Дневник Мелани Вэйр - Марина Эльденберт

Он мне понравился, но какое это теперь имеет значение?.. Даже если бы у меня была возможность с ним познакомиться, что бы я ему сказала: «Эй, парень, привет! У меня раздвоение личности в прямом и переносном смысле, а ещё я на тебя запала. Во мне сидит тетка, которой давно пора витать в ином мире прекрасным облачком, она раньше пила кровь, но решила временно походить в моей тушке».

Серьезно? Что бы сделали вы, если бы к вам подошла девица с таким заявлением? Лично я отошла бы подальше, а потом позвонила куда следует с подробным описанием внешности. Нет уж. Не хочу к нему приближаться вовсе. В своем уме и памяти так точно. Не хочу видеть, как она его окручивает, не хочу знать, зачем он ей. Не хочу больше смотреть в его глаза. Никогда.

Кстати, они у него серо-голубые. Дэя «случайно» толкнула его, когда он поворачивал к библиотеке. Он посмотрел на неё, и, кажется, именно в этот момент я попалась. Он был в очках и деловом костюме, и явно куда-то очень торопился, потому что только быстро пробормотал: «Извините», – и убежал, даже не взглянув в нашу сторону. Манера извиняться за то, чего не делал – наша с ним общая черта.

По всей видимости, он здесь все-таки преподает. Вопрос в том, что. Зачем Дэе преподаватель из Университета Вашингтона?

Как бы мне того ни хотелось, не могу перестать о нем думать. Вспоминать его внешность, походку… Он высокий, выше меня на голову, с темными взъерошенными волосами и весь в себе... Обычно девочки западают на таких мужчин, как парень, с которым мы не так давно трахались. Обычно, но в моей жизни мало чего «обычного».

Я не могу даже мужчину выбрать себе по вкусу, что уж говорить о каких-то чувствах. Дэя сказала, что если я не прекращу ныть, она меня отправит в небытие к такой-то матери. Странно, но в кои-то веки меня это не беспокоит. Не беспокоит даже то, что я завтра не проснусь, кану в Лету, провалюсь в темноту, из которой никогда больше не вылезу.

Веди сама свой чертов дневник, Дэя. Пиши свои мозговыносящие откровения, от которых любому нормальному человеку хочется повеситься или наглотаться таблеток. Кажется, я понимаю, зачем ты меня оставила. Тебе просто нужна была аудитория. С меня хватит!

Я не собираюсь тебя выслушивать и не собираюсь записывать за тобой. Я больше не боюсь, что ты вышвырнешь меня из собственного тела, заставишь танцевать нагишом на площади, или воткнешь мне нож в сонную артерию. Я уйду, а ты останешься, а если я сдохну, тебе придется начинать все заново, так что знаешь что?.. Катись к чертям, Дэя!

Ненавижу тебя.

Запись пятнадцатая. 16 августа, 16:10

Она все-таки это сделала. Избавилась от меня. Смотрю на календарь и не могу поверить. Прошло больше недели. Восемь чертовых дней, из которых я снова нихрена не помню! Да, я стала часто ругаться, но мне, пожалуй, простительно.

 Я пришла в себя на балконе: сидела в углу, обхватив руки коленями. Рядом со мной был дневник, раскрытый на последней записи, пустая пачка сигарет и ополовиненная бутылка бурбона. В голове пусто, ни единой связной мысли, зато боли – с лихвой. Виски сдавило тяжестью, во рту помойка, плюс ко всему тошнило. Судя по всему, напивалась она вчера вечером, иначе я бы даже на ноги не поднялась. Я не шутила, когда говорила, что не дружу с алкоголем.

Более-менее я пришла в себя только после душа, хотела порвать дневник и вышвырнуть обрывки с балкона, но не смогла. Её рядом не было, и я её не чувствовала. Не знай я Дэю так хорошо, решила бы, что она свалила из меня далеко и надолго. Но она просто в отключке. Такое случалось достаточно часто, но сейчас мне не по себе.

Почему я не избавилась от дневника? Сама не знаю. В приступе альтруизма, сентиментальности, а может, и того, и другого. Когда я вышла в комнату, повсюду были разбросаны листы бумаги, а на них – портрет. Один и тот же мужчина, снова и снова. Профиль, анфас, полный рост, движение, поворот головы… Она рисовала его в разных костюмах и эпохах, с разными прическами, но черты узнаваемы.

Дэя говорила, что рисует. Точнее, вспоминала, в том кошмарном прошлом, которое я записывала своими руками и после которого мне пару ночей снилось, что меня терзает и грязно насилует жирный боров, но я не представляла, что она рисует так. Он будто живой. В каждой черточке, в каждом штрихе я вижу чувство. Кем бы ни был этот парень, он явно ей дорог, и они совершенно точно провели вместе не одну сотню лет.

