Дорога на Вэлвилл - Т. Корагессан Бойл

Миссис Хукстраттен перешла к описанию нового магазина, открывшегося на Дивижн-стрит, но тут Харт-Джонс отвлек внимание на себя, и рассказчице пришлось присоединиться к общей беседе. Уилл погрузился в мечты о Петерскилле, слепо уставился в свою тарелку, занес вилку над салатом из водяных лилий, припоминая, как под вечер солнце пробирается в окна гостиной особняка на Парсонидж-лейн; как в далекие счастливые дни он сидел там, будто купаясь в золотистом свете, пролистывал каталог «Колльерс» или «Сэтердей Ивнинг Пост», а вокруг шла обычная уютная домашняя жизнь, и терьер Дик пристраивался у его ног. Как там бедняга Дик? Бросили его на слуг. Кто почешет ему животик, кто поиграет с ним в мяч на Длинном, изумрудно-зеленом газоне?

– Синклеры? – вскрикнула миссис Хукстраттен, и Уилл, очнувшись, увидел, как почтенная матрона вздымает руки в ужасе и изумлении. – Они были тут? В самом деле?

Миссис Хукстраттен была женщиной некрупной, а за последний год вроде бы еще съежилась, проницательные глазки так и сверкали, кожа словно омыта молоком – ей по меньшей мере шестьдесят лет, а на лице ни морщинки.

– О! – Теперь она скрестила руки на груди. – Не могу в это поверить. Как она выглядит, Элеонора?

Элеонора принялась в двусмысленных выражениях описывать Мету Синклер, применяя к различным чертам лица и частям тела этой особы такие комплименты, как «цыганский», «арабский», «экзотический». Попутно она восхищалась ее нарядами – разумеется, совершенно неприемлемыми.

– Ну, вы, разумеется, слышали, какой скандал начался из-за них в Нью-Джерси, – заговорила миссис Хукстраттен, понижая голос. – В этой колонии или коммуне, как они бишь ее называли.

Запахло увлекательной, услаждающей слух сплетней. Миссис Хукстраттен оставила вилку в ореховом рагу и полностью сосредоточилась на беседе.

Харт-Джонс, понятия не имевший, о чем идет речь, и не узнавший бы знаменитого журналиста и его супругу, даже если бы оба уселись прямо ему на колени, встрял было с каким-то идиотским комментарием, но его прервал до глубины души возмущенный Беджер:

– Я был в Геликон Хоум, мэм, и смею вас заверить, что опыт этой общины был чрезвычайно гуманным и прогрессивным делом.

Элеонора промолчала, поощрив Беджера лишь легкой улыбкой.

– Но их все обвиняли в непристойном поведении, – возразила миссис Хукстраттен. – Поклонение солнцу, нудизм, свободная любовь…

Свободная любовь. Эта фраза повисла над столом, будто нечто материальное, пульсирующее, испускающее свет. На миг все онемели. Уилл мысленно перебирал все, что слышал об эксперименте Синклеров, об этой общине – его информация сводилась к вычитанному из газет. Эти люди купили довольно большое здание в Инглвуде, служившее раньше начальной школой, и организовали колонию, следуя социалистическим принципам – объединили имущество сорока членов-основателей, свободомыслящих, вегетарианцев, сторонников единого налога, суфражисток, всяких там профессоров, разоблачителей капитализма и поборников социализма. Пресса вовсю раздувала тему свободной любви (Синклеры проповедовали эту идею), и подписчики в долине Гудзона, а также за ее пределами, с трепетом воображали себе сцены полуночных свиданий и жен, доступных каждому, кто ищет их благосклонности. Любители подглядывать в замочную скважину здорово возбуждались от подобного чтива, но вскоре здание по неизвестным причинам сгорело дотла, и на том дело и кончилось. Потом Уилл с Элеонорой приехали в Санаторий и увидели Мету Синклер – словно Офелия, она скользила по залу с естественной, врожденной грацией, волосы вольно струились по плечам, взгляд кошачьих глаз был устремлен вдаль, к неведомому сиянию. Уилл попытался вообразить эту женщину, миссис Синклер, Мету, в объятиях мужчины, ее тело, высвобожденное из любимых ею развевающихся юбок и накидок, и почувствовал, что шалеет от представших перед ним видений.

– Вздор! – рявкнул Беджер. – Эптон – выдающийся, прогрессивный человек. Поборник вегетарианства. И заслуживает не меньшего уважения, чем любой из присутствующих за этим столом. Да, он солнцепоклонник – или, скорее, эту веру исповедует Мета, а он следует за ней, – но кто из нас не любит солнце? И я солнцепоклонник, и даже столь авторитетный специалист, как наш доктор Келлог, категорически высказывается в пользу солнечных ванн, а это по определению подразумевает избавление от всяких предметов портновского искусства. И он предписывает не только солнечные ванны, но и другие формы светотерапии. Неужели доктор Келлог мог бы предложить нам что-то хоть самую малость непристойное?

