Сон Сципиона - Йен Пирс

Когда документы прибыли, он понял, чего не заметил и почему ему следовало быть внимательнее. Убийство полагалось бы расследовать обычным путем, но дело быстро забрали у магистратов и передали папскому чиновнику. В докладе ясно говорилось, что Изабелла де Фрежюс побывала в доме живописца Луки Пизано. В сочетании с тем фактом, что любовные стихи Оливье были обращены к другой женщине, вся легенда об участи поэта, о том, как он убил свою любовницу и был изувечен из мести, выглядела заведомо ложной. Тем не менее на Оливье напал один из клевретов кардинала Чеккани, патрона самого Оливье. Что же произошло?

Сам граф оказался перед дилеммой: имя Изабеллы нельзя было запятнать грехом прелюбодеяния, этого не допускала его гордость, с другой стороны — даже самое поверхностное расследование легко установило бы, зачем она пришла в этот квартал. Но стоя в проулке над трупом жены, которой сам же перерезал горло, ожидая, когда подоспеет челядь, чтобы отнести домой покойницу, он вдруг догадался, как выпутаться из этой потенциально опасной и щекотливой ситуации. За спиной у него собралась толпа, встревоженно и настороженно глядя на распростертое на земле тело и лужу крови, еще жидкой и поблескивающей в утреннем свете, растекаясь все шире. Ужас читался на лицах людей, так очерствевших за последние несколько недель, что казалось, еще одна смерть и вовсе останется незамеченной. Но эта смерть, разумеется, была иной. Когда чума уносила столь многих, убийство представлялось в десятки раз страшнее, чем в обычные времена, почти нестерпимым злодеянием.

— Евреи, само собой!

Когда эти слова прозвучали в первый раз, граф не услышал. Лишь когда они превратились в навязчивый речитатив, он наконец заметил то, что назревало вокруг. Повернувшись, он увидел высокого мужчину с жидкой бороденкой и обезображенным нищетой лицом, который повторял это слово, хитровато поглядывал по сторонам, проверяя, что и другие подхватывают напев. Он начал отбивать ритм кулаком, поэтому пение поднималось и спадало, то накатываясь, то смолкая; а затем в такт раздался топот, который становился все громче и громче.

Все больше людей подхватывали напев, толпа выплеснулась на улицу и заполнила ее: юноши и старики, мужчины и женщины, женщины и дети — все распевали и топали. Толпа беспокойно колыхалась. Затем возникла пауза, и общий шум стих. Повисла внезапная тишина ожидания.

— Бейте их! — выкрикнул бородатый. — Мстите!

— Да! — крикнул граф. — Я требую возмездия.

Толпа откликнулась радостным ревом удовольствия и двинулась вперед.

Жюльен вернулся в Авиньон, едва решил, что — пусть это окажется бесполезным — он все-таки должен вмешаться и заставить Марселя что-нибудь предпринять для спасения заложников. Теперь нечего было и надеяться, что его кто-нибудь подвезет: военные грузовики больше не останавливались, фермеры со своими повозками исчезли, затаились у себя дома подальше от беды. Все знали, что бои приближаются.

На велосипеде он проделал путь за восемь часов, но эта поездка теперь стала привычной. Полуденный зной задержал его только на час, заставив переждать в тени. Добравшись до города, он даже не чувствовал усталости.

В prefecture на всем лежал отпечаток заброшенности. Прежде он этого не замечал или же за время его отсутствия это ощущение усилилось: коридоры, по которым раньше деловито и целеустремленно сновали порученцы, теперь казались заброшенными, ненужными. Полицейский на входе узнал его, и он сразу прошел в кабинет Марселя. Но даже будь он тут совершенно чужим, это не имело бы значения, апатия просочилась уже и сюда. Даже чиновники приобрели сходство с теми, кто чувствует ночью приближение грозы, но продолжает сидеть сложа руки и ждать первый вспышки молнии.

Один Марсель как будто еще боролся, надеясь, что занятие простыми делами сможет остановить то, в чем даже ему уже виделась неизбежность. Его стол был завален бумагами, по полу были разбросаны папки, а сам он, наклонив голову, яростно строчил лиловыми чернилами — юношеское позерство, от которого он так и не избавился. Жюльен нередко удивлялся, чем они его прельщают, а Бернар однажды заметил, что, на его взгляд, от бумаг Марселя слегка попахивает ладаном.

— Марсель, в Везоне взяли заложников.

— Знаю, — не поднимая головы и продолжая строчить, ответил он. — Они мне сообщили. Очень порядочно с их стороны, ты не находишь?

Наконец он отвлекся от своих бумаг.

— На прошлой неделе в Карпентрасе отказал водопровод. Тебе это известно? Я все пытался найти кого-нибудь, кто бы его починил. Казалось бы, очень просто. А я не могу отыскать даже кого-то, кто бы согласился поехать туда посмотреть, в чем дело.

