Избранное - Даниил Хармс

— Что вы делаете? — крикнул я.

— 39 тем самым, лишили его возможности вам просто и приятно отказать.

Вы лишили его права выбора, а это свинство. Это неприличный и бестактный поступок. И спросить человека: "Веруете ли вы в Бога?"

— тоже поступок бестактный и неприличный.

— Ну, — сказал я, — тут уж нет ничего общего.

— А я и не сравниваю, — Сказал Сакердон Михайлович.

— Ну, хорошо, — сказал я, — оставим это. Извините только меня,

что я задал вам неприличный и бестактный вопрос.

— Пожалуйста, — сказал Сакердон Михайлович, — ведь я просто отказался отвечать вам.

— Я бы тоже не ответил, — сказал я, — да только по другой причине.

— По какой же? — вяло спросил Сакердон Михайлович.

— Видите ли, сказал я, — по-моему, нет верующих или неверую щих. Есть только желающие верить и желающие не верить.

— Значит те, кто желают верить, уже заранее не верят ни во что? — Сказал Сакердон Михайлович. — А те, что желают не верить,

уже во что-то верят?

— Может быть и так, — сказал я. — Не знаю.

— А верят или не верят во что? В Бога? — спросил Сакердон Ми хайлович.

— Нет, — сказал я, — в бессмертие.

— Тогда почему же вы спросили, верую ли я в Бога?

— Да просто потому, что спросить: "Верите ли вы в бессмертие?"

звучит как-то глупо, — сказал я Сакердону Михайловичу и встал.

— Вы что, уходите? — спросил меня Сакердон Михайлович.

— Да, — сказал я, — мне пора.

— А что же водка? — сказал Сакердон Михайлович, — ведь и ос талось-то всего по рюмке.

— Ну, давайте допьем, — сказал я.

Мы допили водку и закусили остатками вареного мяса.

— А теперь я должен идти, — сказал я.

— До свидания, — сказал Сакердон Михайлович, провожая меня через кухню на лестницу. — Спасибо за угощение.

— Спасибо вам, — сказал я, — до свидания. И я ушел.

Оставшись один, Сакердон Михайлович убрал со стола, закинул на шкап пустую водочную бутылку, надел опять на голову свою меховую с наушниками шапку и сел под окном на пол. Руки Сакердон

Михайлович заложил за спину и их не было видно. А из-под задрав шегося халата торчали голые костлявые ноги, обутые в русские са поги с отрезанными голенищами.

Я шел по Невскому, погруженный в свои мысли. Мне надо сейчас же пойти к управдому и рассказать ему все. А, разделавшись со старухой, я буду целые дни стоять около булочной, пока не встре чу ту милую дамочку. Ведь я остался ей должен за хлеб сорок во семь копеек. У меня есть прекрасный предлог ее разыскивать. Вы питая водка продолжала еще действовать, и, казалось, что все складывается очень хорошо и просто.

На Фонтанке я подошел к ларьку и на оставшуюся мелочь выпил большую кружку хлебного кваса. Квас был плохой и кислый, и я по шел дальше с мерзким вкусом во рту.

На углу Литейной какой-то пьяный, пошатнувшись, толкнул меня.

Хорошо, что у меня нет револьвера: я убил бы его тут же на мес те.

До самого дома я шел, должно быть, с искаженным от злости ли цом. Во всяком случае, почти все встречные оборачивались на ме ня.

Я вошел в домовую контору. На столе сидела низкорослая, гряз ная, курносая, кривая и белобрысая девка и, глядясь в ручное зе ркальце, мазала себе помадой губы.

— А где же управдом? — спросил я.

Девка молчала, продолжая мазать губы.

— Где управдом? — повторил я резким голосом.

— Завтра будет, не сегодня, — ответила грязная, курносая,

кривая и белобрысая девка.

Я вышел на улицу. По противополжной стороне шел инвалид на механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой. Шесть мальчишек бежало за инвалидом, передразнивая его походку.

Я завернул в свою парадную и стал подниматься по лестнице. На втором этаже я остановился; противная мысль пришла мне в голову ведь старуха должна начать разлагаться. Я не закрыл окно, а го ворят, что при открытом окне покойники разлагаются быстрее. Вот ведь глупость какая! И этот чертов управдом будет только завтра!

Я постоял в нерешительности несколько минут и стал подниматься дальше.

Около двери в свою квартиру я опять остановился. Может быть,

пойти к булочной и ждать там ту милую дамочку? Я бы стал умолять ее пустить меня к себе на две или три ночи. Но тут я вспоминаю,

что сегодня она уже купила хлеб и, значит, в булочную не придет.

Да и вообще из этого ничего бы не вышло.

