Статьи из газеты «Труд» - Дмитрий Быков

Все эти лицемерные всхлипы: ах, ах, двухгодичники измучают полуторагодичников! — бессмысленны хотя бы потому, что деды будут чморить новобранцев и так, вне зависимости от срока их будущей службы. Это будет продолжаться с прежней злодейской изобретательностью до тех пор, пока у солдат не будет четкого представления о том, что они защищают. Впрочем, это касается и страны в целом. Здесь у нас все унижают всех, стремясь доминировать по любому поводу и в любой ситуации, потому что общей цели как не было, так и нет. И единственная цель — либо лично урвать, либо, если взять нечего, лично оттянуться. Потоптаться на стариках, детях, новобранцах — на ком попало. И пока этого нового смысла общей жизни не понадобится, армия будет дедовать вне зависимости от того, сколько там служат, сколько платят и чем кормят.

№ 557, 5 апреля 2007 года

Серпом по молоту

Россия будет осторожно избавляться от любых напоминаний о советской символике. Тут мы недалеко ушли от Эстонии, переносящей памятник воину-освободителю. Убрать серп и молот со знамени Победы — идея по определению кощунственная, но она в духе времени: серп и молот скоро будут убирать отовсюду.

Россия будет осторожно избавляться от любых напоминаний о советской символике. Тут мы недалеко ушли от Эстонии, переносящей памятник воину-освободителю. Убрать серп и молот со знамени Победы — идея по определению кощунственная, но она в духе времени: серп и молот скоро будут убирать отовсюду. У нас ведь сегодня идеология без идеологии: Россия — великая страна, у нее были великие проекты и грандиозные жертвы, красные убивали белых, и наоборот, но все они были правы. Потому что в этом наш путь, наша историческая особость. Надо заставить народ забыть о том, что у нас была пусть жестокая, не всегда удобная для жизни, но великая и осмысленная страна. С идеологией, с твердыми понятиями о долге, пусть без четких критериев добра и зла, — но даже те, кто совершал тут гнусности, четко отдавали себе в этом отчет.

Сегодня надо внушить всем, что победила именно сегодняшняя Россия, без серпа и молота. Что она — правопреемница той. Это вписывается в госполитику борьбы с экстремизмом, согласно которой экстремистом является любой человек с твердыми убеждениями. От твердых убеждений, уверяют нас, происходит все зло на свете — из-за них выходят на площади, устраивают «оранжевые революции»…

Но великие кровопролития происходят как раз тогда, когда у общества — и в целом, и у каждого его члена по отдельности — не остается никаких убеждений. Вот тогда-то как раз и забывают, где добро и зло, и массовым порядком начинают убивать друг друга ни за что ни про что. Все великие утопии осуществлялись не тогда, когда жили их убежденные творцы вроде Сен-Жюста или Маркса, а тогда, когда общество созревало для катаклизмов. Когда деградация его делалась слишком очевидной. Поэтому мы сегодня гораздо более жестоки, циничны и готовы к кровопролитию, чем в советские времена. Выскажу крамольную мысль: верить во что-то — пусть в самую человеконенавистническую теорию — лучше, чем не верить ни во что. С истовым революционером, по крайней мере, можно разговаривать. Циник же готов на все исключительно за бабло.

В самом скором времени ностальгия по «совку», усердно насаждаемая в 90-х, окажется у нас под таким же запретом, как в Прибалтике. Только там этот запрет — гласный, а у нас будет негласный, как и все в последнее время. Нам будут внушать, что сегодня мы переживаем золотой век, а в советские времена переживали железный и каменный. СССР уже и сегодня, в фильме Алексея Балабанова «Груз 200», предстает адом. Балабанов не выполняет ничьего заказа — просто улавливает движения воздуха. Да, отвратительна страна, в которой на знамени написаны высокие слова о любви к людям и прелестях труда, а торжествуют пошлость и зверство. Но страна, в которой торжествуют те же пошлость и зверство, а на знамени красуются их радостные лица, не лучше. Она хуже. Отступления от нормы — ужас, но отсутствие нормы — катастрофа. Серп и молот — не только символ тоталитаризма и фальши, но еще и напоминание о том, что в мире существует труд. И как бы Советский Союз ни скомпрометировал своих высоких целей — отсутствие этих целей куда опаснее для нашего общего будущего.

