начальника. «Можно часто услышать, как нантакетская мать хвастается сыном, вернувшимся с корабля сущим дьяволом, – писал Уильям Комсток, – подразумевая, что для экипажа он стал настоящим тираном. Не было на острове качества, ценившегося выше».

Своими глазами Никерсон увидел, как Оуэн Чейз преобразился из вполне приятного, только что женившегося молодого человека в задиру, не стесняющегося применить силу, чтобы приучить подчиненных к повиновению, и ругающегося так, что мальчики, воспитанные матерями и бабушками, краснели до ушей. «Всего за несколько часов до этого, – вспоминал Никерсон, – я жаждал отправиться в путь. Но после меня охватила печаль. Не очень приятная перспектива: отправляться в долгое плавание с таким суровым надсмотрщиком. Особенно для мальчишки моих лет, который раньше не слышал ни такой брани, ни подобных угроз».

Он вполне осознал, что жизнь китобоя может оказаться совсем другой, чем он представлял себе раньше. Теперь, когда остров исчез за горизонтом, Никерсон начал понимать, как понимает подросток, вступающий во взрослую жизнь, что беспечные дни детства прошли навсегда. «Именно тогда я впервые понял, что остался один в огромном, бесчувственном мире… где ни одна родная душа не скажет мне ни одного доброго слова». Только тогда Никерсон осознал, что «принес он в жертву».