Дом возле больницы - Валя Стиблова

— Сглазил, сглазил тебя мертвец этот, ты там чуть глаза не проглядела, вот и будешь теперь маяться, — ядовито стращает ее Ирена, не желающая мириться с тем, что Витя по анатомии лучше всех.

— Ерунду говоришь, — серьезно отвечает Витя. — Живой сглазить не может, а уж мертвый… Глупая ты все-таки.

Ирена в раздражении краснеет:

— А ты… Знаешь, ты какая? — Она судорожно подбирает словечко пообиднее и, наконец, победно выпаливает: —Тупая! Понятно? Тебе даже мертвец хоть бы хны! Будто это пень, а не труп. Бесчувственная! Вот! — Побледнев от злости, она выкрикивает это так яростно, что все кругом замолкают: Ирена явно пересолила.

Первый раз в жизни обидели Витю до самой глубины души. Она вспоминает маму, дом, где теперь хозяйничает мачеха, отца, не так уж и горевавшего перед Витиным отъездом, и все внутри протестует против такой несправедливости. Из воспаленных глаз текут два тонких ручейка. Глотая слезы, Витя пытается сделать вид, что ей все нипочем. Ирена оглядывает подруг, ища поддержки, но находит на их лицах только осуждение. Павла идет рядом с Витей и, заметив ее горючие слезы, нахмуривается.

Вечером Витя лежит в постели с холодным компрессом на глазах. Врач сказал, что читать нельзя и два дня надо походить в темных очках. Грустные мысли приходят Вите в голову, впервые она чувствует себя в училище совершенно одинокой.

Ирена стоит перед зеркалом в красивом темном платье, с Витей словом не обмолвится. Все примеряет, где лучше приколоть брошку. Сегодня они с Павлой идут в театр. Ирена уже готова, скоро семь. Входит Павла, в брюках и в домашних тапочках.

— Ты еще не одета? — сердится Ирена. — Опоздаем ведь!

Павла опускается на Витину постель и вполголоса спрашивает:

— Ирена, ты с Витей занималась?

— Время мне некуда девать, да? Пусть скажет, что непонятно, завтра я ей все объясню, — отвечает Ирена и нетерпеливо добавляет: — Давай же скорей, к началу не успеем!

Павла сжимает Витину руку и тихо говорит:

— Не пойду я. Мы с Витей физику будем учить.

Ирена сначала удивленно поворачивается, а потом взрывается:

— Это ты мне назло все хочешь испортить! Как будто не знаешь, как мне в театр хотелось! Ишь благодетельницу из себя строит.

Тут робко вступает Витя:

— Иди, Павла, а то билет пропадет.

Павла закидывает ногу на ногу и терпеливо объясняет:

— Нет, девчонки! Я сама по физике ни бум-бум! А в театр никакой охоты нет идти. Одеваться лень, и все тебе тут. Вите читать запретили, вот мы и будем вместе повторять. Ты, Ирена, и одна прекрасно время проведешь, я не сомневаюсь.

— Да уж как-нибудь… — Ирена сердито нахлобучивает на голову меховую шапку, кидает в сумочку все необходимое и, схватив перчатки, вылетает из комнаты.

Витя облегченно вздыхает.

— Ну, где твоя физика? — говорит Павла нарочито громко, пытаясь скрыть, что немножко гордится собой.

Она открывает шкаф, чтобы взять учебник. Верхние полки беспорядочно набиты бельем, самая нижняя — полупустая, порядок здесь идеальный. Сердце у Павлы сжимается, она закрывает шкаф и некоторое время не говорит ни слова, потому что многое для нее сейчас прояснилось.

Так они начали заниматься вместе. Павла все так же дружна с Иреной, но стоило Ирене как-то бросить, что «толку из этой Витьки все равно не будет», как Павла резко оборвала ее: «Помалкивай лучше! Тебя просили шефствовать, значит, я за тебя работаю».

Когда Ирена уходит, Витя откладывает в сторону учебник, чтобы поболтать со своей второй соседкой, Верой. В последнее время Вите здорово от нее достается:

— Свихнешься ты скоро со своей зубрежкой!

Вера ругает Витю, но на лице с чуть раскосыми глазами написана материнская забота. Застав недавно Витю за ночным чтением с фонариком, Вера теперь каждый день распекает ее:

— Нет, скажи, чего ради ты портишь глаза? Ради фифы этой, которая из себя медсестру строит? Ну, взяла бы у меня лампу, раз уж тебе приспичило по ночам зубрить! Посмотри на себя! Совсем скелет! А ведь опять похудела! Надеешься своими ночными бдениями в гении пробиться?

Лежа в постели, Витя виновато молчит и только косится на подругу. Ей приятна Верина опека, и поток упреков она выслушивает не без удовольствия.

— Подожди, дай только отметки исправить, тогда все будет по-другому!

