Ночь предопределений - Юрий Герт

— Ай ты!— Айдар прищелкнул языком, обескураженно глядя ему вслед.— Вот ловкач!

— Как это он?— крутил головой Камиль.— Я же по-своему думал... Выходит, он и аварский знает?

— Балда!— загорелся Бубенцов.— А сейсмика на что? Думаешь, зря он за руку его держать велел? Точно, Владимир Николаевич?..— обратился он к Самсонову.

Самсонов коротко хохотнул.

— Его бы к нам в нефтеразведку. На одном глубоком бурении сколько бы сэкономили?— Он локтем подтолкнул Чуркина.— Марат!..— окликнул он Курмангожина, сидевшего через ряд.— Пригласи его к себе, с персональным окладом!..

После каждого номера Гронского по скамьям волной прокатывалось веселое оживление. Феликс поглядывал на Нину Сергеевну. Казалось, она единственная сохраняла на лице скептическое выражение. Ну-ну...— думал Феликс.

Сергей и Бек сидели в первом ряду, вместе с Верой, к ним позже присоединилась и Айгуль.

В самом конце первого отделения у Гронского случилась небольшая неловкость.

Это было все то же «чтение мыслей», лишь несколько видоизмененное. «Индуктор», держа гипнотизера за руку, мысленно по буквам надиктовывал ему слова. Маэстро водил указкой по листу ватмана с алфавитом. Рита мелом выписывала на доске буквы, в которые упиралась указка.

Кончик палочки скользил по ватману, иногда уклоняясь от прямой линии, описывая круги, но в заключение, как дятел носом, втыкался в нужную букву. Рита уже собиралась в заключение громогласно прочитать составленные по буквам слова, но тут смех, копившийся среди рядов, хлынул таким потоком, что голос ее закружился и утонул в нем, подобно щепке в крутой воронке водоворота.

Все это чепуха и ерунда,— было написано на доске крупными печатными буквами, которые отчего-то — возможно, для большей выразительности — предпочитала Рита.

«Индуктор» — невысокого роста, коренастый парень с деланно-дурашливым лицом — как ни в чем не бывало стоял рядом с гипнотизером. Но Гронский не растерялся, только руки его, заметил Феликс, видневшиеся из-под чуть коротковатых рукавов фрака, собрались в кулаки... Впрочем, длилось это секунды, кулаки разжались. Выждав, когда смех утихнет, он повернулся к «индуктору» и, слегка нависая над ним, произнес:

— Я рад, что правильно разгадал чепуху и ерунду, которыми наполнена ваша голова...

Новая волна смеха накрыла первую. И заодно смыла со сцены коренастого парня, который, однако, спустился вниз и шел между скамьями довольно посмеиваясь, охотно позволяя хлопать себя по плечам и спине.

Так завершилось первое отделение.

В перерыве Феликса отыскал Спиридонов и вполголоса сообщил, что его просят пройти на эстраду.

Оба — Гронский и Рита — находились в комнатке, примыкавшей к сцене. Кроме вешалки, стола и пары стульев, на одном из которых стоял раскрытый чемодан, здесь ничего не было. Гипнотизер менял рубашки. Та, которую он сбросил при входе Феликса, повисла на спинке стула, как мокрая тряпка. Рита подала ему свежую. Прежде чем облачиться в нее, Гронский с минуту помедлил, давая остыть разгоряченному телу. При этом он уперся в Феликса мрачным вопрошающим взглядом.

— По-моему, пока все идет нормально,— пожал плечами Феликс, невольно чувствуя себя союзником Гронского.

— «Пока»...— повторил Гронский сердито,— Тут не гипнотизер, тут милиционер нужен!..

Рита вскрикнула, нагнулась и заплескала широким подолом.

— Кыш, проклятущие!.. Совсем загрызли!..— топоча каблуками, приговаривала она.— Вы посмотрите, что делается!..— Она высоко подобрала подол, открывая покусанные комарами ноги.— Заберутся под платье — и жрут! Всю сожрали!..— Лицо у нее было отчаянное.

— Вы не уходите,— жалобно сказала она, заметив, что он подался к двери.— Вы, может быть, понадобитесь...— И предложила:— Хотите чаю?.. Пожалуйста, вот термос...

Понадобится?.. Он?..

Гипнотизер, сопя, застегнул рубашку и уселся перед зеркалом, стоявшим среди флаконов и коробочек с гримом. Феликс ни о чем не стал его расспрашивать. Рита, потирая ногу об ногу, подрисовывала губы карминно-красным карандашом. Ей тоже было не до разговоров. Кроме того, казалось Феликсу, она опасалась Гронского, готового взорваться от любого пустяка.

Тем не менее к тому времени, когда Феликс допил свой стакан чая, горячего и густого, отдающего пробкой, как всегда отдает чай, заваренный в термосе,— к тому времени, то есть к концу антракта, Гронский был снова спокоен, собран, уверен в себе.

