Тарковские. Осколки зеркала - Марина Арсеньевна Тарковская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под таким заглавием папа переписал восемь стихотворений, связанных с памятью о Марии Густавовне:
«Давно мои ранние годы прошли…»[77]
«Как сорок лет тому назад, сердцебиение при звуке…»
«Мне в черный день приснится…»
«Свиданий наших каждое мгновенье…»*
«Как сорок лет тому назад, я вымок под дождем…»
«Душа моя затосковала ночью…»*
«У человека тело…»*
«Хвала измерившим высоты…»
Есть и еще свидетельство. По словам кинорежиссера Вячеслава Амирханяна (автора фильмов об Арсении Тарковском «Посредине мира» и «Малютка-жизнь»), папа сообщил ему, что «Первые свидания» посвящены М.Г.Ф. Он именно так и произнес – М.Г.Ф.
Папа по-рыцарски оберегал свою Даму от чужих и чуждых. Он приезжал в Кировоград один, один проходил по Александровской улице, один входил в дом, где когда-то жила Она. Только теперь я могу оценить то доверие, что заключалось в его словах: «Как бы мне хотелось поехать в Елисаветград с тобой, доня моя!» Прости, папа, мою молодость и робость, прости, что я не настояла на этой поездке. А ведь тебе хотелось показать мне родной город и, может быть, посвятить меня в свою тайну.
…Что с нами ни случится,
В мой самый черный день,
Мне в черный день приснится
Криница и сирень,
И тонкое колечко,
И твой простой наряд,
И на мосту за речкой
Колеса простучат…
Медем
…И навстречу мне выходит Медем
В бумазейной курточке своей.
Это стихотворение написано папой в 1933 году. Он не включал его в свои сборники, как и многие другие ранние стихотворения. Оно вошло в одну из двух последних книг, изданных при его жизни, но составленных уже не самим папой, с грубым названием «От юности до старости», которое присудили этому сборнику работники издательства.
Стихотворение «Медем» мне знакомо с раннего детства. Оно было записано папой в его черной тетради, с довоенных пор хранившейся у мамы.
Странная фамилия – Медем, музыка, звучащая в стихотворении, вызванная к жизни медвежьей рукой «лукавого великана», звоночек у двери, который следовало повернуть, и маленький босой мальчик, папа, робко играющий свой урок, – все это давало пищу моему детскому воображению.
Но мне не приходило в голову, что когда-нибудь я узнаю что-то конкретное о папином учителе музыки и что этот персонаж, казавшийся по-гофмановски фантастическим, обретет вполне реальные очертания…
Прошло много лет, и вот я в папином родном городе, куда ему так хотелось поехать вместе со мной. Его желанию не пришлось осуществиться, и теперь я одна хожу по улицам папиного детства – Большая Перспективная, Дворцовая, Александровская… Улицы то поднимаются вверх, то сбегают вниз, к Ингулу, теперь уже совсем обмелевшему.
Есть город, на реке стоит,
Но рыбы нет в реке,
И нищий дремлет на мосту
С тарелочкой в руке…
Разве это не чудо – проходить вдоль домов, мимо которых папа ходил в гимназию, открывать двери, к которым прикасалась его рука, встречаться с людьми, знавшими его совсем молодым.
Я иду по Карабинерной улице (папе, наверное, тоже нравилось это название) к Ирине Михайловне Бошняк, в уютный дом, сохранивший обстановку прежних лет.
Ирина Михайловна – подруга папиной молодости. У нее по-детски круглое наивное лицо и блестящие молодые глаза. Она очень стара, но жива и общительна. Вряд ли она помнит, что было с ней вчера, но о событиях семидесятилетней давности рассказывает так, как будто они случились на днях.
Она говорит, и темноватая комната, заставленная роялем и мебелью красного дерева, заполняется призрачными фигурами из прошлого.
Вот старший брат папиных друзей, Татьяны и Юры Никитиных, по имени Фавст, сидит в углу с иронической улыбкой. Вот нараспев, как настоящий поэт, читает стихи Миша Хороманский, уехавший в Польшу и ставший там известным литератором. А вот Лютик, Ипполит, брат Ирины Михайловны, с таким же круглым лицом и с густыми, как у их отца, бровями.
Возникает фигура старого человека в опрятном сюртуке. Лицо его как трагическая маска, глаза закрыты, он слеп. Ему предложили сесть в кресло. Рядом стоит стройный темноволосый юноша с тонким, красивым лицом. Это папа, он привел к Бошнякам своего отца. Уже случилась революция, но в гостеприимном доме всё еще собираются на музыкальные вечера.
В самое опасное время хозяин квартиры спасся из города и укрылся на хуторе немца-колониста. Не выдержав долгой разлуки с семьей, Михаил Николаевич Бошняк вернулся в Елисаветград на повозке, запряженной верблюдом. Прохожие с удивлением смотрели на надменное животное, и никто не обратил внимания на Бошняка, в крестьянской одежде сидевшего на повозке.
А вот и герой папиного стихотворения – Михаил Петрович Медем, фон Медем, владелец волостного села Витязевка, немецкий барон и русский патриот. Он был предводителем дворянства в Елисаветграде и дружил с отцом Ирины Михайловны.
Медем действительно высочайшего роста и добр, как ребенок. Он никогда не был женат, и хозяйство его вела экономка, преданно служившая ему до конца дней.
После революции Медем остался в городе, и от преследования советских властей его спасло то, что он сразу записался на бирже артистов как художник-музыкант. В свое время он учился в консерватории в Одессе и теперь дает уроки музыки, чтобы заработать на жизнь. Однако зарабатывал он немного, потому что половине своих учеников давал уроки бесплатно.
Медем – превосходный музыкант и блестящий исполнитель. Рука у него широкая, берет полторы октавы. Великолепная техника его игры сочеталась с необыкновенным лиризмом. Он исполнял многих композиторов, но особенно выделял Рахманинова и был его страстным популяризатором.
В двадцатых годах в Зиновьевск прибыл с гастролями знаменитый тогда пианист Симон Барер. Он был настоящий виртуоз, но многие находили его игру бездушной. Вот он за инструментом, во фраке, с белоснежной бабочкой и в лакированных штиблетах.
– Это машина, – говорит мне тихо Ирина Николаевна. И добавляет: – А Михаил Петрович играл задушевно.
И, клубясь в басах, летела свора,
Шла охота в путаном лесу,
Голоса охотничьего хора
За ручьем качались на весу.
……………………………………………..
И еще не догадавшись, где я,
Из лесу не выбравшись еще,
Я урок
