Ночь предопределений - Юрий Герт

Но тут открывалась такая огромная, все и сразу объясняющая мысль, что к ней предстояло еще вернуться, обдумать...

Он смеялся вместе с другими, вспоминая жуткий, жутчайший провал маэстро. («Мунай журыбатыр, Курмангожин!.. Мунай журыбатыр!..») и то, как они улепетывали из поселка,— однако его еще и щекотала тайная причастность к этому провалу. Ее, впрочем, делил с ним Карцев, который на что-то такое, пожалуй, намекал, когда подталкивал его локтем в бок, иной раз довольно больно, хотя и не по своей вине: «рафик» мотало, Кенжек вел машину, не сбавляя скорость.

Давно забытое чувство легкости владело Феликсом. И то же, казалось, испытывали остальные — ощущение какой-то внезапной раскованности, освобожденности, как если бы с каждого спал давивший на него груз.

На самом краю горизонта, обрезанная им до середины, светлым полукругом лежала луна. «Рафик» несся прямиком на нее.

— Впереди сверток,— предупредил Кенжек.— Куда мы — домой или до Карадон-Аты?

— Уже поздно,— отозвался Жаик,— Отложим до другого раза.

— Когда он теперь наступит, «другой раз»,— сказал Бек, но без особого напора.

Он это произнес, отлично сознавая, что решать не ему. И за ним угомонились остальные, ожидая, что скажет Гронский. То есть заранее покорясь тому, что скажет он,— герой, потерпевший поражение, поверженный, вызывающий лишь насмешливое сочувствие и жалость. «Уж кому-кому, а маэстро сейчас не до подземных храмов»,— подумал Феликс.

— Молодой человек прав,— проговорил Гронский, недовольно засопев.— Другого раза может и не случиться...— Он сидел перед Феликсом, рядом с Жаиком.— Кто как,— сказал он,— а я еду в Карадон-Ату... Тем более,— прибавил он загадочно, когда поутихли восторженные восклицания,— у нас имеется повод для небольшого застолья... Не правда ли, Рита?

Она сидела на заднем сидении, вместе с Сергеем.

— Сегодня,— выкрикнула она тем фальшивым голосом, каким говорила на сцене,— сегодня Геннадию Павловичу исполняется семьдесят лет!

Все кинулись поздравлять Гронского, и он принимал поздравления с приличествующими событию важностью и достоинством,— настолько, впрочем, насколько это позволяла усилившаяся после поворота тряска и чуть ли не козлиные прыжки, которые делал «рафик» на ухабинах, то проваливаясь в пустоту, то взмывая к самому небу. Негритяночка скакала на своей резинке, как дьяволенок.

Однако луна еще не поднялась, подумал Феликс, «и на высоту копья», когда они добрались до места. Все высыпали из автобуса. Он стоял на краю плато, уходившего вниз отвесной стеной, похожей на борт каньона, вдоль которого они проезжали днем. Только вместо противоположного борта по ту сторону открывалась бесконечная и какая-то первозданная даль. Освещенная луной, даль эта казалась внизу затянутой волокнистым сиреневым туманом.

— Там море,— сказал Жаик.

Кенжек заглушил мотор. Все молчали. С той стороны, где, по словам Жаика, было море, набегал слабый и свежий ветер, чуть слышно посвистывая в зубчатой кромке обрыва. Казалось, они парят, повиснув где-то между землей и небом, вровень с лунным диском.

— Господи,— с тихим вздохом вырвалось у Веры,— неужели это правда?..

— В самом деле, вряд ли можно найти для храма место удачнее,— сказал Карцев.— Да где же храм?

Они спустились по выемке, не то естественной, не то вырубленной когда-то в крутизне склона. Под ногами скрипела, ползла каменная осыпь. Но спускаться было недалеко. Помогая друг другу, они достигли неширокой террасы. В глубине ее глухо чернел проем, уводящий внутрь скалы. Жаик щелкнул фонариком, взятым у Кенжека. Бледный луч ударил в проход. Тьма раздалась. Жаик, посвечивая себе под ноги, первым ступил в проем.

Вначале Феликсу представилось — они с Айгуль шли следом за Жаиком,—что это даже не пещера, тем более — храм!..— а попросту какая-то щель, и он переступал ногами с опаской, ожидая, что Жаик вот-вот остановится, упершись в стену, тогда он ткнется в Жаика, и позади возникнет затор, как при детской игре «в поезд». Но Жаик шел вперед, и довольно уверенно, пока не остановился посреди — теперь Феликс это уже чувствовал — пещеры, расширившейся в обе стороны. Фонарик скользнул по ее потолку и стенам. И снова Феликсу показалось, что пещера — пещерка! — так мала, что вряд ли все они сумеют в ней поместиться. Он стоял в темноте, держа Айгуль за локоть, и Жаик светил тем, кто входил за ними. Было мгновение, когда Феликс, вскинув голову, заметил вверху блеклое свечение и в нем словно бы звезды... Но откуда им было взяться здесь, в толще земли?..