Прозвенел третий звонок, Гронский и Рита прошли на сцену, Феликс занял место за крайней кулисой. Занавес раздвинулся. Раздались аплодисменты, быстро затихшие.

— Начинаем...— выкрикнула Рита.

Как раз на уровне глаз Феликса была дырка, он приник к ней. И увидел множество лиц, неподвижных от ожидания, увидел ряды, уходящие вверх, в гору, и вверху, над черным горбом сопки — тоже черное, но при этом не мертвой, глухой чернотой, а как бы фосфоресцирующее от множества звезд небо.

Оно походило на купол, накрывающий гигантский зрительный зал.

«Весь мир — это театр,— вспомнилось ему,— где единственным зрителем является господь Бог».

В таком случае сегодня бог — это я,— усмехнулся он.

В качестве господа бога он имел право на некоторый комфорт. На то, скажем, чтобы присесть, тем более, что и еще несколько отверстий обнаружилось, пониже... Но не было стула, все они стояли посреди сцены, полукругом, еще пустые.

Феликс по-прежнему не понимал, зачем он здесь, что должен делать?

К нему на цыпочках подкрался Спиридонов. Он достал из кармана пачку мятой «Примы», они закурили.

Между тем уже поднимались на сцену те, кто согласился участвовать в «психологических опытах», поднимались шумно, грохоча каблуками по дощатому, до звона высохшему настилу, переговариваясь полными голосами и на ходу подталкивая, подначивая друг друга. На какой-то миг Гронский и Рита совершенно потерялись в хлынувшей на сцену толпе.

Рите кое-как удалось утихомирить эту гомонящую, возбужденную массу, разбить на шеренги, и Феликс увидел стоящих рядом Бубенцова и Надирова, а немного поодаль — Нину Сергеевну. Он подумал об их споре... Было что-то наивное, детское, даже умилительное — в этом упорном желании самим во всем разобраться, испытать все на себе.

— Здоровые хлопцы,— сказал Спиридонов, перехватив его взгляд,— крепкий народ. Таких не так-то легко охмурить...— Он загасил окурок и растер его ногой.

— Что значит — охмурить?— не понял Феликс.

Спиридонов не ответил. Только посмотрел на Феликса — как бы сверху вниз.

Чепуха, подумал Феликс. Какой же тут охмуреж?..

Он, правда, и на этот раз отметил про себя, что простенькие с виду Ритины действия, ее повелительный тон — кому какое место занять, как стоять, не вертеться, не переговариваться и т. д.— все это, будучи вполне безобидным и необходимым для дальнейшего, в то же время незаметно урезало собственную волю каждого, вынуждало ее поджаться... Но это был еще не охмуреж, нет... Тем более, что к Ритиным командам относились с явной снисходительностью, видя в них скорее капризы хорошенькой девушки, чем требования суровой ассистентки, какой она стремилась казаться.

Впервые заподозрил он что-то, когда Гронский, великолепный, несокрушимый Гронский заканчивал свой «опыт № 1» со сцепленными руками. То есть когда среди тех, кто сцепил пальцы и не смог затем расцепить, обнаружились и такие, кто пальцы разжал, и без особых усилий... Гронский небрежным жестом отпустил их со сцены,— небрежным, даже пренебрежительным. И они удалились — пристыженные, как бы не оправдавшие надежд. В тот же миг внимание зрителей было переключено на остальных.

Ах ты черт, подумал Феликс, но ведь те, кого он убрал, и есть — не поддавшиеся, не подчинившиеся внушению. И выходит ...

Момент этот ускользнул от него в прошлый раз, на вечере в Доме культуры. Во всяком случае, тогда ему в глаза не бросилось ничего настораживающего.

Охмуреж?..— думал он. Однако все, кто остался...

— Пробуйте, пробуйте,— невозмутимо приговаривал Гронский.— Ваши пальцы сжаты, ваши руки срослись, вы стараетесь их развести и не можете... Пробуйте, пробуйте...

Все попытки высвободить руки были напрасны. Какой-то высокий, атлетически сложенный парень пытался разорвать их коленом. Бубенцов потрясал руками над головой, тужась расцепить их, и вертелся по сторонам, и настырно — как-то слишком уж настырно и весело — совал руки соседям, чтобы они то ли помогли, то ли убедились, что ему самому разжать пальцы не под силу...

Феликс жалел, что в этот момент он не видит со своего места лица Айдара Надирова, он видел только его спину и заросший курчавыми черными волосами затылок. Нина Сергеевну тоже была от него далеко, маленького росточка, ее всё заслоняли высоченные, плечистые фигуры, но он хорошо представлял себе ее ироничную — в минуты спора — усмешку, ее задорно, сапожком вскинутый носик...