С непонятным концом история Птицы, рассказанная им самим - Тарасик Петриченка
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но всё же…
Кто здесь поможет? Только Бог поможет…» -
Подумал я, когда прошло пол года
(Когда сломался ключик мой «Не думай!»).
Обратно к телу. В то лихое время
Мы, как обычно, за бутылкой коньяка
Пересеклись с союзником далёким.
Эмоциум с эмоциумом рядом
Сидели на Фонтанке в кабаке
И девушки послушно улыбались
На шутки, отпускаемые нами,
Подслушивали наши разговоры
И удивлялись пафосу общенья…
Уставшим был совсем мой брат писатель,
Нажравшийся чужих эмоций, боли…
Как повелось, мы стали говорить о смысле,
О сути, информацией меняясь…
Он, как Эмоциум, конечно, жил по Сартру,
Взяв компромисс в семье – таки остаться,
Но отрываться в отжиге по полной…
Об этом отжиге мы с ним и говорили,
Понять пытаясь, как мы оказались
В подобной жопе, где все пляшут и усталость
Вокруг… Где шьём мы и синячим,
Где сумасшествие зовётся оптимизмом
Людьми из тех, кто смотрит наши игры.
Вокруг стояла средняя весна
И пахло корюшкой, одетой огурцами…
Светило солнце – наш любимый друг…
И мы тихонько думали о Боге…
Одни из тех, кому был просто нужен зритель.
И надо его взять, чтоб ни случилось.
И функцию сработать… Где тут счастье?
Сработать функцию? А что – нельзя без мяса?!
Играл Жамироквай –
Когда он двигается, с ним танцует мир…
И, может быть, публичность – это выход?
Тем днём попал я на концерт Колибри:
Увидеть своё будущее в Ире –
Эмоциум, добравшийся до края –
В истерике с соплями на концерте,
Нажравшись в хлам, обмениваясь с залом
Своим кошмаром на их радость и движенье,
Не видя никого, кроме себя –
На всех насрать. Одна. Совсем одна…
Из маленьких трагедий в стиле рок…
Куда в то лето ехал Виктор Цой?..
И кто тут спасся? Костя Кинчев? Петр Мамонов?
Должна ведь где-то быть моя дорога…
Не знаю… Роллинг Стоунз с Агатой Кристи:
На иглу? Она всегда готова.
Очень пахло суицидом…
В то время, зажигая в своей синьке,
Я начал слушать музыку, смотреть, читать
И прочее, что запрещал мне некий ключ –
Контроль ослаб – мой ключ сломался…
Так страх и боль мои, во мне лишь заключенные
Полезли из меня – порвалось Я…
И мир, конечно же, меня заметил –
Он тормознул мне музыку и книгу,
Которых так хотел я опубличить
И начал мне подкидывать расклады:
«Ты продолжай лететь! Лети не бойся!»
Я помню, как рванул в Москву на зеркала
С дорожными просветами снежочка…
Тут я уж вспомнил прошлое по полной…
То прошлое, где страшно, страшно, страшно…
Но шла игра…
Союзник, девушка, рассказы, дочка…
Музыка в наушниках и «Кто на базе?»…
Забавный эпизод сейчас припомнил:
Тогда в Москве я как-то очутился
В какой – то незнакомой мне квартире.
Был за столом забавный человечек – поэт…
Вокруг бухали – он вещал:
«…а только там был первым,
Где водкой всех поить напропалую,
С цыганами плясать лихие песни,
Да с проститутками, бандосами вгонять
Кромольщину в беседу…
Тоже мне Есенин, блядь!
Писал бы ты, как этот, бля, Есенин!
А то сейчас посмотришь – просто тошно!
Наш современный Пушкин пишет так:
«О лето жаркое, любил бы я тебя,
Когда б ни зной да пыль,
Да комары да мухи, БЛЯ!»
Без БЛЯ теперь никто не обойдется!
А я вам так скажу: раз ты, мудак,
Без грязи с матом обойтись не можешь,
То лучше и не лезь тогда писать!..»
Я оценил: почти что про меня…
Довольно эпизодов! Снова к телу.
Проблема – заключенные во мне напряги
Поперли в сопли, реагируя на всё…
Я слушал музыку – текли навылет слёзы…
Я, начитавшись «Голубя в Сантьяго»
Бесстыдно плакал на ступеньках ТЮЗа…
Вокруг метались пьяные драконы…
Где Я, где Птица?
Страшно, страшно, страшно, страшно…
Запой… И пахнет в воздухе припадком…
Сейчас бы крикнуть: «Помогите, люди!
Мне страшно!» Здесь никто помочь не может.
Все лишь смотрели тупо на меня…
На вылет… Пьяной нотой движется Московский…
Как синяки топырят свой мизинец,
Вливая жизнь в гортань бутылкой пива?
(Собратьям-монтировщикам – привет!)
Вы видели? Вы знаете? Я знаю…
Как утром говорит тебе твой голос:
Не напрягайся! Это всё не страшно!
Ведь ты не алкоголик, сам же знаешь!
Чтоб было легче выпей, и – в завязку.
Дай себе слово, что не будешь больше,
А просто выйдешь бодрым из похмелья…
Припоминаю я всё тот же голос,
Который говорил мне: всё в порядке.
Ведь ты не наркоман…
Я понимал, что Птица победила
Опять… Конечно, ей не нужен был союзник,
Ну, разве, чтобы в силе появиться.
Я помню детские угрозы, слёзы, позы,
Так долго и мучительно по мясу…
Не вырезал: игра то продолжалась!
Я понял: надо думать! Думай! Думай!
Смотри, что тут творится! Всем же больно!
И сам ползёшь в свой Птичий суицид.
Так поломал я сам свой первый ключ.
Но толку что? Как выйти из игры,
Когда всё пляшет, пляшут все вокруг?
– Эмоциум мой, где твоя победа?
Где плачет твоя мама у могилы?
Давай закончим, выключим игру?
– Но я жила! Жила и были силы!
– Любила? Здесь никто не побеждает!
Бог не играет! Знаешь, кто играет…
Не мы играли здесь: играли нами…
И красочным финалом – суицид.
Я ничего не чувствую, пойми ты!
Я ощущаю только дискомфорты.
Спасай свой зад!
Такой вот бесполезный разговор…
Игру не «просто так» остановить,
И из неё так просто не выходят…
Вам доводилось при смерти бывать?
Когда через секунду можешь сдохнуть
И чувствуешь, предчувствуешь момент…
Я не могу вам объяснить за это чувство.
Измена, паника… Не знаю, как назвать.
Ни то и ни другое… Это что-то,
Повисшее, как пауза в театре,
Какой-то странный в воздухе расклад,
Дыхание, наверно, ужас, страх…
Не объяснить…
Тогда я был на крыше,
Расправив руки: Птица это любит.
И чувствовал, что новый День Рожденья –
Четвёртый, если посчитать –
Не факт, что и настанет – рисковать?
Конечно, Птице этого хотелось…
А воздухе висели пауза и страх…
Вам доводилось при смерти бывать?
Когда через секунду можешь сдохнуть
И чувствуешь, предчувствуешь момент…
Я не могу вам объяснить за это чувство…
Примерно так всегда перед припадком…
Меж тем мой третий ключ «писать»
Меня наполнил.
Заполнил пустоту – полегче стало,
Но думая о том, что происходит,
Я понимал, что надо Птицу резать.
Даже из сини было это ясно…
( – Дурак, ведь ты всех топишь!
– Плевать –
