Герои - Роберт Кормер

— Что-то все-таки случилось, — сказал Лэрри ЛаСейл, замедлив шаг около меня.

— Я — плох во всем, — признался я. — Не могу петь, не могу танцевать, у меня совсем не идет бейсбол, и даже не могу взять себя в руки, чтобы просто поговорить с Николь Ренард, — тихо добавил я.

Уведя глаза в сторону от него, я внезапно разозлился на жалость к самому себе и на то, как поспешно выдал ему все, что сам о себе думаю.

— Я наблюдаю за тобой, Френсис, на пластической гимнастике. У тебя замечательная реакция и естественная спортивная походка, — он членораздельно проговорил слово. — По-ход-ка. И думаю, что у меня есть для тебя изумительный вид спорта.

Несмотря на все мои сомнения, мой интерес усилился. У меня не могло быть никаких сомнений в правоте Лэрри ЛаСейла.

— Смотри, сегодня — вторник. Пару дней центр будет закрыт на реконструкцию, чтобы установить новое оборудование. Будь здесь в пятницу. Ты станешь чемпионом.

— Обязательно приду, — пообещал я, и куда бы еще я делся?

Когда три дня спустя я пришел в центр, то с удивлением увидел, что все было полностью перестроено. Маленькая сцена была построена в дальнем конце зала, и перед ней красовались два новеньких прожектора. «Для музыкальных представлений», — объяснил он. У входа был установлен торговый автомат. Два стола для игры в пинг-понг заняли места в стороне около окон, из которых был вид на Третью Стрит.

Подведя меня к самому ближнему из столов, он кинул на него белый пластмассовый шарик, и тот несколько раз со звоном подпрыгнул.

— Пинг-понг, — сказал я, надеясь, что мой голос не выдает моего разочарования.

— Настольный теннис, — сказал он. — Пинг-понг — это игра, настольный теннис — это спорт, известный во всем мире — спорт, в котором со своей быстротой и реакцией ты будешь лидером.

Кивнув на две ракетки, лежащие на столе, он сказал:

— Приступим.

Он показал мне, как стоять: собраться, наклониться вперед, слегка согнуть колени, ракетка в правой руке на уровне пояса. Двигаясь по ту сторону стола, он ударил по шарику со смачным шлепком, и наблюдал за тем, как он проплывает над сетью. Шарик вернулся. Я отразил его ракеткой. Сильный удар с его стороны, и шарик снова возвратился ко мне, отскочил от ракетки и снова полетел к Лэрри ЛаСейлу. Внезапно шарик оказался рядом, отскочив от стола справа от меня. И в мгновенном возбуждении я вытянул руку и сумел отразить его ракеткой, а затем увидел, как он полетел наискосок через сетку.

— Здорово, — крикнул Лэрри ЛаСейл. — Ты вернулся в спин.

Мы играли почти час, и дети собрались, чтобы посмотреть на новый вид спорта. Я вспотел, и моя рубашка приклеилась к телу так же, как и ракетка к руке. Я пропустил несколько шаров, особенно те, что прилетали ко мне наискосок, но большинство из них сумел вернуть. Толпа часто аплодировала Лэрри ЛаСейлу, и раз или два разразились аплодисменты, когда я сделал несколько выпадов, чтобы дотянуться до улетающего в сторону шарика.

Никто и никогда прежде так меня еще не приветствовал.

Наконец, он опустил ракетку, объявляя конец, и повел меня к новому торговому автомату, где купил мне бутылку «Колы».

— Поздравляю, Френсис, — сказал он, подняв бутылку, словно произнося тост. — Ты естественен. Помимо реакции, ты обладаешь тем, что я называю дружеской нетерпимостью — то есть выдержкой. Я имею в виду готовность, которой должен обладать спортсмен, чтобы принять мяч везде, куда бы он не прилетел, будь то бейсбол, футбол или настольный теннис.

Я стоял очарованный его словами.

— И у тебя также хороший возврат. Это — ключ, Френсис. Давать двигаться другому игроку, продолжать играть, отбивая шарик. Ты только продолжаешь возвращать его — аккуратно и устойчиво. Твой противник выходит из равновесия, устает, становится небрежным, и начинает делать ошибки, — он сделал большой глоток «Колы». — Завтра научу тебя приемам защиты и некоторым исключениям из правил.

Таким же образом он заманивал неуклюжих девчонок в танцевальный класс и на бейсбол, хулиганов заставлял петь, а сейчас он объяснил мне всю важность настольного тенниса. Он неустанно давал уроки, устраивал соревнования и вручал призы победителям.