Я отпер дверь и вошел в коридор. В конце коридора горел свет,

и Марья Васильевна, держа в руке какую-то тряпку, терла по ней другой тряпкой. Увидев меня, Марья Васильевна крикнула:

— Ваш шпрашивал какой-то штарик!

— Какой старик? — сказал я.

— 41

— Теперь мы с тобой расчитаемся, — сказал я. У меня возник план, к которому обыкновенно прибегают убийцы из уголовных рома нов и газетных проишествий; я просто хотел запрятать старуху в чемодан, отвезти за город и опустить в болото. Я знал одно такое место.

Чемодан стоял у меня под кушеткой. Я вытащил его и открыл. В нем находились какие-то вещи: несколько книг, старая фетровая шляпа и рваное белье. Я выложил все это на кушетку.

В это время громко хлопнула наружная дверь, и мне показалось,

что старуха вздрогнула.

Я моментально вскочил и схватил крокетный молоток.

Старуха лежит спокойно. Я стою и прислушиваюсь. Это вернулся машинист, я слышу, как он ходит у себя по комнате. Вот он идет по коридору на кухню. Если Марья Васильевна расскажет ему о моем сумашествии, это будет нехорошо. Чертовщина какая! Надо и мне пойти на кухню и своим видом успокоить их.

Я опять перешагнул через старуху, поставил молоток возле са мой двери, чтобы, вернувшись обратно, я бы мог, не входя еще в комнату, иметь молоток в руках, и вышел в коридор. Из кухни нес лись голоса, но слов не было слышно. Я прикрыл за собой дверь в свою комнату и осторожно пошел на кухню: мне хотелось узнать, о чем говорит Марья Васильевна с машинистом. Коридор я прошел быс тро, а около кухни замедлил шаги. Говорил машинист, по-видимому,

он рассказывал что-то, случившееся с ним на работе.

Я вошел. Машинист стоял с полотенцем в руках и говорил, а Ма рья Васильевна сидела на табурете и слушала. Увидя меня, маши нист махнул мне рукой.

— Здравствуйте, здравствуйте, Матвей Филиппович, — сказал я ему и прошел в ванную комнату. Пока все было спокойно. Марья

Васильевна привыкла к моим странностям и этот последний случай могла уже и забыть.

Вдруг меня осенило: я не запер дверь. А что, если старуха вы ползет из комнаты?

Я кинулся обратно, но во-время спохватился и, чтобы не испу гать жильцов, прошел через кухню спокойными шагами.

Марья Васильевна стучала пальцем по кухонному столу и говори ла машинисту:

— Ждорово! Вот это ждорово! Я бы тоже швиштела!

С замирающим сердцем я вышел в коридор, и тут же, чуть не бе гом, пустился к своей комнате.

Снаружи все было спокойно. Я подошел к двери, и приотворив ее, заглянул в комнату. Старуха по-прежнему спокойно лежала,

уткнувшись лицом в пол. Крокетный молоток стоял у двери на преж нем месте. Я взял его, вошел в комнату и запер за собой дверь на ключ. Да, в комнате определенно пахло трупом. Я перешагнул через старуху, подошел к окну и сел в кресло. Только бы мне не стало дурно от этого, пока еще хоть и слабого, но все-таки уже нестерпимого запаха. Я закурил трубку. Меня подташнивало, и не много болел живот.

Ну что же я так сижу? Надо действовать скорее, пока эта ста руха окончательно не протухла. Но, во всяком случае, в чемодан ее надо запихать осторожно, потому что как раз тут-то она и мо жет тяпнуть меня за палец. А потом умирать от трупного заражения — благодарю покорно!

— Эге! — воскликнул я вдруг. А интересуюсь я: чем вы меня укусите? Зубки-то ваши вон где!

Я перегнулся в кресле и посмотрел в угол, по ту сторону окна,

где, по моим расчетам, должна была находиться вставная челюсть старухи. Но челюсти там не было. Я задумался: может быть мертвая старуха ползала у меня по комнате, ища свои зубы? Может быть,

даже нашла их и вставила себе обратно в рот?

Я взял крокетный молоток и пошарил им в углу. Нет, челюсть пропала. Тогда я вынул из камода толстую байковую простыню и по дошел к старухе. Крокетный молоток я держал наготове в правой руке, а в левой я держал байковую простыню.

Брезгливый страх к себе вызывала эта мертвая старуха. Я при поднял молотком ее голову: рот был открыт, глаза закатились кверху, а по всему подбородку, куда я ударил ее сапогом, рас ползлось большое темное пятно. Я заглянул старухе в рот, нет,

она не нашла свою челюсть. Я опустил голову. Голова упала и стукнулась об пол.

Тогда я расстелил на полу байковую простыню и подтянул ее к самой старухе. Потом ногой и крокетным молотком я перевернул старуху через левый бок на спину. Теперь она лежала на простыне.