Ночь предопределений - Юрий Герт

У «красотки» на лбу выступил пот, Феликс видел, как он блестит, заливая надбровные дуги.

— Скорее же,— повторил Гронский,— подойдите к ней...

Бубенцов через силу сделал шаг, другой. Но затем с неожиданной легкостью крутнулся на каблуках, повернулся к Рите, стоявшей на краю авансцены, обнял ее и поцеловал в губы,— все это в таком стремительном темпе, что ни она, ни Гронский, ни зрители, замершие на своих скамьях,— никто и опомниться не успел. Бубенцов же вскинул руку, прощально махнул, ухмыляясь, маэстро, потом спрыгнул с эстрады, снова помахал и двинулся между рядами — в гору, на свое место.

Амфитеатр бушевал.

Задние ряды ревели от восторга.

Гронский улыбался.

— Что делать,— произнес он, улучив момент,— не только сердце красавицы, но и сердце красавца склонно к измене... Увы, чары моей ассистентки оказались сильнее ваших...- Он, как бы извиняясь, поклонился не знавшему куда себя девать парню и подтолкнул его к лесенке, ведущей вниз.

Рита, которой Гронский успел что-то сказать, ходила между сидящими на сцене, пытаясь водворить порядок. Здесь тоже переглядывались, прыскали. Рита задержалась возле Нины Сергеевны. Глаза у той были плотно закрыты, лицо каменное...

Впрочем, Феликс уже ничему такому не верил. Как, пожалуй, и все в зале,— в громадном зале, простирающемся до звезд, которые над черным горбом сопки становились все ярче и гуще.

Гронский держался отменно,— нельзя было держаться отменней в подобной ситуации. Но шутки, которыми он успокаивал зрителей, звучали пошловато и были словно надерганы из скверного конферанса. Кое-как ему удалось восстановить тишину. Между зрителей у него обнаружились какие-то помощники, они уговаривали, упрашивали... Среди них был и тот энергичный парень из геологической экспедиции, с которым Феликса второпях знакомили возле столовой.

Тем не менее, когда Гронский занялся Ниной Сергеевной, Феликс понял, что это конец.

Он это почувствовал сразу, хотя веки ее были опущены и лицо выражало полнейшее смирение.

Она послушно вторила Гронскому — своим тонким, негромким голоском:

— Вы геолог, не правда ли? Вы геолог?

— Геолог...

— Прекрасная профессия, не так ли? Прекрасная, прекрасная профессия...

— Прекрасная...

— И вы... М-мм... ищете в земле нефть...

— Нефть...

Он потер руки.

— Нефть...— повторил он.— Нефть...

— Нефть...— откликнулась она так же покорно.— Ищем нефть...— И вздохнула, как вздыхают в глубоком сне.

То ли ее хорошо здесь знали (впрочем, здесь все хорошо знали друг друга), то ли еще по какой-то причине, но голос Нины Сергеевны, по-прежнему негромкий, был теперь хорошо слышен, слова, несмотря на монотонную интонацию, звучали внятно, четко.

— И не только ищете,— сказал Гронский,— но и находите?..— Он улыбался. Последнее слово он произнес с нажимом.

— А как же,— сказала она,— и находим...

— И тогда,— подхватил он обрадованно,— из земли начинает бить фонтан?.. Фонтан!..— повторил гипнотизер несколько раз, с каждым разом все более смакуя это слово,— Фонтан!— Он плавным воздеванием рук выше головы показал, как, по его мнению, устремляются вверх и затем опадают фонтанные струи.

— Не обязательно,— сказала Нина Сергеевна.— Это если у нефти низкое содержание парафинов,— Глаза у нее были закрыты.

— Парафинов?..— несколько смешавшись, переспросил он.

— Ну да,— невозмутимо пояснила Нина Сергеевна.— А то случается, что она ползет из скважины, как ливерная колбаса...

— Колбаса?..— Гронский еще улыбался, но, казалось Феликсу, из последних сил.— Ливерная?..

— По пятьдесят копеек кило... Есть такая...

Вот тут-то Феликс и увидел, как вздрагивают у маэстро по сторонам подбородка львиные мешочки.

— Я попрошу вас,— жестко проговорил гипнотизер,— описать то, что сейчас вы увидите.— Он что-то сказал ей, но так тихо, что даже Феликс, находившийся поблизости, не расслышал. — Вы увидите,— тем же строгим, жестким тоном продолжал он,— как перед вами, рядом с местом, на котором вы стоите, из земли ударит нефтяной фонтан. Вы и ваши друзья... Вы долго искали... М-мм... Это место. Вы устанавливали вышки... Бурили землю... Вы проникли до самых... М-мм... сокровенных глубин...

— До юры!..— выкрикнули из задних рядов.

— До коллекторных пород!..— раздалось откуда-то сбоку.

— Я требую тишины!— угрожающе проговорил Гронский, оборотясь к залу.— В таких условиях...