Миссис Тиндермарш побледнела. От волнения она не смела поднять глаза на Беджера и адресовала свой вопрос тарелке:

– Но, право же, мистер Беджер, – проблеяла она голоском, который, казалось, застревал у нее в горле, – как насчет обвинения в… в свободной любви? Разумеется, в цивилизованном обществе… – Фразу она так и не закончила.

Беджер не смутился:

– Совершенно не обязательно малевать свободную любовь одной лишь черной краской, миссис Тиндермарш. На самом деле корни этого явления – в движении феминисток. Вы когда-нибудь задумывались о том, что традиционный брак, – его глазки цвета грязи на миг метнулись к Уиллу и тут же прочь от него, – представляет собой своего рода тюрьму – я имею в виду, для женщины. Мужчина вправе удовлетворять свои прихоти, но если женщина решится завести любовника – боже, наш президент не сможет спокойно спать по ночам.

Элеонора приветствовала эту великолепную речь легким, взмывающим вверх смехом; Харт-Джонс присоединился к ней, смачно хохоча на свой ковбойский манер.

– Женщины в оковах! – выкликал он, задыхаясь от собственного остроумия. – Белые рабыни!

Не обращая на него внимания, Беджер гнул свою линию:

– Супруги Синклеры – как я уже сказал, я знаком с ними обоими и люблю и ценю их как близких друзей и единомышленников – осознали, что человек должен идти туда, куда влечет его любовь, и что не любовь достойна осуждения, а ревность. Любовь дает нам все права; брак, подлинный брак, современный брак, не должен отнимать ни одного из них.

Произнося эти слова, Беджер, казалось, исподтишка изучал Уилла. Внезапно Лайтбоди почувствовал прилив раздражения. Что он хочет всем этим сказать? Что я насильно удерживаю Элеонору? Что мне следует делить ее со всеми, словно мы – предназначенный для совокупления скот?

– Осмелюсь возразить, – каркнул Уилл.

Сидящих за столом, кажется, даже несколько напугала хрипота у него в голосе. Прежде чем Уилл сам осознал, о чем будет говорить, он уже начал страстный монолог в защиту супружеской верности, во славу любви, предлагаемой как дар, нераздельный и совершенный как для дающего, так и для принимающего. Но даже во время этой речи он с ужасом вспоминал об Айрин.

– Ерунда! – припечатал Беджер, отметая его слова одним взмахом руки. – Сплошная болтовня, набор банальностей.

Миссис Тиндермарш сидела неподвижно, опустив голову, словно только что подверглась жестокому нападению. Харт-Джонс утратил интерес к разговору – эти сложности были не для его комариных мозгов – и вновь занялся едой. Миссис Хукстраттен откинулась на спинку стула и сосредоточенно наблюдала, уперев палец в подбородок. Уилл чувствовал себя лично задетым, он хотел довести спор до конца, готов был скинуть пиджак и колотить Беджера до тех пор, пока самодовольные маленькие глазки, будто вылепленные из грязи, не сделаются холодными, как два камушка. Но до этого не дошло. Элеонора, громко втянув в себя воздух, испуганно поднесла руку ко рту:

– Господи, Лайонел! Я же опаздываю к доктору! – вскрикнула она, поспешно подымаясь с места. – Прошу прощения, – пробормотала она, обращаясь ко всей собравшейся за столом компании с напряженной улыбкой.

Элеонора уже двинулась прочь от стола, улыбка так и прилипла к губам, будто ее булавкой прикололи.

– Терапия, сами знаете, – пробормотала она, пытаясь одновременно пожать плечами и присесть в реверансе. – Ради этого мы тут и живем.

Что все это значило для Уилла? Его жена попала под влияние Беджера и подвергалась какой-то тайной терапии за пределами Санатория – вот и все, что он смог узнать. Пока он не задавал ей прямых вопросов. И еще Элеонора стала жестко контролировать свой аппетит. Уилл отнюдь не был сторонником жесткого контроля – он бы предпочел изжарить стейк и откупорить бутылочку бальзама Сирса, всеисцеляющей «Белой Звезды». Хотя, если бы не жесткий контроль над собой, он завтра же спалил бы Санаторий к чертовой матери и сбежал в Нью-Йорк на первом же поезде. А если и терпел, то исключительно ради Элеоноры. Потому что он ее любил.

Но неделю спустя, в вызолоченный солнцем день, садясь тайком в кэб, стоявший позади того экипажа, что выбрала жена, Уилл поневоле призадумался о том, не близится ли предел его любви. Выслеживает свою жену, будто преступницу. Он не пытался анализировать свои действия, но знал, что все это ужасно. Когда коляска тронулась с места, что-то у него внутри оборвалось.