Он зря опасался, пещерка оказалась достаточно вместительной, хотя они стояли в центре нее кучно, почти впритирку, стесненные, впрочем, скорее окружавшей их темнотой, чем стенами. Воздух здесь был сухой, легкий, без примеси затхлости. Электрическое пятно то мягко стлалось по гладкой стене, то надламывалось, наскочив на выступ, то ныряло в неглубокую нишу. Иногда оно мутнело и расплывалось, уходя в густой мрак боковых гротов.

Жаик заговорил о несторианах, бежавших сюда из-за моря, о паломниках-мусульманах... Но Феликсу было трудно представить себе людей, о которых он мало что знал, и трудно представить, особенно после зрелища, которое открылось перед ними там, наверху, что эту земляную нору можно считать храмом. Правда, что-то шевельнулось в нем, когда Бек принялся толковать о крестово-купольной композиции, и тут выяснилось, что четыре боковых грота и есть рукава креста. Что же до выступов, сказал он, то это самые настоящие трехчетвертные колонны, и даже показал, устремив луч фонарика вверх, на следы капителей. Карадон-Ата была известна Беку по книгам. Сквозь его неизменную сдержанность прорывалась радость долгожданной встречи. В одной из ниш он даже на колени опустился, чтобы продемонстрировать позу молящегося паломника и наглядно пояснить, с какой целью эти ниши были вырублены. Он даже начал отыскивать на куполе следы звезд, которыми тот был некогда расписан шестиугольные охряные звезды по лимонно-желтому полю, они же «Соломонова печать», они же солярные знаки... Но Сергей, до того внимавший Беку с безупречной деликатностью, тут позволил себе заметить, что знаки — знаками, а у них есть некоторые обязательства, своего рода долг перед юбиляром... И его все поддержали.

Только Карцев, заметил Феликс, остался в мечети, когда все вышли. Чиркая спичками (фонарик унес с собой Жаик), он словно пытался что-то разглядеть, ухватить, озираясь вокруг, и лицо у него при этом было точь-в-точь как в ту минуту, когда он ощупывал ржавый от времени койтас. Уходя последним, Феликс хотел его окликнуть, но решил, что не стоит ему мешать.

Кто чувствовал себя если не юбиляром, то во всяком случае вторым после юбиляра лицом, так это Кенжек. Из дорожного холодильника, встроенного им самолично в «рафик», отправлявшийся, случалось, в дальние поездки, были вынуты охлажденные до колотья в ладонях бутылки, а с ними — то самое увесистое, благоуханное пергаментное полено, которое столь удачно вручил вчера Гронскому Сергей, и помимо того не слишком разнообразная, но обильная снедь, добытая Кенжеком в поселке по заданию Гронского после того, как на ступеньках столовой оформилась мысль о Карадон-Ате. Но чем он окончательно покорил всех, включая и Спиридонова, считавшего себя отчасти ущемленным бурной энергией Кенжека в правах администратора, так это досками-трехдюймовками, похищенными в том же поселке: они отлично годились на дрова.

Костер разожгли внизу, на терраске, в том месте, где, по утверждению Жаика, раскладывали огонь паломники — в гроте, расположенном сбоку от входа в мечеть. Феликс настрогал вкусно пахнущие сосной лучинки, аккуратно сложил их «колодцем», сложил даже с излишней тщательностью, потому что не было ни дождя, ни метели, и дрова из досок вышли отменные, смолистые и сухие, но он сложил их колодцем и подумал, поднося спичку к нижней лучинке, что, пожалуй, не складывал такого колодца уже двадцать с чем-то там лет.

Неужели?— поразился он с испугом.— Двадцать лет?.. Но увидел вдруг не тех ребят, которые в прожженных костром, простреленных угольками шинелях мелькнули где-то рядом... Они, но как бы и не они... Сердце у него застучало. Красноватые жилки побежали поперек лучинок. Одна из них, разгораясь, пальнула искрой ему в лоб.

— А я и не знала, что вы так умеете!— Смеясь, Айгуль присела рядом на корточки. Лицо ее, в багровых отсветах, погрубело, подбородок сделался тверже, скулы тяжелей, густые брови, смыкаясь у переносья, придавали всему облику резкость и силу. Степнячка...— подумал он.— И не будь на ней этой синтетики, и в руках — этого кружка колбасы, перехваченного шпагатом, и этого ножа...— Айгуль держала в руках колбасу и складной нож с широким лезвием: поблизости уже накрывали дастархан, расстилая на земле старые газеты, обнаруженные у запасливого Кенжека в багажнике.

Она перехватила его пристальный, заострившийся взгляд, смутилась, но глаз, полных горячего блеска, не отвела. Сегодня...— ударило ему в голову, когда она поднялась и, усмехнувшись чему-то, пошла туда, где готовилось пиршество.— Сегодня...— Он смотрел ей вслед, но чувствовал, что это «сегодня» относится не только к ней... К чему же еще?.. Если бы у него спросили, он бы не ответил.