Семейный промысел - Чарльз Стросс

— А ну-ка соберитесь! — сказала она в сторону стола. — Слышите?

Однако документы и разбросанные там и сям безделушки упрямо отказывались повиноваться, так что она сама набросилась на них, собирая письма в стопки, распечатывая невскрытую почту и откидывая мусор, устроив настоящую охоту на квитанции и счета. Почти девять месяцев стол погребала всякая шушваль и наведение порядка подействовало на Мириам благотворно, отвлекши от тяжких дум, связанных с потерей работы.

Только после того, как показалась голая поверхность стола и Мириам вытерла кофейные кольца моющим средством, она приступила к электронной почте. На это потребовалось еще больше времени и когда она проверила все входящие, дождь, барабанивший в окна, лился уж из потемневшего неба.

И когда вроде как всё было улажено, пришла на ум новая мысль. «Вот еще морока. Ну-ка, ну-ка…» Она вышла в прихожую и прихватила розовато-зеленую коробку. Сморщив лицо, она вывернула содержимое на стол. Бумажки плодились как кролики, вдобавок что-то лязгнуло и покатилось по полу. «Ну что там еще?»

То был скатившийся со стола бумажный пакет с какой-то звонкой начинкой. Несколько секунд она рыскала взглядом, затем наклонилась и победно возложила пакет вместе с его содержимым к пригорку пожелтевших вырезок, выцветших фотокопий и лощеных бумаг. Одна из них, которую она как раз рассматривала, выглядела как свидетельство о рождении… Нет, как один из тех бланков, которые заполняются вместо свидетельства о рождении, если данные отсутствуют. Младенец Джейн Доу, примерно шести недель от роду, вес такой-то, глаза зеленые, пол женский, родители неизвестны… Какой-то миг Мириам казалось, что она смотрит на документ с дальнего конца темного туннеля.

Не обращая внимания на бряцавшую вещицу, Мириам просмотрела бумаги и рассортировала их в две стопки: газетные вырезки и документы. Вырезки большей частью — фотокопии. Они поведали о простой — хотя и таинственной — истории, известной ей с четырех лет. Резня в парке. Молодая женщина, с виду хиппи, а может и цыганка, судя по её необычной одежде, найдена мертвой на краю лесопосадки. Причина смерти, согласно протокольной записи: потеря крови, вызванная обильным кровотечением из глубоких ран на спине и левом плече, нанесенных неким холодным оружием, предположительно, мачете. Довольно необычно. Еще необычнее было то, что неподалеку надрывался от крика шестимесячный младенец. Какой-то пожилой мужчина, выгуливавший пса, вызвал полицию. Этот случай стал семидневным чудом света.

Мириам знала, что конец этой истории положили заботливые руки Морриса и Айрис Бекстайн. И она сделает всё от неё зависящее, чтобы вымарать из своей памяти этот подвисший в воздухе кровавый конец. Она не желает быть чьим-то еще ребенком, ей вполне достаточно двух прекрасных родителей, а распространенное утверждение, дескать, кровные узы крепче воспитания, попросту выводило её из себя.

В этом отношении весьма поучительна история жизни Айрис. Она была единственным ребенком в спасшейся от холокоста семье, осевшей после войны в неприветливом английском городке. В двадцать лет она эмигрировала, встретила Морриса, вышла за него замуж и вычеркнула прошлое из памяти.

Мириам вытряхнула бумажный пакет на опальное свидетельство о рождении. Оттуда выпал чечевицеобразный серебряный медальон на изящной цепочке. На тусклой, почерневшей от времени поверхности виднелась чеканка: скрещенное оружие, щит и звери. На вид — сущая безделица. «Вот еще…», — она подняла его, чтобы рассмотреть поближе. «Должно быть та самая «весьма ценная вещица» о которой говорила мне мама?» — подумала она. Там, где крепилась цепочка виднелось что-то вроде фиксатора.

— Не удивлюсь, если…

Открылся.

Мириам смутно надеялась увидеть фото сладкой парочки, но изнутри створки раковины покрывал орнамент в виде яркой цветистой вязи. Сочные охряные кривые вились и переплетались, сплетаясь кверху и книзу в бирюзовые ветви. Серебро выгодно оттеняло узор — под невзрачной внешней оболочкой не ожидаешь увидеть такое великолепие.

Мириам вздохнула и откинулась на подпружиненную спинку офисного стула.

— Что ж, вероятность была, — печально пожаловалась она газетным вырезкам. Ни единой фотографии матери или неизвестного отца. Всего-то пошлое клуазонне[3] с узором в виде вязи.

Она присмотрелась к нему повнимательней. Вязь. Кельтская, что ли. Левая створка — точная копия правой. Если проследить эту дугу начиная с левой верхушки, а затем дальше, уже под синей дугой…

И зачем её мать носила эту побрякушку? Что она для неё значила? (Синяя дуга замыкалась, пройдя сквозь переплетение зеленых завитушек). Что она видела, когда всматривалась в него? Может это какое-то медитативное средство? Или же просто забавный рисунок? Безусловно, этот герб что-то да значит.

Мириам сильнее откинулась назад. Приподняв медальон, покачала им перед глазами, позволив свету лампы, стоявшей за спиной на книжной полке, бликовать на серебре. Привиделось, что в центре хитросплетения закружились слепящие голубовато-зеленые искорки. Она скосила глаза и ощутила как волосы становятся дыбом. В ушах отдавалось биение сердца, ставшее вдруг невыносимо громким; запахло подгоревшим гренком, перед глазами распутывался невероятный клубок, словно в воздухе материализовалось нечто вроде стереоизограммы, норовившей вывернуть её голову наизнанку…

Три вещи произошли одновоременно: её вдруг сильно затошнило, перегорела лампочка, а стул, на котором она сидела, опрокинулся назад.

— Ай! Ч-черт! — Мириам упала наземь, что-то ударило её в бок, она согнулась вдвое и перекатилась, прикрывая руками лицо. Резкий спазм пробрал её до кишок и, казалось, вот-вот её неминуемо стошнит. Подвернувшийся подлокотник угодил ей в спину. Под коленями было мокро. В глазах потемнело.

— Блин! — Голова раскалывалась, пульс участился, ухая внутри черепа отбойным молотком. Желудок выворачивало наизнанку. Внезапно пробрал страх: «это не просто мигрень, это приступ. Резкое повышение давления?» Мощный рвотный позыв понемногу утих. С минуту Мириам лежала неподвижно, ожидая пока уймется желудок и в глазах посветлеет. «Черт! А что если это аневризма?» Она сжала медальон с такой силой, что тот едва не продырявил ей ладонь. Она осторожно пошевелила руками и ногами — вроде как повинуются — и вздохнула от облегчения, правда не глубоко и с трудом. Наконец, уверившись, что желудок её не подведет, она рывком поднялась на колени и увидела…

Деревья.

Куда ни глянь — деревья.

В её комнатушке — деревья.