Большевики - Михаил Алексеев

Вот конспирация. Собрание по 5-10 человек. По чердакам, подвалам, при свете свечей, ночников. Горячие споры, речи, долгие ночи напролет. Снег ли падает за окном, месяц ли бросает на дырявый пол свой желтый свет, всё споры и споры. Расходятся. За пазухами политические книжки, газеты, все это нужно раздать заводским ребяткам или расклеить на видных местах.

— Эй, берегись! — кричит сторожевой товарищ. — Крючок! — И бегут все сломя голову, трепетно прижимая к груди пучки бумаги.

Вот пивная. Звон, гам, крики, песни. Туманится воздух от табачного дыма. Вокруг Михеева сидят в тесном кругу четыре рабочих. Пьют пиво и слушают его страстные речи. Кивают изможденными, морщинистыми, в сединах головами.

— Правильно. Верно, товарищ. В самую точку, Нужно объединяться. Да, сила… большая у них, у буржуев. А что правда — то да. Нас много, а их мало.

И пьют рабочие. Гневно говорят. Там, смотришь, и всплакнет кто из них: «Эх ты, жизть-то. Едят тебя мухи с комарами. Тяжко — ох!»

Как много пережито, и как мало сделано!

Загремел в дверях замок. Дверь распахнулась, и в камеру вошел громадного роста детина, на нем был одет белый докторский халат.

Михеев вскочил на ноги.

— Пожалуйте за мной, — сказал детина. Почему-то тупо ухмыльнулся, вытер указательным пальцем нос, обтер палец о фартук и показал им на дверь.

— Пожалуй-ка.

— Куда? — спросил Михеев.

— А там узнаешь. Пожалуйте. — И парень опять ухмыльнулся. — Пойдем.

Михеев повиновался. Они шли узким коридором вниз. Из-за решеток оконцев в дверях камер на них смотрели безумные лица больных. Подошли к угловым дверям в конце коридора. На них красовалась большая готическая надпись «Кабинет главного врача», парень открыл дверь без стука и втолкнул Михеева в кабинет. В кабинете за письменным столом сидел санаторский врач — с волчьей улыбкой на гладко выбритом лице. По левую руку от него к креслу прилепился санаторский седобородый старик фельдшер. Оба они внимательно смотрели в лицо Михеева.

— Как спали? — спросил врач. — Как вам нравится новоселье? Михеев промолчал.

— Вы не знаете последних новостей. Восстание — совершившийся факт. Все ваши друзья арестованы и находятся здесь — пока, разумеется. Мы соединились с мамонтовской кавалерией. Все ваши завтра будут опрошены. Коммунисты и активисты будут расстреляны.

Доктор помолчал. Постучал пальцами о сукно стола. Михеев стоял с деланным безразличием на лице. Доктор поморщился.

— Вы присядьте, — указал он на кресло. — Мы и сидя сумеем договориться. Только что перед вашим приходом, за ложь и за упорство был мной направлен в общую камеру для тихопомешанных ваш друг — военкомбриг Ветров.

Михеев вздрогнул. Но промолчал.

— Какой вы апатичный, — процедил доктор сквозь зубы. — Даже не узнаете, что стало с вашими друзьями?

— Что вы хотите от меня? — почти крикнул Михеев.

— Успокойтесь. Очень небольшой услуги. Нам нужно, чтобы, во-первых, вы сознались в том, что вы и ваши товарищи большевики получают по 10 тысяч рублей золотом в месяц.

— Ведь вы же знаете, что это ложь.

— Я ничего не знаю. И даже убежден в обратном. — Доктор нагло оскалил зубы.

— Потом вы дадите нам расписку, что вы больше не будете грабить крестьян отнимать у них все добро, насиловать жен и дочерей, прокучивать в разврате все награбленное. Эта расписка нам нужна. И потом — еще секунду — вы дадите подписку в том, что больше не будете ходить оправляться в церкви по примеру ваших друзей, за это мы вас простим и освободим. Идите на все четыре стороны. Мы незлопамятны. Ну-с?

— Это все??!!

— Нет, не все. Если же вы этого не исполните, то мы вынуждены будем оставить вас в этом доме… и, может быть, даже прибегнуть к лечению — водолечению и лечению внушением… А внушение, знаете ли, бывает разное.

— Это все?!! — Михеев был красен от гнева.

— Да, все, — доктор оскалил зубы.

— Подлец, негодяй! Внеклассовый мошенник! — раздался звонкий звук пощечины. — Вот, получи тебе и твоим друзьям, это за меня и за моих товарищей! Жаль, что большего дать не могу.

Доктор вскочил во весь рост. Потирая ладонью ушибленную щеку, нахмурился, процедил: — Уведите его. Вы видите — это буйнопомешанный. В карцер и холодное обливание на голову…

— Так вот какие негодяи скрываются под халатом врача. Товарищи… — быстро обернулся Михеев к служителям. — Я не сумасшедший. Я ваш…

— Выводите скорей, — прервал его пронзительный окрик доктора. — Он будет сумасшедшим! Ну!!!

