Память о мечте (сборник) - Ирина Озерова

Раскопки

Не зря мы верим картотекам —В них нашей общности печать.Палеозой с двадцатым векомМы вместе будем изучать.

Красноречив итог раскопок,И все же чуточку уныл:Был человек и хил, и робок,А все-таки задирист был.

Он то кремневый наконечник,То ядерный лелеял след, —Погрязший в частностях сердечник,Несущий мощный мозг скелет.

Типичная, казалось, особь…Так почему же, почемуНе можем мы открытий россыпьВсецело приписать ему.

Как будто из иного мираОн вдохновенье прозревал:Свеча горела, пела лира…Он мог! Но что-то прозевал.

И прозябал на полигонахОн в обезьяньей кутерьме,И видел звезды на погонах,А не в большой вселенской тьме.

Использовал он сто наречий,Вступив на свой порочный круг…Но скрипка очень человечий,Понятный всем рождала звук.

Казалось, он погряз в машинах,Казалось, он зашел в тупик.Но сохранялся на вершинахЕго корней простой язык.

И каждый жил в отдельной клетке,Презрев содружество пещер…Но это все же были предки,Как питекантроп, например.

Небезопасно отрекатьсяОт растворившихся во мгле…Как тысяча иллюминаций,Свеча горела на столе.

Обряды

Я все еще сомнением объята,А значит, рано общий сбор трубить…Первопричину древнего обрядаУже давно успели позабыть.

Давно обряд не исцеляет раны,Удачу на охоте не сулит.Но в бубны бьют сановные шаманы,И я танцую, как шаман велит.

Мне не помеха умное неверье,Я самый стадный зверь среди зверей.Могла бы я уйти и хлопнуть дверью,Но в древнем мире не было дверей.

Привычно на стене рисую тигра,Его пронзив магической стрелой,Потом прощаюсь вежливо.И тихоДве двери закрываю за собой.

И шарф тугой петлей стянул на шее,Покорно руки прячу в рукава.…Бессмысленны, как жертвоприношенье,Во благо убиенные слова.

«Мы все давно узнали, что – почем…»

Мы все давно узнали, что – почем,Какой ценою можно быть неправым.Мы делаем Историю. По главам.И в ней самих себя не узнаем.

Самим себе когда-то сдавшись в плен,Речами, как цепями, мы бряцаем,И честно все на свете отрицаем,Не предлагая ничего взамен.

А там – за гранью этой суеты —Опять рассвет, и солнце из-за тучи,И азбуку какой-то мальчик учит,И вечным пчелам дарят мед цветы,

И девочка сбегает босикомК реке, чтобы умыться и напиться,И тянет то дымком, то молоком,И плачут птицы!

Эрудиция

Раскованность, раскованностьНенужная моя,И знаний сфабрикованностьИз сгинувшего дня.

В мозгу их упакованностьКомпактную храня,Прикованность, прикованностьТитана – не огня.

Ведь рассуждая без затей,Я знаю, что не ПрометейОгня похитил жар.

А он, страдающий зазря,Столетья видит, как заряРодит лесной пожар.

«Все смещено во времени…»

Все смещено во времени. И времяНас разделяет мраморной стеной.И Вы навечно остаетесь с теми —Ушедшими, Вы вовсе не со мной.

Вы смотрите в упор. И все же мимоСкользит Ваш взгляд. Но я при нем как страж:И взгляд, и Вы мне так необходимы,Что этого в словах не передашь.

Тепло руки, стихи и ожиданье —Все словно в восемнадцать лет. Меж темУже явилось горестное знанье,Которое является не всем.

И мне не быть хозяйкой в Вашем доме,Насторожен, устойчив дом, как дот.По Вашим фотографиям в альбомеМеня другая, словно гид, ведет.

И отделяет Вас, и отдаляет,И так оберегает от меня,Как будто временем повелевает,Не оставляя мне от Вас ни дня.

Сострадание

Страданье или состраданье —В чем человеческая суть?Мы разобщенные созданья,И каждому намечен путь.

Лишь боль едина в мирозданье,Она меняет нас чуть-чуть…Христовых мук переизданье —Как пуля в Пушкинскую грудь.

Но, может, сможем мы опятьИ бескорыстно сострадать,Не унижая безразличьем.

Одна слеза – и, может быть,Мы равнодушьем не убитьСумеем с подлинным величьем.

К вопросу о бессмертии

Монах корпел в уединенной кельеНад перечнем минующих минут.Ночами, словно мать над колыбелью,Он пестовал свой бесконечный труд.

А светский франт раскованность бездельяКоварным рифмам отдавал на суд,Не связанный тщеславием и целью,Слова сплетал он, как венки плетут.

Перебирая, словно четки, даты,Мы узнаем, что жил монах когда-то,Что келью заменил ему архив.

А вертопраха ветреное слово,Как старое вино, волнует снова:Он современник, он поныне жив!

Королева

Люди, люди… Мы делим сдуруБесконечный путь на отрезки.Четвертуем литературуС важным видом, по-королевски.

Но судьбой, то гневной, то странной,Мы нащупываем мерило:Я сама с королевой АннойВ тесной комнатке говорила.

Всех веков и времен поэтыСоставляют ее державу.Страх презрела она и наветы,Долгий путь и вечную славу.

Память сердца, как навык детства —То паденье, то восхожденье…Не воюет ее королевство,Но выигрывает сраженья.

Справа бьют, подражают слева…О, великая сила слова…Не лежит моя королеваПод крестом своим в Комарово,

А в пространстве четырехмерномСнова строчки она находит.К ней опять по ночам, наверно,Сероглазый король приходит.

«Зачем нам тень Булгакова тревожить…»

Зачем нам тень Булгакова тревожить,Цветаеву провозглашать святой?..Их было столько, кто прошел сквозь стройДоносов и шпицрутенов острожных.

Центральный государственный архивРазительно похож на колумбарий.Здесь боги спят. Но каждый бог, как парий,Почил, оставить имя позабыв.

Они зовут, но мы не слышим их,Не видим звездных душ протуберанцы…А Пастернак и Мандельштам – посланцыСтраны теней на празднике живых.

«И полыхнула в полдуши догадка…»

И полыхнула в полдуши догадка,Вполсилы, вполнакала, в полстроки.О логика! Холодная печатка,Пустое повторение руки.

Ты смотришь, но твои глазницы пусты,Как будто в дом покинутый стучусь.Поэзия! Высокое искусство,Бессмертная подделка смертных чувств.

И ты легко переступаешь черезМир, сданный на хранение стихам,И не болит искусственная челюсть,Положенная вечером в стакан.

А я, не став беспомощней и злее,Вновь безымянно растворюсь в толпе.Не удивляйся! Я тебя жалею:Еще страдать в бессмертии тебе.

Там, в вечности, такая ностальгия,Что отомрет спасительная ложь,И хоть давно распалась на стихи я,Ты бронзовые губы разомкнешь.

И позовешь, и назовешь впервыеТо имя, что мучительно скрывал,И, как морщины, трещины кривыеПокроют потрясенный пьедестал.

Но прошлое, как это имя, кратко,А вечность благодатна для тоски…Во времени забытая перчаткаТеряет очертания руки.

Триптих