Покачав головой, он швырнул ручку на стол, протер глаза, закрыв руками все лицо, и лишь затем поглядел на Жюльена.

— Если ты пришел просить помощи, я ничего сделать не могу. Это совершенно не в моей власти, и я уже сделал все, что в моих силах. Делал представления. Протестовал. Посылал телеграммы. Пытался воззвать к остаткам правительства. Даже побывал в немецком штабе, но…

— Ничего?

— Ничего. Еще недавно слова о том, что это осложнит отношения, возымели бы действие. Как в тот раз, когда Сопротивление спустило под откос поезда, помнишь? За это расстреляли шестерых железнодорожников. Остальных я выторговал: хотели ведь расстрелять двадцать. А теперь они на пределе. Им все равно, кого они расстреливают. Среди заложников есть твои знакомые?

— Несколько, — коротко ответил Жюльен. — С одной я даже сидел рядом в воскресной школе. Марсель, должно же быть что-то…

— Нет, — отрезал тот. — Ничего. Мне нечего им предложить. Поверь, я и думал, и спрашивал. А в ответ только одно: если виновные будут найдены, заложников отпустят. Конечно, они всегда так говорят. — Он беспомощно пожал плечами. — Я исчерпал все возможности, Жюльен. Я больше так не могу. На мне лежит ответственность, но власти у меня нет никакой. Я только и делаю, что пытаюсь удержать людей, чтобы не случилось худшего, а в результате помогаю тем, чья война проиграна. Теперь это уже все знают. Союзники скоро высадятся здесь или на севере, русские перешли в наступление. Немцы разбиты. Ура! И вот он я: пытаюсь сделать так, чтобы после их ухода хоть что-то осталось. А это означает по возможности поддерживать спокойствие. Должна же, когда они уйдут, сохраниться хоть какая-то администрация, как была, когда они пришли. Но, думаю, благодарности я не получу. И пока мир рушится, знаешь, что я получаю? Требования отыскивать евреев. Ты можешь поверить? Мы, оказывается, не дотягиваем до квоты. Не мог бы я послать полицию согнать еще десяток? Поверить не могу.

Тут он поглядел на Жюльена как-то странно, словно в голову ему пришла какая-то мысль.

— Выдай его мне, Жюльен, — вполголоса сказал он.

— Кого?

— Бернара. Я знаю, он где-то тут. Это следует из твоих же слов. Кто еще мог бы сделать тебя посыльным? Почему ты заговорил о дружбе? Он вернулся. Я знаю. Он — как раз тот, кто им нужен. В нем — спасение заложников. Выдай мне Бернара, и я смогу обменять его на них.

Жюльен уставился на него, потом покачал головой.

— Я не могу. Даже не думай.

Марсель задумался, глядя в пол.

— Извини, мне надо на пару минут отлучиться. Я должен кое-что сделать. Но, пожалуйста, не уходи, мы еще не договорили.

Он вышел, а Жюльен продолжал сидеть в недоумении, но терпеливо — все полчаса до его возвращения. Манера Марселя изменилась и напомнила ему что-то, виденное раньше, но он не мог вспомнить, что именно.

— Жюльен, — начал Марсель, садясь на край стола и наклоняясь вперед, создавая дружескую близость. — Отдай мне Бернара. Скажи мне, где он, как его найти. Мне достаточно обещания, и я смогу хотя бы оттянуть расстрел заложников. Пожалуйста, скажи сейчас, пока не случилось худшее.

— Не могу, — печально ответил Жюльен. — Ты не должен просить об этом. Сам знаешь, что не должен.

— Мне необходимо его получить, — не отступил Марсель. — Это вопрос жизни и смерти, разве ты не понимаешь? Я не могу позволить, чтобы погибли двадцать шесть невинных, когда есть что-то, что я мог бы предпринять. Ты не думай, мне тоже нелегко. Я прекрасно понимаю, что, если ты мне его отдашь, я подпишу смертный приговор. Я знаю, что со мной будет, когда отступят немцы и их место займет Сопротивление.

Жюльен покачал головой.

— Нет. Если нужно, арестуй меня. Но все равно ответить я могу только «нет».

И Марсель, еще ничего не решив, встал, разрывая мгновение дружбы, и отошел к окну, глядя на площадь, лишь бы не встречаться взглядом с Жюльеном.

— Я позвонил в полицию Везона, — сказал он негромко. — Приказал поехать в Роэ, арестовать Юлию Бронсен и привезти ее сюда. Получишь ее назад, если отдашь мне Бернара.

А Жюльен, вскочив, завопил — впервые после лесов под Верденом, когда вонзал и вонзал штык в тело немецкого солдата. С воплем «Нет!» он налетел на Марселя с кулаками. Марсель был ему не противник, ведь он последние годы не ходил столько пешком и не рубил дрова. На его стороне были лишь отставки бюрократической власти. Втянув голову в плечи и подняв руки, чтобы укрыться от ударов, он ждал, пока отчаяние не заставит Жюльена остановиться.