К концу первого полугодия Витя подтянулась почти по всем предметам. Правда, по физике все-таки двойка, но до лета еще есть время. По анатомии пан Рыба вывел ей тройку. Он прямо-таки кипел на педсовете:

— Анатомию она знает лучше всех в классе! Просто несправедливо выводить за полугодие среднюю оценку. И по чешскому у нее тройка, и по математике, и по химии, и по физиологии. Но каким трудом они заработаны!

Кому, как не классному руководителю, знать, сколько положено сил на эти тройки. Пани Чапова гладит Витю по голове и при всех говорит:

— У тебя сильная воля, девочка, если захочешь — добьешься!

Витя сияет. Павла хлопает ее по плечу и одобрительно улыбается, а Ирена с завистью поворачивается к Ярмиле Сватковой: и чего они с ней носятся, с Витькой этой…

Витя чувствует усталость, как после трудного поединка. Вернувшись в комнату, она складывает все необходимое в сумку, взятую у Лиды: на зимние каникулы решено поехать домой.

— Может, лучше остаться в Праге? — пытается отговорить ее Лида. — В театр бы сходили, отдохнули бы немножко.

— Нет-нет, — не поддается Витя на уговоры. — Вместо театра лучше Властику машинку купить. На скором дорого, поеду обычным поездом. Должна же я папе отметки показать!

Знала бы Витя!

Дома никаких восторгов не высказали. Перед ужином отец раскрывает на столе табель:

— Даже двойка? — скребет он в затылке. — А троек-то сколько!.. Ты думаешь, стоит дальше учиться?

Мачеха вообще не говорит ни слова. Витя опускает глаза, радостный свет в них гаснет. За ужином она рассказывает о Праге, боясь, что кто-нибудь произнесет решительное слово, и чувствует себя здесь совершенно чужой. Когда мачеха уходит укладывать малыша, отец опускает на стол большие кулаки вытянутых рук:

— Ты должна учиться как следует, — говорит он непривычно мягко, — это нам дорого обходится.

У Вити к горлу подкатывается комок. Где уж тут рассказывать, как сидела она над учебниками до поздней ночи, чего стоили ей эти тройки! Вдруг отец расценит это как упрек — мол, не давали ей дома учиться. В душе Витя убеждена: он еще увидит, на что дочь способна, пусть полгодика потерпит. Взять бы да высказать ему все это, но не хватает духу. Витя гладит отца по руке, и они улыбаются друг другу.

Сегодня Витя ночует на кухне, на тюфяке. В комнате ее кровати больше нет — видно, не слишком-то ее ждали. Ей никак не спится. Из-под прикрытых век Витя следит, как прыгает на стене тень мачехи, замачивающей белье. Лампу с одной стороны завесили, чтобы свет не мешал Вите спать. Приходит отец, садится на лавку у печи и говорит что-то, заглушаемое плеском воды. Оба думают, что Витя уже уснула.

— Дурацкая идея это медучилище, — гнет свое мачеха. — Не тянет она, ясное дело. А ведь все еще впереди.

Хрустнув по старой привычке пальцами, отец задумчиво отвечает:

— Посмотрим. Может, обвыкнет. Трудно ей…

Мачеха зло швырнула мокрое белье.

— А денег-то сколько уходит каждый месяц! Я думала накопить немного. Весной строиться хотели. На Властике все горит… Нет, не верю я, что она подтянется. Куда там, только денежки тю-тю!

В баке на плите кипит вода. Витя, засыпая, не разберет, то ли громкое бульканье кипятка, то ли непреклонный голос мачехи заглушает голос отца. Натянув одеяло по самые уши, она шумно поворачивается на бок. Все затихает.

Утром отец уходит на работу. В Прагу только завтра, а как хорошо было бы прямо сейчас собрать вещи, махнуть в общежитие, засесть за книжки. Властик то и дело дергает Витю за волосы и без конца хвастается машинкой, привезенной ему из Праги. Окна разукрашены инеем. На полях лежит голубоватая снежная перина, прихваченная сверху морозом.

Мачеха трет белье о стиральную доску и рассказывает Вите о последних деревенских событиях. Время от времени она останавливается, чтобы утереть со лба пот. Витя скоренько закатывает рукава и берется отжимать белье. Воздух в кухне пропитывается едким мыльным паром.

— Слушай, Витя, — вдруг начинает мачеха, намыливая воротник рубашки, — не нравится папе учеба-то твоя…

— Почему? — В глазах Вити вопрос, но не тревога.

— Почему? — Мачеха полощет рубашку и снова трет ее куском мыла. — Наверное, хочет, чтоб ты дома жила. Скучает, я по нему вижу.

Какую-то долю секунды Витя не верит ни единому ее слову, потом отводит в сторону глаза, полные теперь беспокойства и страха. Руки, недоделав работы, замирают. Мачеха понимает, что начала не с того.