№ 562, 12 апреля 2007 года

Али Баба

Выдавать Березовского нельзя. Как гостайну — только ее в нашем случае хранят уже Плохиши от Кибальчишей. Кибальчиши и так, и сяк зайдут — выдайте нам вашу тайну! Он гадости говорит, революцию готовит и вас компрометирует. Нет, отвечают Плохиши, мы пожурим его для порядку и попросим больше так не делать, но выдать вам не можем, потому что не уверены в его сохранности. Если у вас старушек, вышедших прогуляться на Тверскую, волокут в автобусы за участие в «Марше несогласных», — можно себе представить, что вы сделаете с бывшим главным буржуином.

Но и брать Березовского тоже нельзя. Его надо требовать, вымогать, пытаться похитить, но в критический момент, в полуметре от границы, снова выпустить на все четыре стороны. Заграничный БАБ — враг и демон, на которого спишется все. Сидящий БАБ — герой сопротивления, отмытый народным мнением добела. С Ходорковским так уже почти случилось.

А что будет с Борисом Абрамовичем, понятно без долгих изысканий. Вон его и в Латинскую Америку уже потянуло, как Троцкого, — подальше от нас, поближе к пассионарным ребятам вроде Чавеса. Сознательно он подражает перманентному революционеру, нашедшему последний приют в Мексике, или действительно обнаружил деловые интересы в Бразилии — один Бог ведает. Но сценарий повторяется до деталей. Впрочем, у России ведь разный опыт по части разборок с олигархами, не вписавшимися в новый исторический этап. Курбский бежал в Польшу и умер там своей смертью — вероятно, от натуги, сочиняя гадости про Ивана Грозного; Грозный пережил его на год. Меншиков умер в березовской ссылке — совпадения на каждом шагу. Мягкая александровская революция и столь же мягкая — сравнительно, например, со сталинской — аракчеевская реакция стоили Сперанскому ссылки в Пермь, но умер он обласканным и почитаемым. Троцкий погиб от ледоруба. Всякое бывает, короче.

Березовский не нравится нынешней российской власти, но не настолько, чтобы идти на политическое убийство. В версию об отравлении Литвиненко полонием я не верю — пресловутое qui podest (кому выгодно) никак не позволяет предположить тут руку Кремля. Впрочем, насчет руки Березовского у меня тоже серьезные сомнения. В России сейчас деградировали и государство, и его враги. Осуществить грамотное уничтожение политического противника — идейное или, не дай Бог, физическое — тут никто не способен, а уж устроить революцию и подавно. Березовский и так называемый «режим» друг другу не опасны. А значит, нужны.

Настанет ли момент, когда опальный олигарх перестанет быть удобным пугалом и сделается просто опасным разоблачителем? В случае Троцкого такой момент настал, но Троцкий был серьезным врагом, ему нечего было инкриминировать, кроме массовых убийств во время гражданской войны. Он не воровал, не был замешан в сомнительных махинациях, не говорил столько глупостей, сколько БАБ, и не грозился каждую весну, что она будет последней для сталинской власти. Бориса Абрамовича принимают всерьез очень немногие — по крайней мере, за границей. Такой враг в некотором смысле полезен. Если бы у меня был столь суетливый, многословный, мечущийся и озлобленный противник, я выделил бы ему охрану.

Так что все будет по Троцкому: ни мира, ни войны. Ни примирения, ни выдачи. А если с Борисом Абрамовичем действительно что-нибудь случится… В его способность отморозить уши назло бабушке я не верю — обычно он жертвует чужими ушами. И, значит, это будет рука его бывших друзей и соратников. Так вот, если эта рука дотянется-таки до Березовского, значит, наша власть действительно такова, как он говорит. Хочется верить, что он ошибается, а потому останется тем вечным неуловимым Джо, которого на фиг никому не надо ловить.

№ 567, 19 апреля 2007 года

Памяти ускорителя

Борис Ельцин заставил журналистов вспомнить годы, которые кому-то кажутся золотыми, а кому-то проклятыми, но вспоминаются с неизменной ностальгией. Как фронтовая пора, о которой и самый удачливый фронтовик не скажет, что она была хорошей, но в жизни, как ни странно, оказалась главной. Не то чтобы все мы были героями, но от нас нечто зависело.

Борис Ельцин заставил журналистов вспомнить годы, которые кому-то кажутся золотыми, а кому-то проклятыми, но вспоминаются с неизменной ностальгией. Как фронтовая пора, о которой и самый удачливый фронтовик не скажет, что она была хорошей, но в жизни, как ни странно, оказалась главной. Не то чтобы все мы были героями, но от нас нечто зависело. Амплитуда ощущений была дай Бог — от восторга до отчаяния и обратно. Тогда внезапные ельцинские решения заставляли выпускающих в панике менять обложки. Сегодня все журналистские планы так же сломала ельцинская смерть — и, как все его неожиданные поступки, она кажется фантастически внезапной поначалу и глубоко символичной потом.