Не назвала бы его красивым. На мой вкус он слишком претенциозен, а черты лица скорее резкие, даже грубоватые, нежели чем красивые. В выражении лица, во всем его образе отражена едва уловимая небрежность минувших эпох, даже на рисунках, где он выглядит вполне современно. У Дэи нет такого резкого перехода, границы во внешности, хотя по моим воспоминаниям она более чем необычная, но об этом я уже писала.

В прошлом все люди выглядели иначе. Не знаю, как объяснить… Вот пример: если выдернуть из прошлого неандертальца, постричь, побрить, привести в порядок и одеть в костюм, он все равно будет отличаться от современного человека. Этот парень, конечно, не неандерталец, но явно не вчера родился, и даже не в прошлом веке. Сколько же ему?

Его взгляд меня пугает и завораживает. Глаза холодные, жестокие, но на нескольких рисунках совершенно другие. Я не знаю, как охарактеризовать то, что я вижу. Чувство?.. Мои пальцы отказываются писать слово «любовь» применительно к ней. И все же… так он смотрел на неё?.. Или ей того хотелось? Учитывая то, что это всего лишь качественные карандашные наброски, я бы не хотела знать, как Дэя рисует в цвете.

Она видела его таким, но каким он был на самом деле? Парень не в моем вкусе, если не сказать больше, но глядя на него глазами Дэи, его невозможно назвать неприятным или отталкивающим.

Как его звали? Когда они познакомились?..

Поверить не могу, неужели я и вправду хочу все это знать?..

Почему её до сих пор нет? Почему она напилась?

Может, я наивная дура, но не потому ли, что Дэе просто было не с кем поговорить?

Марафон вопросов закрыт. Она молчит, а мне добавить нечего.

Запись шестнадцатая. 17 августа, 12:40

1230 год до н.э.

Прошло чуть больше трех месяцев. Дэя, белокурая девушка с Севера, уже свободно говорит на нашем языке, будто родилась и выросла здесь. Она понемногу привыкает к тому, что ей предстоит, отрешенное выражение уже не столь часто появляется на её лице. Дэя плыла на корабле с братьями и отцом, когда на них напали. Мужчин – тех, кто сопротивлялся, убили, сложивших оружие продали в рабство. Сейчас она может спокойно говорить о том, что произошло, не впадая в отчаяние и не сокрушаясь по поводу своей участи.

– Они были удивлены, когда вместо оборванного грязного мальчишки обнаружили девушку, – она смеется. Когда Дэя улыбается, я невольно улыбаюсь в ответ. Она кажется мне Солнцем, по какой-то случайности скатившимся с небосвода. Я не говорю ей об этом, но мне кажется, она знает, что мое отношение к ней – особенное. Не такое, как к другим.

– С начала времен люди поклоняются богам. Тебе самое место среди бессмертных и могущественных, призванных вершить судьбы других и повелевать ими.

– Зачем ты так? – улыбка исчезает, и я сама хмурюсь.

– Как-так?

– Люди равны от рождения. Никто не может быть выше или ниже.

– Оно и заметно, – усмехаюсь я, – да говорю я не о людях. О богах. Боги создали нас и с тех пор вершат судьбы людей.

– Это люди творят богов.

Она говорит странные вещи, временами я её не понимаю, но мне с ней интересно. Молчать, говорить обо всем на свете, учить премудростям женской доли, плескаться в купальне или бродить в саду после заката, когда спадает жара.

Моя жизнь была обычной, но я не могла представить, каково сейчас ей. Слишком легко она смирилась, но смирилась ли? Однажды я спросила, каково это – родиться свободной, а однажды проснуться в цепях? Дэя ответила, что не чувствует себя рабыней. Свобода – это то, что внутри тебя. То, что живет в душе, равно как и рабство. От внутренних оков не избавит никто и ничто. Иногда мне кажется, что она значительно старше меня, но нет – я вижу перед собой все ту же девочку, которой предстоит с головой окунуться в кошмар нашего мира.

Я много думала над её словами, и поняла, что она права. Невозможно избавиться от рабства, что живет внутри. Это перевернуло мою жизнь с ног на голову и позволило взглянуть на все по-другому. Даже будучи рабыней, можно оставаться свободной в своих чувствах и в своем выборе.

Ненависть – кандалы, которые я добровольно замкнула на своих руках и ногах, и мне тяжело в них. Чем дольше я общаюсь с Дэей, тем тяжелее становится.

Господин в отъезде и когда вернется – неизвестно. Я искренне надеюсь, что где-нибудь в пути его догонит отравленная стрела или из колеса в повозке вылетит спица, и привезут его уже со сломанной шеей. Ещё лучше – если выбросят прямо в дороге, и его тело будут клевать птицы и драть на части дикие звери. Что в таком случае будет с нами, мне неизвестно – либо убьют, либо перепродадут. Я знаю только одно: я не хочу отдавать эту девочку ему. Дэя даже не в его вкусе, Господин сломает её и выбросит, как многих других.