— Товарищи!— вскочил энергичный парень из геологической экспедиции.— Товарищи!..

— И теперь,— продолжал Гронский, сомкнув на переносье кустистые, словно начерненные брови,— теперь оттуда, из этих сокровенных глубин, забила нефть... Смотрите же, смотрите... Вы видите перед собой черную струю... Нефтяной фонтан!..

— Вы видите!..— вскрикнул он.— Видите! Видите!..

Все в нем встопорщилось, вздыбилось — брови, волосы, накладные высокие плечи фрака шевельнулись и встали торчком, он похож был на огромную черную птицу, которая вот-вот взлетит, унося в когтях жертву,— пальцы его и вправду были судорожно скрючены, в глазах метался хищный, стальной блеск.

Он был страшен в ту минуту. В груди у Феликса застучало. Айгуль вспомнилась ему. И красный, кроваво-коптящий язычок. И отчего-то — Лукишки, барабанная ровная дробь...

И как бы сквозь нее, эту частую дробь, рассыпанную барабаном, он услышал тонкий, сонный голосок:

— Да, в самом деле... Я вижу, вижу... Вижу черный фонтан... Вижу струю нефти... Вижу и даже слышу... Слышу подземный гул, слышу рев... Плеск... Чувствую, как она пахнет. Нефть...

— Прекрасно...— проговорил, показалось Феликсу — прокаркал гипнотизер, потирая ладонь о ладонь.— Прекрасно... Вы видите, чувствуете...

— Да,— повторяла Нина Сергеевна как зачарованная,— вижу, чувствую...

Всё вокруг замерло, затаило дыхание.

— Это пятая,— звонко вырвалось у нее вдруг.

— Что вы?..— склонился к ней Гронский.

— Да-да,— подтвердила она,— это пятая... Пятая буровая...

— Курмангожин!— Она тряхнула головой и разлепила глаза с видом наконец-то очнувшейся от сна царевны.— Курмангожин, ты здесь?.. Мунай журыбатыр,10[10] Курмангожин! Нефть идет!..

10Нефть идет! (каз.)

— Спасибо,— сказала Нина Сергеевна, улыбаясь и глядя в лицо Гронскому,— вы помогли нам выполнить квартальный план по разведке...

Хохот, который обрушился на сцену, можно было сравнить разве что с камнепадом. Все смешалось. Айдар Надиров соскочил со своего стула и с торжествующим ревом «Мунай журыбатыр!..» устремился вниз. При этом он подал руку Нине Сергеевне и подхватил ее, когда она спрыгнула со сцены. Ряды — внизу, вверху — вся гора, казалось, ожила и шевелилась, двигалась им навстречу.

Кто-то дергал — и безуспешно — занавес, застрявший на половине пути. Рита, дрожа, прижалась к Феликсу. Спиридонов, неизвестно откуда возникший, стоял тут же, в гамлетической позе, скрестив руки на груди. Гронский метался по сцене, в бессильной ярости ломая пальцы. «В таких условиях... В таких условиях...»—слышал Феликс, хотя ничего, казалось, невозможно было расслышать в кипящих валах веселого, безудержного смеха, затопившего все вокруг.

10

Их отъезд был похож на бегство. Кенжек с неизменной своей расторопностью подогнал автобус к заднему выходу, и пока они прорывались к «рафику», пока пожимали чьи-то руки, прощаясь, между попыток сбивчивых извинений (Феликсу особенно запомнился Самсонов, его сконфуженное, чуть ли не виноватое лицо), пока, уже тронувшись, не обнаружили, что потеряли Жаика в толчее, сквозь которую, с его животом, не так просто было протиснуться, и притормозили, и тронулись опять, едва не задавив при этом рвущегося о чем-то напомнить — не о своих ли стихах?..— Чуркина,— смех не смолкал, напротив, казалось, его раскаты преследовали «рафик» даже потом, когда он, посвечивая желтыми прыгающими фарами, уже со всей возможной резвостью мчался по ночной степи.

Трудно сказать, кто рассмеялся первым. Возможно, Бек — не то кашлянул, не то задавил сухой смущенный смешок. А может быть, что и Карцев, подпихнув — он плюхнулся рядом — Феликса в бок, и не засмеялся, а заржал, сотрясаясь всем телом, всем нутром, перекрывая остальные, тут же поддержавшие его голоса, так что Гронский, пребывавший в сумрачном безмолвии, в конце концов именно так и сказал:

— Что вы ржете, как лошадь?..— чем лишь умножил общее веселье, а Карцев — тот молотил себя по ляжкам и прямо-таки задыхался от хохота.

Еще на сцене, за кулисой, у Феликса мелькнула догадка, что дело вовсе не в условиях, которые имел в виду Гронский, а как бы в некоем предварительном соглашении, предрасположенности, в том особенном состоянии, когда возникает желание быть загипнотизированным. Именно в нем, в этом состоянии все дело. И если его нет...