Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920 - Хадлстон Уильямсон

Мысли мои вернулись к ее рождественской вечеринке в Новочеркасске. Сейчас, как и тогда, мы пришли к финалу нашего прошлого существования, которое, бесспорно, закончилось, а теперь оказались лицом к лицу с будущим, которое выглядело грозным и смутным. Тот кризис преодолен; теперь перед нами возник еще один. Какую форму он обретет и как мы оба окажемся вовлеченными в него? Но сегодня было другое дело. Преграды, тогда нас разделявшие, пали, и мы понимали это.

Вскоре Муся мирно заснула рядом со мной. Для меня время остановилось, но было уже изрядно за полночь, когда легкое движение вагона вместе с лязгающими звуками соединительных муфт вернуло нас обоих к реальности.

Ее вагон был совсем близко от моего на запасном пути. Закутавшись до ушей, мы пошли к нему вдвоем. У подножия ступенек, ведущих в вагон, я взял ее в свои руки и очень крепко прижал к себе.

– До свидания, – произнесла она, а потом: – Спасибо за все, за все!

Она нежно повторила эти слова. И перед тем как повернуться и уйти, страдальчески и горестно прошептала мне:

– Ну почему это должно было с нами случиться именно так?

Не оглядываясь, она поднялась по ступенькам и исчезла в вагоне.

Пока я безутешно брел назад к своему вагону, я понял, что для нас обоих конец пути – очень близко, под рукой.

Вскоре после рассвета мы медленно ехали по дороге на Тимашевскую, где Сидорин должен был устроить свой следующий штаб.

Туда мы приехали лишь в последний день февраля, и я услышал новость, что меня разыскивал какой-то офицер с запечатанным письмом из штаба миссии. Он так до меня и не добрался, поэтому я подумал, что лучше всего будет ехать прямо в Екатеринодар и явиться к Холмену. По приезде я получил приказ вывести всю группу из Донской армии и отправить ее на базу, но мне самому было разрешено вернуться и оставаться несколько дней при Сидорине после того, как группа покинет армию. Потом я распрощался с ним настолько элегантно, насколько мог, и отчитался в Екатеринодаре.

Я сразу же принялся за поиски вагона, в котором должны были ехать Муся и Алекс, но, к своему восторгу, выяснил, что его уже подцепили к идущему на юг поезду и сейчас он был на пути в Новороссийск. Я расстроился оттого, что не имел возможности попрощаться с Мусей, но для меня было огромным облегчением думать, что теперь они в безопасности и наверняка, как только прибудут в порт, попадут на борт какого-нибудь корабля, забирающего беженцев.

Мне не было суждено знать, что их поезд попал в засаду, устроенную зелеными возле Крымска, и несколько вагонов было подожжено. Мусе удалось оттащить больного Алекса от железнодорожных путей, и она пряталась вместе с ним и другими беженцами в кустах, пока их не спасли бронепоезда Деникина.

В Екатеринодаре я провел два дня и с удивлением обнаружил, что Чебышевы и Елена Рутченко вернулись с базы и остановились здесь у друзей.

– С вашей стороны было бы разумно уехать отсюда как можно быстрее, – посоветовал я им. – Еще немного времени, и сюда придут красные.

Они выглядели нервными и немного испуганными, как будто это было нечто для них неожиданное.

– А как же британцы? – спросили они.

– Мы тоже уходим, – пришлось признаться мне, и этой новости было для них достаточно, чтобы спешно заняться сбором вещей.

Возвращаться назад к Сидорину с моими приказами было ужасно отвратительным делом, но его надлежало сделать. Все в его штабе, похоже, либо паковали бумаги в коробки, либо швыряли их в огонь. Кельчевский искоса посмотрел на меня, но, возможно, вспомнив Мусю, старался не встречаться со мной взглядами.

Как ни удивительно, но Сидорин вел себя наилучшим образом, и то, что, как я ожидал, станет суровым испытанием, прошло значительно легче благодаря его поведению. Он одарил меня своей мальчишеской любезной улыбкой, перед которой мне всегда было так трудно устоять, и дал мне знать, что моей вины тут нет.

– Ну и вот, – произнес он, – что же будет теперь?

Не было ни упреков, ни взаимных обвинений, и я понял, что он мне нравится больше, чем прежде. Я часто чувствовал, что не могу ему доверять, но всегда уважал его позицию и мог понять, почему он и его друзья полагают, что не должны продолжать воевать ради восстановления старых помещиков.

– Мы много раз видели друг друга, – серьезно произнес он. – Думаю, может быть, вы меня не забудете. Вообще-то я вам дам кое-что на память.

И он отстегнул от своего пояса великолепную изогнутую, украшенную камнями саблю и вручил ее мне со словами:

– Это – ваше.

Я не знал, что и сказать. Я был предан казакам и делал все, что мог, чтобы сгладить противоречия между Сидориным и британской миссией вместе с Деникиным.

– Возьмите, – настаивал он. – Храните ее, чтобы помнить о России.

На моих глазах весь остаток группы отбыл из Тимашевска в тот же день, но сам я оставался там еще три дня, вопреки всему надеясь дождаться лучших новостей с севера. Но ничего не изменилось, и поэтому я распрощался со штабом Донской армии и вернулся в Екатеринодар, договорившись, чтобы мой вагон сразу же перевели на главную магистраль на Новороссийск.

В городе оставалось лишь около двадцати британских офицеров, чтобы предотвратить пробольшевистские выступления и помочь в защите Деникина, чьи позиции с каждым днем становились все более шаткими. При мне Елена Рутченко благополучно уехала в одном из вагонов миссии, и я делал все, что мог, чтобы помочь всякому оставшемуся беженцу, которого знал лично. На какое-то время вспыхнула искорка надежды на то, что корпус терских казаков под командой Улагая, которому были немедленно переданы все остававшиеся военные материалы в Екатеринодаре, поможет остановить наступление красных. Улагай был решительным, честным и амбициозным человеком, но он был и немного неуравновешенным и раздражительным и выискивал препятствия, хотя, когда собирался с мыслями, чтобы что-то сделать, он делал это блестяще. К несчастью, его войска были весьма сомнительного качества, и всего лишь два случая, произошедшие в те последние дни в Екатеринодаре, произвели на меня большое впечатление.

Первый – встреча с Янко из финского гвардейского полка, который стоял прямо за городом – тот все еще питал оптимизм и был полон боевого духа. Он, похоже, был по-настоящему рад меня видеть и сразу же заявил, что слышал о моих проблемах с Сидориным.

– И все-таки, – пожал он плечами, – я уверен, что найду вас в Екатеринодаре с остатками британской миссии – вы уйдете последним.

Второй касается Дикова, офицера штаба при генерале Абрамове из 1-й Донской гвардейской дивизии, которого я встречал, когда бывал в дивизии в начале осени. Это был хороший солдат и приятный собеседник, но недавно он перенес ужасный шок, обнаружив своего родного брата в одной из груд обнаженных замерзших тел на станции в Кущевке. Сейчас он пришел с просьбой от себя и еще двух других уцелевших от его старого кавалерийского полка – 8-го гусарского. Полк поддерживал связь с нашим 8-м гусарским, и стало традицией обмениваться рождественскими открытками и другими приветствиями.