Загубленная жизнь Евы Браун - Анжела Ламберт

Пребывание Виндзоров в Оберзальцберге увенчалось вечерним чаепитием с Гитлером и Магдой Геббельс в роли хозяйки 23 октября 1937 года. Немцы приняли их восторженно, с герцогиней обращались как с особой королевской крови — каковой ее подчеркнуто не признавали новые король с королевой. Но Ева, единственный, пожалуй, человек, отнесшийся бы к ней серьезно, безвылазно сидела у себя в комнатах наедине со своими обидами. Визит завершился целованием ручек и четкими, как удар хлыста, салютами, после чего фюрер лично проводил гостей вниз по монументальной лестнице. Ева не увидела их даже мельком.

На публике Гитлер проявлял сердечность и дружелюбие по отношению ко всем своим иностранным гостям — государственным деятелям, послам и мелким европейским монархам. Всех их, от Энтони Идена, британского министра иностранных дел, до Фаиза Мухаммад-хана Зикерии, министра иностранных дел Афганистана, фюрер, как магнит, притягивал в Берлин и Берхтесгаден. Каждый рассчитывал втереться к нему в доверие и защитить свою страну или свой трон. Но за кулисами пряталась совсем иная политическая действительность.

В сентябре 1937 года Еве позволили присутствовать на нюрнбергском съезде (анонимно, само собой разумеется), и там опять была Юнити Митфорд. На фотографии Юнити хмурится, Анни Брандт тактично сидит между ней и улыбающейся Евой, с другой стороны — Эрна Гофман. Четыре красивые женщины вскакивают на ноги вместе со всеми, воодушевленно машут платками — ничего особенного. Никто не выделял их среди организованного массового ликования. Слушала ли Ева речи, улавливала ли их значение? Или ее больше волновало присутствие Юнити Митфорд, чем грядущие Черные События, на которые намекал фюрер? Или ни то ни другое: просто подружка на футбольном матче с гордостью любовалась, как ее мужчина забивает гол?

Через две недели после визита Виндзоров, 5 ноября 1937 года, на решающем совещании с министром иностранных дел Константином фон Нейратом и высшим офицерским составом армии Гитлер впервые наметил Хоссбахский протокол: соглашение при необходимости развязать войну, чтобы захватить новые территории для обеспечения немцев жизненным пространством — Lebensrаит. Первый удар предполагалось нанести по Австрии и Чехословакии. Планы фюрера неумолимо претворялись в жизнь, пока остальные европейские страны терялись в столь выгодных ему сомнениях. У них практически не оставалось выбора: Гитлера невозможно было ни запугать, ни удержать, ни сломить. Он не допускал даже мысли о компромиссе путем переговоров и не удовольствовался бы меньшим, чем мировое господство. Конечно, этого он своим высоким иностранным гостям не озвучивал.

Весной и летом широкая, украшенная флагами терраса Бергхофа становилась средоточием бурной деятельности. Примерно каждая седьмая фотография Евы снята там: ее друзья отдыхают на шезлонгах с подушками, смотрят вдаль с балюстрады, играют с маленькими детьми или собаками Евы. Терраса была ее приемной, панорама гор — ее обоями. Но несмотря на простор и красоты, она продолжала скучать и мучиться от внутренней неудовлетворенности. Гитлер исполнял ее малейшую прихоть, но при условии, что она и дальше будет соблюдать строжайшее инкогнито. Она получала все, чего ни пожелает, пока соглашалась носить плащ-невидимку поверх своих сказочных одежд и совершенного тела. Она сделалась безымянной, неличностью. Ева Браун отдала свою жизнь Гитлеру, и он ее загубил.

Между 1932 и 1940 годами ее непринужденная легкость и веселый смех уступили место искусственным улыбкам перед камерой. Перемена, должно быть, вызывала недоумение окружающих: она заполучила желанное место любовницы фюрера, так с чего же ей быть несчастной? Бергхоф походил на райские кущи, она купалась в роскоши, и все же ее прежняя жизнерадостность угасла. Ради развлечения и выполнения своей основной задачи быть всегда привлекательной для Гитлера она принялась создавать себе новый имидж. Фюрер не любил перемен и предпочел бы всегда видеть ее в накрахмаленном наряде «дирндль» и без макияжа. Ева считала иначе. Обезличенная, она могла хотя бы наряжать куклу. В 1935 году она попробовала остричь и завить волосы, перекрасившись в пепельную блондинку. Ей это не пошло, она выглядела дешево, как амбициозная старлетка. Ева извлекла из этого урок и никогда больше не прибегала к столь радикальным мерам. Она продолжала менять длину волос и прическу, иногда возвращаясь к своим натуральным светло-каштановым локонам.

С конца двадцатых до середины тридцатых годов моя мать носила короткую стрижку — послевоенный стиль английских взбалмошных девиц, — хотя к 1930 году она уже вышла из моды. Пышные волосы Диты отказывались облегать голову аккуратной шапочкой, как у Луизы Брукс (которой она, возможно, и пыталась подражать), и торчали во все стороны. Мама никогда бы не стала красить волосы, отчасти потому, что считала это вульгарным, но в основном потому, что не настолько заботилась о своей внешности, чтобы идти на такие хлопоты. Потом она отрастила их подлиннее и убирала со лба широкой атласной лентой, повязанной вокруг головы. Ева некоторое время ходила точно так же. Фотографии моей матери — слабый отголосок модных тенденций эпохи, доведенных в облике Евы до совершенства. Они обе предпочитали короткие юбки, выставляющие напоказ ножки, и развевающиеся, кокетливые летние платьица. Только у Евы к середине тридцатых их были дюжины, а у мамы — два или три, в них она позировала для семейных фотографий чуть ли не до конца войны.

К 1938 году Ева Браун стала стройнее и изысканнее, появлялась всегда элегантно одетой и с прекрасным маникюром. Молодая Траудль Хумпс (ее девичья фамилия) впервые посетила Бергхоф в марте 1943 года, через несколько месяцев после поступления в секретариат. Роль Евы в жизни Гитлера оказалась для нее полной неожиданностью. «Ганс Юнге объяснил мне, что она любовница/хозяйка Бергхофа, негласно принятая и признаваемая за таковую здешними гостями». Траудль наивно поражалась утонченности Евы:

Она очень хорошо одевалась и вообще выглядела элегантно. Ее ухоженные волосы были осветлены, а приятное лицо довольно ярко накрашено, но все это с отменным вкусом. Она была невысока ростом, но отлично сложена и умела держать себя. Она прекрасно знала, какая одежда ей идет. Она никогда не разряжалась, знала меру, хотя и носила драгоценные украшения. [Память Траудль сыграла с ней шутку. Ева не носила драгоценностей.]

Ева боялась поправиться и почти ничего не ела, пока Гитлер не начал жаловаться, что от нее остались кожа да кости: «Не могу понять, почему считается, что привлекательная женщина должна быть тощей, как мальчишка. Ведь женщины нравятся нам как раз за то, что у них иные формы. Вот раньше все было по-другому». Худоба и постоянное курение лишили ее кожу здорового юного блеска, а тело — мягких округлостей. Траудль Юнге вспоминала, что, когда она сидела напротив Гитлера, «он посмотрел, как я накладываю себе еду, и сказал: «Вы очень мало едите, дитя мое. Вы и так слишком худенькая!» Она в свою очередь наблюдала за Евой и заметила, как осторожно та ест: