Хмельницкий. Книга третья - Иван Ле

— Хорошо, — коротко ответил. — Ну а как же с Геленой?

— А с ней будет так, пан полковник, как распорядится судьба. Успеет Чаплинский до весны обвенчаться с ней в костеле, тогда придется иметь дело со вдовой.

— Ото! Так предупредить ее, что ли?

— Нет, предупреждать не надо. Благодарю за хорошее отношение к нам, наш добрый друг полковник! Передавать ли Богдану привет или, может, еще что-нибудь?

— А как же, непременно! Я желаю ему здоровья, здоровья и ума! Понимаешь, Петр, я желаю своему куму побольше ума в сложном единоборстве его с коронным гетманом! Да постой, чуть было не забыл. Сюда приезжала сестра полковника Золотаренко, спрашивала о Богдане. Ей это чуть не стоило жизни.

И Кричевский резко повернул своего коня. Но остался на месте, словно решал что-то. Потом поскакал галопом, нырнув в черную бездну ночи.

15

Кодацкая крепость действительно стала преградой на пути казаков к свободной жизни. Сечь невольно превращалась в своеобразную рыбацкую мотню. Из нее не вырвешься на Украину по привычной днепровской дороге, разве что вынут, как неосмотрительных карасей. А вынуть есть кому, об этом позаботятся гетманы шляхты.

— Вижу, братья казаки, что вы поняли меня, хотя и не сразу. Да, может, это и лучше для дела, — рассудительно говорил Хмельницкий на большом казачьем совете. — Действительно, мы вначале считали, что нам без обмана сторожевых собак, засевших в Кодацкой крепости, не выйти живыми с этих диких островов. К сожалению, обман — это старый, но не всегда надежный способ спасения. Чтобы вернуться в родные хутора, мы должны прибавить к этому еще военной смекалки и вооруженной силы.

— Давай говори, гетман, когда это сбудется?! — крикнул один из младших старшин. — Куда стелются нам военные дороги?

— А дорога у нас одна, казаки. До каких пор нам прятаться с нашими тяжелыми думами, откармливая в плавнях злых комаров? Говорю же вам — двинемся на волю, к своим родным, на Украину, на широкие просторы наших степей. В собственной хате и ухваты послужат.

— К родным! Слава-а! — воскликнули стоявшие вблизи казаки. А те, что находились поодаль, прислушивались, переспрашивали. Наконец закричали все, одобряя сказанное новоизбранным гетманом.

— Слава гетману украинского казачества! — подхватили и старшины, окружавшие Хмельницкого.

— На волю, к родным!.. — раздавались возгласы и катились дальше, эхом разносясь над четырехтысячным казачьим войском. Казаки приблизились к возам, на которых стояли старшины.

С высокого воза, удобно поставленного на холме, Хмельницкий оглядывал полки казаков, собранных на совет. Конный полк чигиринских казаков находился поближе к этому своеобразному помосту. Маловато в нем, как в ведущем полку, конных казаков. Федор Вешняк создал этот полк из воевавших под Дюнкерком казаков, присоединившихся добровольцев и чигиринских беглецов. Рядом с ними толпились конные и пешие черкасские казаки. Бунт в их полку, казалось, как-то подбодрил казаков, хотя, возможно, и насторожил кое-кого из младших старшин.

Еще будто бы вчера полковник Ян Вадовский, удирая с поляками, подговаривал и казаков:

— Коронный гетман обещал прибавить плату реестровым казакам, а тут вас превращают в бунтовщиков, банитованных…

Но с ним бежали только соблазненные казацкой вольницей сотники-шляхтичи, которых он сам и привел из далекой Польши. Прихватив с собой клейноды полка, они ускользнули, как воры. Оставшиеся в полку поляки хотели показать себя надежными старшинами, ненавидящими шляхту.

За черкасскими казаками толпились корсуньские, которым хотелось показать, что они взбунтовались первыми из реестровиков и пришли на зов Хмельницкого после короткой, но горячей стычки со своими старшинами-шляхтичами. Не у всех казаков есть лошади, многим из них приходится идти в пешем строю.

Богдан ничего не обещал им, кроме казацкой свободы и борьбы за освобождение всего украинского народа. Первоочередной заботой каждого отправлявшегося в такой поход казака и старшины было — раздобыть коня.

Возы, на которых стояли атаманы, были окружены широкой лентой казачьих сотен во главе с новыми, недавно назначенными сотниками, хорунжими. Только пушкари со своими тяжелыми возами до сих пор не вышли из леса. Белая хоругвь, подаренная казакам королем Владиславом, развевалась на возу возле Хмельницкого. Рядом с него развевались, на ветру хоругви и другие знаки славы казацких полков, свято оберегавшиеся на Сечи.

Под торжественно склоненным белым знаменем с орлом Владислава Богдан Хмельницкий только что принял из рук куренного атамана и полковника запорожского казачества гетманскую булаву.

— Клянусь булавой!.. — подняв ее над головой, произнес Хмельницкий. — Но клянусь и вашей жизнью, братья казаки, что только смерть моя вырвет ее из этой руки! Не для похода на турок, а для смертного боя за свободу народа я принял ее из ваших рук!

Медленно поднес булаву к губам и так замер. Всю его душу охватило какое-то не изведанное до сих пор чувство. Чувство власти или, может быть, и славы?! Даже потемнело в глазах, сильно забилось сердце.

Нет! Это было чувство силы, только силы, а вместе с ней и веры. Богдан Хмельницкий в этот момент по-настоящему верил в силу своего народа и пьянел от сознания этого.

Выпрямился, порывисто поднял булаву вверх, и в тот же миг взлетел к небу тысячеголосый возглас:

— Слава-а!..

Казалось, этот тысячеголосый вздох остановил и ветер, гулявший по Днепру, разнеслись звуки сотни бандур и кобз. Словно из глубины земных недр вырвались высокие голоса кобзарей:

Слава, слава Хмельныцькому,Гетманови козацькому!Навик слава козакови,Що люд еднае в цьому коли…

На тысячу ладов прокатилось могучее и пророческое:

…Люд еднае в цьому коли!..

Богдан еще раз взмахнул булавой и воткнул ее за широкий пояс между двумя французскими пистолями.

Той же властной рукой гетман оборвал шум казаков. Пение утихло.

— Люди! Братья мои, друзья воины! Я подчиняюсь вашей народной воле, беру на себя всю тяжесть управления войском тут и на Украине и готов отдать свою жизнь за то, чтобы осуществились все ваши чаяния, надежды. Ведь в борьбе за них погибли казненные и четвертованные польскими шляхтичами герои нашей освободительной борьбы. Мы не забыли и не можем забыть того, что сказал перед своей казнью Северин Наливайко: «Борясь за народное дело, за свободу людей, мы гордо и смело смотрим в глаза смерти!» Казаки! Родные братья! За это умирали сотни и тысячи наших людей, умирал Яцко Бородавка, был четвертован славный Иван Сулима! Но не о смерти думаю я, принимая этот клейнод всенародного доверия. — Хмельницкий снова порывисто выхватил булаву из-за пояса, высоко поднял ее над головой и опустил. — И вот мое вам слово, слово вашего гетмана: мы и впредь будем добиваться братского воссоединения с Москвой и сегодня снова посылаем наших послов к царю! Наши жизненные пути тянутся в том же направлении, что и пути русского народа. Если не услышит нас московский царь, так услышит весь русский народ, пришлет нам на помощь своих вооруженных братьев. Потому что одним нам соседи иезуиты не дадут спокойно жить… Я не выпущу эту доверенную мне вами булаву до тех пор, покуда мы не поднимем наш стоящий на коленях народ и не поставим его на крепкие ноги!

— Слава гетману Хмельницкому! — закричали казаки.

— Веди, Богдан! Пусть умрем, но за народное дело, за свободу!..

Хмельницкий стоял, высоко подняв голову, и ветер ласкал его поседевшие волосы. В голове вихрем проносились мысли: «Мне бы сейчас Кривоноса с его подолянами, Ивана Богуна, Станислава Хмелевского! А Назрулла!..» И вздохнул.

Казаки молча ждали последнего слова, которое он сейчас обдумывал. В его сединах, как в клейнодах боевой славы, видели они, какой тернистый путь прошел он вместе со своим народом, пока оказался на этом помосте. Именно такого вожака им не хватало во время сражения под Кумейками!

— А сейчас, казаки, старшины, оглашаю и вашу и мою волю: с этой минуты мы покидаем приднепровские болота и леса, отправляемся к сердцу родной земли, к Киеву! Чтобы не дразнить сторожевых псов в Кодацкой крепости, пойдем через степи и леса. Пойдем, чтобы наши отцы и матери, братья и сестры почувствовали силу народную, держали бы крепче рало в своих руках на не покоренной, не захваченной панами, своей земле!

И резко обернулся. К возу торопливо подошел загорелый за время поездки в Крым Иван Ганджа. На его лице сияла улыбка, а рука лежала на золотой рукоятке сабли. Вскочив на воз, полковник вместо приветствия снял с пояса саблю и передал ее гетману.

— Крымский хан прислал это не в подарок тебе, гетман, а в знак приязни и доверия! — изрек, подавая Хмельницкому саблю.

На воз поднялся и пришедший вместе с Иваном Ганджой татарский старшина. Он молча, но красноречиво поклонился казакам, подтверждая этим добрососедское военное содружество крымских воинов с украинскими казаками.