Два служителя в белых фартуках подхватили Михеева под руки и почти вынесли на руках из кабинета.

Промелькнули темные коридоры, лестницы, и снова за Михеевым захлопнулась дверь с железным глазком. Гнев немного поутихнул, и Михеев уже ругал себя за то, что вспылил. «Все равно — смерть. Притворился бы, что на все условия согласен, пообещал бы на митинге разбить большевиков… Ну, выступил бы и произнес речь. Показал бы им, как умирают большевики. Хотя не дали бы говорить. Сразу заткнули бы рот. Что теперь они со мной будут делать?»

У дверей послышались голоса. Щелкнул ключ в замке. Двери раскрылись настежь. В камеру вошли три служителя и старик фельдшер.

— Пожалуй-ка, барин большевик, с нами помыться, — сказал фельдшер. Его глаза злобно и остро поблескивали из-под седых бровей.

— Гы-гы-гы, — заржали санитары. — У! Вот так точно… Гы-гы. Попарится ваша светлость. Пожалуйте-ка. Гы.

Санитары цепью стали подходить к нему.

— А он вроде как быдто тово, здоровый, — сказал один санитар, молодой, безусый, скуластый, здоровый парень.

— Вот распусти-ка слюни — он тебе тово и цапнет…

— Прикидывается, стервец, — назидательно сказал его сосед, человек с перебитым пополам носом. Казалось, что у него вместо одного торчали два носа.

— Ну-ну, живей! — окликнул их фельдшер. — Бери и тащи его без разговоров.

— Куда вы меня, товарищи? — спрашивал схваченный и влекомый по коридору Михеев. Но ответа не получил. В конце коридора его втолкнули в светлую ванную комнату, быстро раздели донага.

— Холодный душ. На голову. Лейте прямо из ведра, — приказал фельдшер.

— Товарищи, — крикнул Михеев, — я вовсе не больной, я здоров… Эти люди…

— Эй! Заткните ему глотку, — приказал фельдшер. — Чтобы без криков — другим беспокойство. Ну-ну.

Санитар с перебитым носом взял со скамьи какую-то мокрую тряпку и с силой воткнул ее в рот Михеева.

Потом пошли муки. Голову и все тело обливали холодной, почти ледяной водой. Ведро за ведром. Вода забиралась в уши, в нос, не давала дышать. Сжимала железными обручами голову. Жгла и замораживала мозг.

Тело Михеева вдруг повисло бессильно. Он впал в обморочное состояние.

— Отнесите его обратно в камеру… Да так несите — там оденете…

— Вот проклятый, — прошептал фельдшер, наклонившись над телом Михеева, — это тебе за моих расстрелянных детей, за сына и дочь, за позор!

После дневных истязаний и обморока наступило состояние полного безразличия. Казалось, что раскалывалась голова. Болел рот. Воспалились глаза. Не было успокоения, не было забытья. Не было мысли. Все было безразлично, неинтересно — и боль, и неизвестность. Неподвижно лежал Михеев на койке. Смотрел воспаленными глазами прямо перед собою.

Погасли последние отблески дня. В камере сгустился мрак. Он все лежал, не шевельнувшись.

Неожиданно приоткрылся железный глазок двери. Брызнул потоком электрический свет и образовал светлый круг на полу.

«Опять за мной», вздрогнул Михеев. «Скорее бы конец». Между тем светло-желтый круг стал слабым, темно-серым, точно чье-то лицо засматривало в глазок. «Наблюдают», решил Михеев.

— Михеев! Миша! — послышался громкий шопот через глазок. В одну, секунду Михеев был у двери.

— Кто здесь? — трепетным шопотом спросил он.

— Вот записка — прочитаешь, уничтожь. — В глазок просунулось несколько пальцев. Михеев быстро выхватил из них маленький лоскуток бумажки; припав головой к двери, он прочитал записку. Она была написана мелким нервным женским почерком.

«Тов. Михеев. Устраиваем побег. В два ночи выключим свет и заберем тебя. Не сопротивляйся пришедшим.

Друзья.

Уничтожь записку».

Настроение мигом изменилось. Ноги сами собою задвигались вдоль темной камеры. Апатия сменилась горячкой. Лихорадочно заработал мозг. «Скорее бы два часа… Да почему в два, а не в десять. Может быть, еще до этого срока придут враги и… Но кто же эти друзья? Здешние рабочие. Да, больше некому. Все коммунисты арестованы. Скорее бы пришло время».

Все нетерпеливее становились его шаги. Все хаотичнее переплетались мысли. «Только бы раньше не пришли… Те, враги». Каждый звук шагов по коридору острым ножом резал его сознание. Каждый отдаленный крик заставлял его вздрагивать.