Я тратил часы за теннисным столом, проводя игру за игрой, отрабатывая удар и движение, сосредотачиваясь главным образом на возврате, стараясь оставаться свободным, плыть вместе с шариком. Мои противники часто уставали и теряли над собой контроль. Все было так, как и говорил Лэрри ЛаСейл: их лица краснели, наливались гневом, в то время как я оставался спокойным и собранным в ожидании ошибки, которая обязательно будет допущена противником. Я не разражался ругательствами подобно Джою ЛеБланку. Мои посылы не были столь остры, как у Луиса Арабеля, играющего гладко, чем он мог кого угодно ввести в заблуждение: он лениво гладил шарик, но тот при этом летел по непредсказуемой траектории, никогда не приземляясь, куда бы он к нему не возвращался. И все же я побеждал, и знал, что придется сыграть еще много игр, но они обязательно приведут меня к победе.

Среди зрителей я часто искал глазами Николь, особенно, если игра удавалась, но она редко появлялась. Однажды, когда я обыграл Джоя ЛеБланка на пять пунктов подряд, которые на этот раз оставили его без слов, я обернулся, чтобы найти ее взгляд. Она была в толпе, она поднесла руку к губам и послала мне воздушный поцелуй. Я удивился, ища ответ на вопрос — действительно ли она послала мне поцелуй? Этого не может быть… или может? Ракетка выскользнула из моей руки и упала на стол. Когда я обернулся снова, она уже ушла.

На занятиях танцевального класса Николь была талантливей всех, ее стройное тело гнулось и вращалось без малейших усилий, словно ее кости были эластичными. Ревность брала меня за горло, когда Лэрри ЛаСейл подбрасывал ее в воздух, заставляя ее летать, на момент затаив дыхание, бросая вызов гравитации, затем ловил, прижимая к себе, их лица почти соприкасались, их губы были лишь в дюйме от поцелуя прежде, чем он давал ей соскользнуть на пол. Он приветствовал ее, его глаза глубоко впивались в нее, когда она ложилась или садилась на шпагат у него в ногах.

Для смотра, проводимого в декабре, он вместе с ней создал целый танцевальный номер, основанный на песне «Танцуя в темноте». Она скользила между теней под музыку, звучащую из граммофона, а Лэрри ЛаСейл управлял узкими лучами света, исходящими из фонарей, которые специально были установлены для этого номера.

Он продолжал давать мне дополнительные уроки игры в настольный теннис, и мы с ним все время играли друг против друга, в его глазах сиял восторг, когда я сделал необычную подачу. «То, что от тебя хочу, Френсис», — говорил он. — «Чтобы ты, наконец, победил меня». Но почему-то всегда побеждал он. Множество его атак и возвратов казались мне легкими, но их отпечаток оставался неизгладимым.

Когда приблизились первые выходные декабря, то весь Врик-Центр напрягся от волнения, когда Лэрри ЛаСейл объявил двойное первенство — турнир по настольному теннису, который пройдет в субботу, и следом за ним музыкальное представление «За безумием и мечтой», которое должно будет состояться в воскресенье.

— Звезда Николь зажжется в воскресенье, и хочу, чтобы твоя звезда зажглась в субботу, — сказал Лэрри ЛаСейл. — Надо полагать, это не встреча фаворитов, Френсис, но ты и Николь многое значите для меня.

А меня продолжал мучить вопрос, подозревал ли он мою тайную любовь к ней.

Когда в субботу я пришел во Врик-Центр, дети собрались вокруг серебряного кубка в форме игрока, приготовившегося отразить шарик. Я вообразил себе, как Николь будет вручать мне этот приз, в то время когда на самом деле я сам постеснялся бы признать себя истинным чемпионом.

Я не был в списке тех, кто играл в первой половине дня. Действовала сложная система, изобретенная Лэрри ЛаСейлом, чтобы сперва дать устраниться игрокам послабее. Лучшие игроки, такие как Луис Арабелль, Джой ЛеБланк и я, начинали играть позже, чтобы в дальнейшем устранить тех, кто победил утром.

Когда весь Центр наполнился звуками цокающих теннисных шариков и аплодисментов зрителей, я начал нервничать и волноваться. Что, если вдруг меня обыграют, и удача отвернется от меня?

Глядя окно, я почувствовал чье-то присутствие рядом, внезапное колебание воздуха, тут же принесшее дыхание тонкого аромата, который напоминал мне о Николь Ренард.

— Удачи, Френсис.

Я обернулся, чтобы увидеть ее.

Как всегда лишенный слов в ее присутствии, я выдавил на своем лице глупую улыбку.

— Мне нравится смотреть, как ты танцуешь, — выпалил я, поразившись вообще своей способности вообще что-нибудь сказать.

— А мне нравится смотреть, как ты играешь, — сказала она.

— Тебе… — недоверие сломало мой голос.

— Твоя игра в настольный теннис, словно танец. Ты так двигаешься, и так наносишь удар по шарику, что я напеваю, наблюдая твою игру, и ты словно танцуешь под эту песню.